Вторая жизнь - Татьяна Бродских

Буквально через пять минут в мою комнату – я уже привыкла считать ее своей – набилась куча народу. Они вытирали пыль, мыли, сняли шторы с окон и балдахин. А какой-то крупный детина подхватил меня на руки вместе с одеялом и куда-то понес.

– Надька, иди, помоги своей госпоже устроиться удобнее в моей комнате, там и покормишь ее, – давала распоряжения неизвестная дама, считающая себя моей матерью. – Милая, это временная мера, сейчас эти бездельники наведут порядок, и ты вернешься в свою комнату. Надеюсь, Наденька не даст тебе скучать.

Последняя фраза была произнесена таким тоном, что на месте Наденьки я стала бы заикаться. Но проблемы девушки меня не волновали, своих хватает, точнее, пока проблема была одна: как ни пыталась я хоть что-то вспомнить, у меня ничего не получалось, как будто я не жила до сегодняшнего утра. Возможно, выводы делать еще рано, слишком мало данных, но у меня закралось смутное подозрение: либо я сошла с ума, либо все остальные.

Комнаты мадам были светлые и довольно изысканно обставленные: гостиная, точнее будуар и спальня. На мой вкус было многовато золотого и красного цвета, я бы предпочла более спокойные тона. Наденька, радуясь, что вырвалась из-под неусыпного взора мадам, кормила меня супом-пюре, вкус которого не определялся, и щебетала о последних новостях. Кто на ком женился, у кого уже появились дети. Она сыпала именами, которые мне ни о чем не говорили. Она хочет пересказать все, что случилось за два года? Хотя ее можно понять, попадаться под горячую руку той даме не хотелось даже мне. Когда с едой было покончено, а на меня опять напала знакомая осоловелость, я, сдерживая зевоту, попросила у девушки зеркало. Она тут же сходила за небольшим зеркальцем и вручила мне, а я с некоторой опаской заглянула в него.

Оттуда на меня смотрела миловидная девушка с точно такими же глазами, как у мадам. Сомнения в родстве отпали, стало быть, с ума сошла все-таки я. Что ж, этого и следовало ожидать. Я внимательно разглядывала свое отражение: большие ярко-голубые глаза, очень светлые, почти белые волосы, брови и ресницы, курносый носик, пухлые губки, этакое воплощение невинности и чистоты. Фу, никогда не любила такой типаж, я скривилась, зеркало отразило недовольную гримасу. На милом личике она смотрелась инородно. Вывод: я симпатичная, и это неплохо, было бы хуже, если бы болезнь меня обезобразила, но и не красавица. Единственная выразительная часть на лице – это глаза, надо только с взглядом потренироваться, а то он у меня какой-то тоскливый.

Еще я обратила внимание, что хоть мы с мадам очень похожи, есть и отличия. Во-первых, цвет волос, у нее они русые, во-вторых, форма губ, у нее они тонкие и капризно изогнутые, а еще у меня есть ямочка на подбородке. С другой стороны, должна же я что-то и от отца взять, его я тоже не помнила, впрочем, как и свое имя. Впору было впадать в панику, но организм был против новых стрессов, поэтому быстренько отключился.

В третий раз меня разбудили довольно бесцеремонно, подсунув под нос что-то с резким запахом. Я отстранилась, открывая глаза, надо мной склонился седовласый старичок, еще крепкий на вид, с ясным умным взором.

– Миледи, мое почтение, – он склонил голову, внимательно меня разглядывая. – Я счастлив, что известие о вашем чудесном выздоровлении не оказалось досужим слухом.

– Кто вы и зачем совали мне под нос эту гадость? Я спала, а не была без сознания, – старичок производил впечатление разумного человека, может, хоть он назовет меня по имени.

– Вы меня не помните? – несколько удивился он. – Я ваш семейный доктор, я присутствовал при вашем рождении, миледи, и на протяжении двадцати лет следил за вашим здоровьем, а также за здоровьем всех обитателей этого дома. Странно, что вы меня не помните. Что еще вам не удается вспомнить? Так понимаю, не только я кажусь вам незнакомым человеком?

Доктор – это хорошо, кому как не ему разбираться в этой проблеме.

– Я ничего не помню, даже своего имени, – призналась эскулапу.

– Ну что вы, так не бывает, вы же говорите, не путаете название предметов. То есть у вас задета только та часть мозга, где хранилась личная информация. Могу вас успокоить, такая форма амнезии вполне естественное осложнение после той болезни, что вы перенесли, и она обратима. Пройдет какое-то время и память вернется, уверяю вас. А теперь мне нужно вас осмотреть, чтобы назначить восстановительное лечение.

Осмотр доктора не затянулся: он измерил мне пульс, заглянул в рот, глаза, ощупал живот.

– Все в пределах нормы, если не считать общей слабости. Но это дело поправимое: хорошее питание, разумная нагрузка, крепкий сон и через пару месяцев вы будете полностью здоровы, – улыбнулся старичок. Он мне нравился, вызывал доверие.

– А когда мне можно будет выходить на улицу?

– На улицу? Вы имеете в виду выходить на прогулку? Думаю, недели через две, сейчас поздняя осень, грязь, слякоть, для здоровья такая погода неполезна. А вот когда подморозит, можно будет выходить, сначала ненадолго. Вы должны понимать, что только встали на путь выздоровления, поэтому во всем должна быть мера. Еще я сообщу миледи, что у вас провалы в памяти, но не буду ее расстраивать, что вы и ее не помните. Надеюсь, вы пойдете мне навстречу и сохраните эту маленькую недосказанность в тайне. Ваша мать очень чуткая и ранимая женщина, у нее слабое сердце, не хотелось бы, чтобы она опять страдала.

Особой ранимости и чуткости я не заметила, но кивнула в ответ, мне нетрудно немного слукавить. Ведь память может вернуться, доктор же обещал, и будет очень неловко, если я сейчас буду обращаться с родными грубо и холодно.

– Извините, а как мне обращаться к миледи? А еще вы не могли бы назвать имена моих родителей и мое заодно? – вспомнила насущный вопрос.

– Миледи зовут Алисандра Монфри. Милорда маркиза, вашего отца, Рейгар Монфри, а вас назвали в честь бабушки, мир ее праху, Рибианна.

– Как? – мне показалось, что я ослышалась.

– Рибианна, – повторил доктор, улыбаясь. – Слуги обращаются к вам «маленькая леди» или «госпожа Риби», миледи часто зовет Рыбонькой и другими ласковыми словами. Вы называли ее маменька или миледи.

Полный кошмар, я еще и «рыба» для родственников.

– Дайте угадаю, я скромная, застенчивая девушка без собственного мнения и всегда делаю то, что скажут родители?

– Вот видите, я же говорил, что память начнет к вам возвращаться, – обрадовался эскулап.

Тут он ошибся, память ко мне не вернулась, но выводы я кое-какие сделала. И уже не так расстраивалась, что ничего не помню, может, это мой шанс начать жизнь с нового листа. Если родственники надеются, что им удастся вернуть ту кроткую овечку, то зря. И начну я с малого – никаких больше «маленьких леди» и «рыбок».

– А день рождения у меня когда?

– Третьего дня Стуженя месяца вам исполнится двадцать один.

– Это много или мало? – у меня не получалось сориентироваться с возрастом. Глядя в зеркало я видела молоденькую девушку, но озвученный возраст ассоциировался с замужеством и детьми.

– Как сказать, девушек из благородных семейств выдают замуж лет в семнадцать-восемнадцать, а деревенских и того раньше. Так что, наверное, много, но вы всегда были слабы здоровьем, да и миледи в вас души не чаяла. Вот и не выдали вас замуж в положенное время, а потом вас подкосила затяжная болезнь на два года. Но не расстраивайтесь, выздоровеете, и родители найдут вам достойного супруга. Я вас утомил, отдыхайте, рекомендации я оставлю миледи Алисандре.

– Подождите, а как зовут вас?

– Доктор Корвус, – точно, именно эту фамилию озвучивала маман, называть хозяйку дома «маменька» язык не поворачивался, наверное, ограничусь формальным «миледи».

– До свидания, доктор Корвус. Надеюсь, вы будете заходить чаще, у меня еще много вопросов, – улыбнулась старичку.

– Я рад, что болезнь вас пощадила. Память – это самое незначительное, что она могла забрать, – позже надо будет выяснить все про эту таинственную болезнь. Почему никто не говорит ничего конкретного о ней? – Всего вам доброго, выздоравливайте.

И потянулись скучные, однотипные дни. Выходить из комнаты мне не разрешали, мотивируя тем, что доктор велел лежать две недели. На мое заявление, что доктор запретил выходить на прогулку в ближайшие две недели, а не из комнаты, никто не реагировал, отвечая, что это распоряжение миледи. Разговора с ней тоже не получилось. Когда я попыталась настоять на своем и все-таки покинуть комнату, чтобы осмотреть хотя бы дом, маман залилась горючими слезами, схватилась за сердце, имитируя приступ. В общем, я из больной резко превратилась в черствую, неблагодарную дочь, которую миледи собственноручно спасла от смерти, недосыпая и недоедая, подорвав при этом свое и без того слабое здоровье. И если я хочу ее смерти, то могу идти на все четыре стороны, но дверь все же за собой она закрыла на ключ. Сломать крепкую дубовую дверь я бы не смогла даже будучи в полном здравии, а за окном потихоньку наступала зима, так что побег откладывался до теплых времен, возможно, к тому времени миледи успокоится, и материнский инстинкт не будет замещать ей здравый смысл.