Загадка египетской гробницы - Агата Кристи

— Боже мой, Гастингс, ну, конечно же, я верю во власть тёмных сил! Ни в коем случае не стоит недооценивать могущество, которым обладает сверхъестественное.

— И что же вы собираетесь предпринять?

— Милый Гастингс, вы всегда такой toujours pratique[1]! Ладно, друг мой, начнём с того, что отправим телеграмму в Нью-Йорк. Пусть пришлют подробную информацию по поводу самоубийства молодого Блайтнера.

Мы так и сделали. Ответ был получен немедленно. Информация была точной и исчерпывающей. Как выяснилось, молодой Руперт Блайтнер в последние годы был на мели. Он уехал куда-то на южные острова, жил на те гроши, что присылал ему дядя, время от времени перебиваясь случайными заработками. Два года назад молодой человек вернулся в Нью-Йорк, но так и не взялся за ум, скатываясь все ниже и ниже. Наиболее важным, с моей точки зрения, был тот факт, что не так давно он пытался занять довольно крупную сумму, достаточную для поездки в Египет. «У меня там есть друг, который не в силах мне отказать», — хвастался он направо и налево. Как бы там ни было, планам его, однако, не суждено было осуществиться. Вскоре он вернулся обратно в Нью-Йорк, в ярости проклиная на чём свет стоит собственного дядю, который, по его словам, куда больше заботится об истлевших костях давным-давно умерших фараонов, чем о собственной плоти и крови. Он как раз был в Египте, когда скоропостижно скончался сэр Джон Уиллард. Вернувшись в Нью-Йорк, молодой Руперт продолжал вести прежнюю жизнь, постепенно скатываясь на самое дно, пока, неожиданно для всех, не покончил жизнь самоубийством, оставив весьма странную записку. В ней было всего несколько фраз. Похоже, что писал он её в приступе раскаяния. В ней он почему-то называл себя «изгоем» и «прокажённым», а заканчивалась она словами, что он, дескать, не имеет больше права оставаться в живых.

Мрачные мысли зашевелились у меня в голове. Честно говоря, я никогда не верил во всю эту чушь насчёт проклятия давным-давно умершего египетского фараона. Мне всегда казалось, что преступника следует искать в нашем времени. Предположим, что молодой неудачник решил так или иначе избавиться от своего дядя — вероятнее всего, с помощью яда. Но тут произошла ошибка и по несчастной случайности яд попал к несчастному сэру Джону Уилларду. Терзаемый угрызениями совести и преследуемый мыслями о совершённом им преступлении молодой человек возвращается в Нью-Йорк. И тут его настигает весть о смерти дяди. Осознавая, насколько бессмысленным было совершенное им убийство и мучимый раскаянием, он принимает решение свести счёты с жизнью.

Я тут же выложил свою версию событий Пуаро. Казалось, эта идея его заинтересовала.

— Что ж, ход ваших мыслей мне понятен, дорогой Гастингс. Только ведь это просто… слишком просто. Впрочем, не исключено, что всё так и было. Но вы, по-моему, забываете о роковом влиянии гробницы.

Я пожал плечами.

— Вы по-прежнему уверены, что в этом что-то есть?

— Настолько, что мы с вами завтра же отправляемся в Египет, друг мой.

— Что?! — поражённый до глубины души, воскликнул я.

— Нет, нет, я не шучу, — с видом обречённой жертвы вздохнул Пуаро. Тихий, жалобный стон вырвался у него из груди. — О Боже! — жалобно посетовал он. — Море! Это ужасное море!

Прошла неделя. Под нашими ногами шуршал золотой песок пустыни. Прямо над головой в небе ослепительно сияло жаркое солнце. Пуаро — живое олицетворение скорби — вяло тащился за мной следом. Маленький бельгиец терпеть не мог морские путешествия. Наше плавание из Марселя, длившееся всего четыре дня, превратилось для него в настоящую пытку. Когда мы пришвартовались в Александрии, он превратился в тень самого себя, даже обычная для него аккуратность и чуть ли не кошачья страсть к чистоте были забыты. Вскоре мы прибыли в Каир и прямиком отправились в отель «Мена-Хаус», расположенный у самого подножия пирамид.

Колдовское очарование древнего Египта вскоре завладело мной. Но не Пуаро. Одетый точь-в-точь так же, как если бы он находился в Лондоне, он постоянно таскал с собой в кармане маленькую одежную щётку и вёл нескончаемую войну с пылью, которая то и дело оседала на его костюме.

— А мои ботинки! — стонал он. — Нет, вы только взгляните, Гастингс! Мои новенькие ботинки, из тончайшей кожи, всегда такие опрятные и блестящие! Боже милостивый, внутри песок, который немилосердно трёт ноги, и снаружи тоже — на них смотреть больно! И эта жара… эта ужасная жара! От неё мои усы превратились в настоящую мочалку… да, да, мочалку!

— Лучше поглядите-ка на сфинкса, — посоветовал я. — Даже я чувствую, что от него исходит очарование древней тайны.

Пуаро с досадой покосился на меня.

— Не очень-то у него счастливое выражение лиц, — пробурчал он. — Да и чего ещё ожидать от бедняги, когда он едва ли не по уши погрузился в этот чёртов песок! Будь всё проклято!

— Да не ворчите, Пуаро. В вашей родной Бельгии тоже песка хватает, — ехидно напомнил я ему, ещё не забыв наш отдых в Нок-сюр-Мер, в самом сердце «изумительных дюн», как было написано в путеводителе.

— Только не Брюсселе, — заявил Пуаро, задумчиво поглядывая на пирамиды. — Что ж, хоть тут не обманули. Все они правильной геометрической формы… но вот эта их шероховатая поверхность! Она просто отвратительна! А пальмы! Терпеть их не могу! Хоть бы посадили их рядами, что ли!

Я безжалостно прервал его жалобы, предложив немедленно отправиться в лагерь археологов. Добираться туда можно было только на верблюдах. Эти огромные животные, покорно опустившись на колени, терпеливо ждали, пока мы вскарабкаемся им на спину. Верховодила нашим караваном целая ватага одетых в живописные лохмотья мальчишек, возглавляемая болтливым переводчиком.

Избавлю читателя от описания того печального зрелища, которое представлял собой Пуаро, с грехом пополам взгромоздившийся на верблюда. Начав со стонов и вздохов, кончил он пронзительными воплями и жалобами в адрес Пресвятой Девы Марии и каждому святому в отдельности. В конце концов, он позорно капитулировал — потребовал, чтобы ему позволили спешиться, и продолжил наше путешествие верхом на крохотном ослике. Впрочем, должен честно признать, что поездка на огромном верблюде — нешуточное испытание для любого новичка. Сам я несколько дней кряхтел от мучительной боли во всём теле.

Но вот наше путешествие подошло к концу, и мы добрались до лагеря археологов. Дочерна обгоревший на солнце седобородый мужчина в тропическом шлеме и лёгком белом костюме подошёл к нам и поздоровался.

— Мсье Пуаро и капитан Гастингс? Мы получили вашу телеграмму. Прошу прощения, что не смогли встретить вас в Каире. Случилось нечто ужасное, и это совершенно расстроило наши планы.

Пуаро побледнел, как смерть. Рука его, украдкой потянувшаяся в карман за щёткой, повисла в воздухе.

— Неужели ещё одна смерть?! — ахнул он.

— Увы, да.

— Господи… сэр Гай Уиллард?

— Нет, нет, капитан Гастингс. Скончался мой американский коллега, мистер Шнейдер.

— А причина смерти? — вмешался Пуаро.

— Столбняк.

Я почувствовал, как липкие пальцы страха скрутили мне желудок. Казалось, даже воздух вокруг меня был пропитан миазмами зла, невидимыми, но оттого ещё более опасными. Вдруг ужасная мысль пришла мне в голову. А что, если следующей жертвой окажусь я сам?

— Боже милостивый, — едва слышно прошептал Пуаро. — Ничего не понимаю. Ужасно! Скажите, мсье, нет никаких сомнений в том, что причиной его смерти действительно был столбняк?

— Насколько я понимаю, никаких. Однако, думаю, будет лучше, если вы поговорите с доктором Эймсом. В таких вещах он разбирается лучше меня.

— Ах да, конечно, ведь вы же не врач!

— Моя фамилия Тоссвилл.

Стало быть, это и есть представитель Британского музея, подумал я, один из младших научных сотрудников, как сказала леди Уиллард. Во всём его облике сквозило какое-то мрачное упорство. Он был печален и в то же время спокоен и собран, что особенно понравилось мне.

— Пойдёмте со мной, — предложил он. — Я отведу вас к сэру Гаю Уилларду. Он сгорает от желания познакомиться с вами, поэтому строго-настрого приказал привести вас к нему, как только вы прибудете в лагерь.

Мы прошли через лагерь, и перед нами оказалась большая палатка. Отодвинув полог, доктор Тоссвилл проскользнул внутрь. Мы последовали за ним. Внутри палатки я увидел троих мужчин.

— Это мсье Пуаро и капитан Гастингс, сэр Гай, — объявил Тоссвилл.

Самый младший из троих мужчин вскочил на ноги и поспешно двинулся нам навстречу. Во всём его облике была какая-то нервная порывистость, которая вдруг напомнила мне его мать. Он ещё не успел загореть до черноты, как остальные двое, и это бледность, особенно заметная из-за тёмных кругов под глазами, делала его гораздо старше его двадцати двух лет. С первого взгляда было очевидно, что юноша мужественно пытается нести тяжкий груз забот и тревог, свалившийся на его плечи.