История античной философии - Владимир Файкович Мустафин

вытекает из их религиозного мировоззрения – она утверждает наличие в человеке бессмертной души. Причем души связаны не только с человеческими телами, они могут внедряться и в тела других живых существ, в животных и, даже, растения. Вообще, египетское учение о переселении душ из тел в другие тела, метемпсихоз, было специфической особенностью их религии, которая оказала сильнейшее влияние и на религиозные взгляды древних греков и было даже перенято ими как позитивный элемент их религиозного мировоззрения (в орфико-пифагорейском варианте). Космологические представления египтян привлекали внимание древних греков с особенной силой (из-за интереса греков вообще к астрономии). Египтяне утверждали, что видимая земля не вечна (следовательно, она имела начало и будет иметь конец); что она шарообразна; что небесные тела (в первую очередь, конечно, солнце и луна) насыщены огнем, т.е. теплом, и этот огонь, тепло, дает жизнь всему, что есть на земле; что затмение луны бывает от того, что луна попадает в тень земли; что дождь происходит от превращений воздуха, т.е. от конденсации влаги в воздухе и многое другое.

Естественное следствие религиозного мировоззрения – этика, т.е. регулирование общественной жизни на основе категории справедливости. Этика в собственном смысле слова есть именно такое регулирование, но которое осуществляется при помощи методологического принципа, признанного религиозным мировоззрением в качестве непременного условия осуществления этики вообще, – не делай другому того, чего не хочешь себе.

Этика в широком смысле включает в себя и правовое регулирование общественной жизни. Отношение между этикой и правом, которое иногда искусственно усложняется и тем самым нередко затемняется, на самом деле очень просто: этика определяет право. Понять это нетрудно, ибо каждый хорошо знает, что всякий поступок определяется мотивом. Очевидно, что нравственная ценность поступка зависит от нравственной ценности мотива. Следовательно, и право, которое предлагает для общества нормы должного поведения, прямо зависит от этики. А так как сама этика определяется религией, то и право, в сущности, определяется религией.

Правовая структура египетского общества, детально проработанная, была предметом внимания греков, которые отметили эту связь египетского права и египетской религии. «Египтяне в своей философии рассуждали о богах и справедливости. … А в своей заботе о справедливости они установили у себя законы и приписали их самому Гермесу[2]» (Кн. 1, 10-11)[3]. К содержанию египетской философии относили и геометрию, арифметику и астрономию, которые, по мнению греков, были оригинальными изобретениями египтян.

Подробно изложенный Диогеном Лаэртским взгляд на происхождение эллинской философии (через влияние окружавших Древнюю Грецию цивилизаций), в сущности, не есть объяснение происхождения собственно древнегреческой философии, а есть объяснение происхождения вообще философии, где бы она ни зародилась. Объяснение это состоит в том, что философия есть произведение предшествовавшего её возникновению культурного состояния общества, основная характеристика которого состоит в религиозном мировоззрении, точнее – в теоретической части этого мировоззрения, в метафизике. А так как философия есть – если сузить её объём до предела – тоже метафизика, то можно заключить, что философская метафизика может возникнуть только как модификация религиозной метафизики. Такая модификация религиозной метафизики может произойти или не произойти, но если она все же произойдет, то лишь именно таким образом – из наличия самой религиозной метафизики как материала для модификации. Естественно возникает вопрос, что такое философско-метафизическое знание и в чем его ценность?

В древнегреческой философии на этот вопрос ответ дал Аристотель. Строго научное знание, в отличие от ремесленного (профессионального) знания, имеющего прикладной и утилитарный характер, и от шатких обывательских «мнений», которыми пользуются поневоле, за неимением более обоснованных суждений, состоит из двух частей. Большую по объему часть составляют собственно научные суждения. Критерием научности этих суждений является их доказанность. Каждая научная истина должна быть доказана. Однако в сфере науки есть набор суждений, которые признаются за истину, но вместе с тем эти суждения не доказываются, и даже сама процедура доказательства считается к ним неприложимой. Эта часть научного знания с формальной точки зрения оказывается не научной (ибо недоказанной), но при этом неотъемлемой от всей сферы научного знания по чрезвычайно важной причине – она содержит принципы, которыми обосновывают (= доказывают) всю остальную массу научных суждений. Эта часть научного знания, содержащая принципы доказательства, и есть метафизическая часть научного знания. Примерами такого обособления метафизической части науки от основной части науки являются геометрия (планиметрия) и логика. В геометрии всё доказывается на основании аксиом Эвклида, но сами эти аксиомы в геометрии не доказываются. В логике всё доказывается на основании аксиом тождества, противоречия и исключенного третьего, но сами эти аксиомы в логике не доказываются.

И во всех других конкретных науках есть такая метафизическая часть. Получается, что науку наукой делает именно метафизика. Естественно возникает вопрос, каким образом возникает убежденность в истине этих метафизических положений, которыми доказываются все собственно научные истины. В религии истина метафизических положений обосновывается апелляцией к божественному откровению, которое считается верховной инстанцией в решении таких вопросов. Что решила эта инстанция, то и надо принимать в качестве истины. Принятие в качестве истины метафизических положений в религии называется верой в истину этих положений.

Вера с психологической точки зрения означает исключение сомнений, в данном случае – исключение сомнений в истинности религиозных метафизических положений. Но это в религии. А как быть с принятием метафизических положений в качестве истины в философии? Ведь ясно, что философия должна быть каким-то видом оппозиции по отношению к религии (точнее – к религиозной метафизике), потому что если не было бы оппозиции, то не было бы и надобности в философии. Но как можно обозначить оппозиционность в столь узкоспециальном деле, как в подыскании альтернативы вере в утверждении истины метафизических положений? Кажется, что и сделать-то это невозможно.

Аристотель, например, считал, что в утверждении истинности метафизических принципов в философии надо прибегать, опять-таки, к … вере. Рассуждая о характере научности знания, утверждая, что научное знание должно быть непременно доказанным, указывая на силлогизм как на механизм доказывания, он пришел к выводу, что не всё можно доказать, ибо высшие обобщения (а это и есть метафизические принципы) не могут быть доказанными по определению (ибо при попытке их доказать надо предположить ещё более общие положения, что абсурдно). Что же делать? Надо именно поверить в истинность принципов, «ибо человек обладает научным знанием, когда он в каком-то смысле обладает верой и принципы ему известны»[4]. Понятно: верой усваиваем метафизические принципы научного знания, все остальные научные суждения (а это весь объем научного знания) доказываем и только потом принимаем их в качестве истины. Получается, что и в религиозной метафизике, и в философской метафизике средство