Нелегальное общение с Д Д - Лев Тимофеев

- Погоди, - я изнемог и решительно остановил его. - Я написал о сегодняшней деревне. Плохо там все. Люди плохо живут, питаются плохо, дети плохо растут...

- Вот Чернышевский как раз и возражает против утопического взгляда на историю, - с некоторой даже радостью подхватил он. - Утописты говорили: плохо, а нужно, чтобы было хорошо. Это не научно. Научное мировоззрение возражает: может быть, и плохо, но прогрессивно в историческом плане. Соколовский утверждает: новый класс едет верхом на крестьянстве - плохо? А этот класс может быть прогрессивен в историческом плане.

Это я - Соколовский, это он обо мне, подумал я.

- А научное мировоззрение - только марксизм? - спросил я.

- Ну, конечно, - походя заметил Д.Д. и тут же объяснил, что либерализм и свободная игра рыночных сил - идеал вчерашнего дня.

А идеал сегодняшнего - дефицит и черный рынок? Что он несет? Ладно, ну его... Ну, ошибся я адресом. Бывает. И он, словно угадав мои мысли, тут же сказал, что мы совершенно разные люди, что учителя у нас разные и что мой учитель - Бердяев, а его - Маркс и Ленин. Я хоть и не читал Бердяева, но что учителя разные, был готов тут же согласиться.

Надо сказать, что мнение марксиста-ленинца о чем бы то ни было меня не очень интересовало, и, поняв, что ничего толкового не услышу о своей работе, я перестал слушать и стал размышлять, как же это я так прокололся: считал человека левым, прогрессивным... Мой взгляд блуждал за окном, где в ветвях заиндевевшего дерева перепархивали две желто-голубые синицы. Я совсем отвлекся и чуть не вздрогнул, услышав произнесенное с напором слово нелегальный: Д.Д. трактовал о неразработанности методов нелегального общения в наше время. Какие там еще методы! Боится он - и больше ничего! И эта сухость приема, и его неожиданная отчужденность - оттого, что он просто боится. И теперь боится нормально разговаривать. Весь этот спектакль и есть хитрый язык нелегального общения. Хотя чего ему скрывать-то? О приверженности Марксу и Ленину нужно с московских крыш кричать, а не искать способы говорить нелегально. Но, может, он и Марксу-Ленину не привержен, а как раз Бердяеву? Ведь вот же его статьи с намеками...

Я окончательно запутался. Зачем он валяет дурака? Он что, меня за стукача принимает? Почему тогда пригласил? Почему не выгонит? Почему не скажет прямым текстом, что моя работа ему не нравится, что она противоречит его мировоззрению... Или сомневается: а вдруг я не стукач? И тогда, будучи благородным человеком, он не может мне прямо сказать: "Ты, приятель, антисоветчик, и работа твоя - густая антисоветчина". Нет, этого он не скажет: если стены и впрямь имеют уши, то такое его суждение станет формой доноса. Хотя если он последовательный марксист-ленинец...

Но все-таки хоть что-то он сказал же, пару дельных замечаний по форме сделал: действительно, где-то у меня излишне напористо написано, с пафосом, но жидковато по фактуре, а где-то идут нудные повторы. Ничего этого он, конечно, не сказал прямо: но что он хочет сказать, я догадался из суждений Веры Павловны, философа Гегеля, Кирсанова и еще кого-то... Все, хватит, пора прекращать комедию.

Но я еще не вставал, не уходил, все надеялся, что, может, ошибаюсь, обиняков не понял... И наступила кульминация: он спросил меня, зачем все это? Какую цель я преследую своей работой? Помочь своему народу? "Народу, к которому ты принадлежишь", - сказал он... Или политические цели? Партийные или групповые интересы? Классовые? Личные?

Я, стараясь говорить как можно мягче, как с больным или с ребенком, сказал, что я не политик, а журналист и писатель - какие уж там цели! - просто совесть гложет молчать-то. Но это его не убедило.

- Предположим, ты поступаешь по совести, а с какой целью?

Все. После этого убийственного вопроса наше нелегальное общение быстро покатилось к финалу. Он ждал сообщения о целях, чтобы именно здесь нанести мне главный удар. Но бить оказалось некого, и он стал месить воздух: зачем-то сказал, что круг проблем, над которыми он размышляет, далек от тех проблем, что заботят меня, и он четко знает, о чем ему думать, какие цели преследовать. А направление моих мыслей ему чуждо.

- На этом пути можно погибнуть, как погибли ребята, - многозначительно сказал он, и я, напрягая уставшую способность понимать, догадался, что он говорит о двух наших общих знакомых, которым за некие либеральные идеи, высказанные в узком кругу, но по доносу стукача ставшие известными КГБ, были объявлены выговоры по партийной линии, и они были переведены на более скромные должности... И это для него синоним гибели? Амен!

Понял! Наконец-то я понял его. Оставляя при себе некоторое сомнение, не стукач ли я, он все же с большей вероятностью полагал, что я пришел искренне вербовать его в революционеры. Начну с моей работы, а потом то да се... и попался. А он не хочет. (И я не хочу, и я не хочу!)

Если бы прежде я был повнимательнее к Д.Д., я бы теперь к нему не сунулся. И не обманулся бы так глупо. В его статьях действительно были левые намеки он и теперь от них не откажется. Но это была левизна в пределах проема входной двери - просто поближе к левому косяку. Приближаясь к возрасту зрелости, человек столь левых убеждений всегда начинает несколько тревожиться, что не впишется в разрешенные рамки, не будет впущен туда, где раздают благополучное будущее. Отказываться же от своих прогрессивных взглядов русскому интеллигенту всегда совестно. Да и уважения друзей и знакомых лишиться можно. И самоуважение пострадает. Не дай Бог, еще запьет или как-то иначе затоскует. Поэтому он в своих статьях несколько задирается, требует, чтобы его впустили с его прогрессивной левизной, чтобы даже дверной проем чуть влево расширили. И вдруг в какой-то момент он видит, что проходит, благополучно проходит! И задираться особенно - нужды не было...

Все эти мои желчные мысли были, скорее всего, несправедливы. Чего обижаться-то? Чего я ждал? Восторгов? Слов поддержки? Я хотел узнать, что же я написал, - так вот он и ответил. Он прочитал и ужаснулся - но не за меня, а за себя. И теперь, стараясь соблюсти хоть какие-то приличия, отпихивался от меня, как умел. И он прав. Сам того не подозревая, я и пришел вербовщиком: цифры моей работы не я выдумал, они истинны, а одно уж прикосновение к истине вербует нашу совесть. И если боишься, что призван будешь, закрой глаза. Он и закрыл. А может, у него и совсем такого зрения нет - и тогда в чем винить? Это же я сам к нему навязался. Он же мне почти прямым текстом сказал: "Ты собрался в тюрьму, а я туда не хочу. До свидания". Его страх и указывает на качество моей работы и на мою судьбу лучше любого научного анализа...

Совершенно выбитый из колеи, по которой мое воображение скользило все последние дни, пока я ждал встречи с Д.Д., я стал искать какие-то, как мне казалось, спасительные боковые ходы - и ударился лбом: спросил зачем-то, читал ли он "Архипелаг" или хотя бы Амальрика, Шафаревича? Тут Д.Д. испугался вовсе. Он сказал, что ничего не читает, кроме газет, что продаются в киосках "Союзпечати".

- Что же до твоей работы, - сказал он, - то я и ее не читал. Просмотрел первую страницу, увидел там специальный политэкономический текст - и не стал читать.

- Ну что же, если ты моей работы не читал, то я у тебя в гостях не был, пробормотал я, глядя не на него, а на тряпку, лежащую у меня под ногами...

И пошел занавес. Комедия окончилась. Засим, выходя на авансцену, я заявляю публично, что я у профессора Д.Д. никогда в гостях не был и не буду. А для соответствующих органов могу добавить, что мы с ним и вовсе никогда не были знакомы... Вот с его братом - актером, теперь уже окончательно выгнанным из театра за пьянство, - мы давние друзья.

Спаси, Господи, всех нас в этой стране.

1981-2001

* В интеллигентской среде в те времена понятием левый обозначалась вообще любая оппозиционность власти и, в частности, против всякого смысла, приверженность либеральным идеям (Автор).