Фантастика-1965. Выпуск 3 - Наталья Соколова

В нижних этажах дома и под землей располагались мастерские, день и ночь работали станки, и дом мелко, равномерно дрожал от их непрекращающегося, как бы застывшего на одной ноте глухого гула.

Рядом с Домом-Иглой помещался ангар Зверя, обнесенный высокой стеной, спрятанный от посторонних глаз.

Улица, где стоял Дом-Игла, круто спускалась к порту, заканчиваясь ступенями каменной лестницы, и с тринадцатого этажа были хорошо видны доки, громады складов и элеваторов, уходящие вдаль причалы, темные пятна судов на рейде.

Суда приходили из Америки, Австралии, из далеких африканских портов со странными короткими названиями: Дакар, Лагос, Дурбан. Резкие ветры дули с моря, они несли насыщенный парами воздух, который при малейшем охлаждении давал облачность, рождал туманы. Часто шли дожди, и тогда толпа внизу на улице покрывалась сплошной броней черных зонтиков. Зонтики, как черепахи, медленно ползли и ползли - сплошной безостановочный поток черных черепах с мокрыми, лоснящимися спинами.

В городе было много банков, которые могли финансировать все, что угодно, вплоть до полета в соседнюю галактику, и много гигантских заводов, которые могли осуществить все, что угодно: выстроить новое солнце или потушить старое.

Завод Машин делал великолепные умные машины-автоматы, которые, говорят, были сообразительнее многих министров (и, несомненно, стоили народу дешевле); а Завод Металлов выпускал качественную и высококачественную сталь, тонкий горяче- и холоднокатаный лист, белую жесть и чушковый чугун, все прочное, надежное, проверенное, - говорят, надежнее многих лидеров реформистских профсоюзов. В городе было много великих инженеров и много красивых женщин с очень белой кожей, с дымчатыми глазами (в которых словно отразилось здешнее небо, низко нависшее над землей, серое, полное испарений) и с пышными рыжеватыми волосами - да, рыжеватыми, если каприз последней моды не заставлял окрашивать волосы в лиловый цвет или осыпать их серебряной пудрой. Днем город варил сталь, а вечером танцевал. Танцевали везде. На плоских крышах шикарных гостиниц - те, кто побогаче. В полуподвальных кабачках - те, кто победнее. Прямо на площадях, под мелким дождичком - те, у кого нет ни гроша: простоволосые девчонки с развевающимися огненными гривами, в разлетающихся пестро-клетчатых юбках и их кавалеры в бархатных штанах, куртках и беретах, в грубых ботинках на толстой подметке.

И новая песенка, родившаяся где-то на асфальте, - родившаяся только вчера, чтобы завтра умереть, - песенка-однодневка, прилипчивая, как корь, звучала повсюду.

Сегодня - задорная, частая, точно дробь каблуков:

Хоть режь меня,

Хоть ешь меня,

Все равно я на танцы убегу…

А завтра - лирическая, протяжная, словно поцелуй влюбленных на городском бульваре, замедленная:

Пусть ночь подает в серебристых ладонях

Прохладную дольку луны.

А мне не нужны ни чины, ни миллионы,

Ресницы твои мне нужны!

Человек, когда начал создавать Зверя, был молод, он любил бродить до рассвета по улицам родного города, запахи порта тревожили и обжигали его, рассыпчатый женский смех где-то за углом дома отдавался во всем теле. Теперь ему было сорок. Он остался одинок. Зверь поглотил двадцать лет. Железный Зверь 17П (семнадцатая попытка).

У Человека было бледное лицо (он редко бывал на воздухе), спокойное, широколобое, скуластое, и каштановая подстриженная бородка, которая курчавилась вокруг его угловато очерченного, квадратного подбородка. Его работа была овеяна тайной. В городе шепотом рассказывали всякие сказки, были-небылицы о его подземных приключениях, об опасностях, которым он подвергался. Его заманивали, как почетного гостя, на банкеты, благотворительные базары. Он улыбался скорее грустно, чем смущенно, когда красивые женщины, которыми славился этот приморский город, сверкая очень белыми плечами, оправляли узел его скромного галстука и наперебой предлагали ему купить фальшивые бумажные розы по неимоверно дорогой цене. Он не любил бумажные розы. Он любил формулы и детей - чужих детей, чумазых, веселых, голодных, крикливых, что играли на каменных ступенях, опускающихся к порту, мешая пройти, задевая прохожих.

Он любил чужих детей - своих у него не было.

И еще он любил того, кто лишил его семьи, детей, лишил всего, начисто обокрал. Он любил Железного Зверя 17П (семнадцатая попытка).

Зверь умел ходить под землей, в самой толще земли. Для этого он и был создан. Тело у него было вальковатой формы, веретенообразное, незаметно переходящее в массивную заостренную голову, грузно посаженную на покатых, как у тюленя, плечах. Кожа, толстая, медно-бурая, из сверхпрочных высокомолекулярных соединений, найденных химиками после долгих неудач, неплотно прилегала к туловищу, висела складками. Маленькие глубоко посаженные глаза наглухо закрывались тяжелыми шторками век; уши, уплощенные, прижатые к телу, прятались в толстых складках кожи.

Разрыхляя породу, перемалывая ее, Зверь уходил в землю и там свободно передвигался, прокладывая для себя каждый раз новую трассу, отгребая землю назад своими передними конечностями, короткими, очень сильными, лопатообразными, вывернутыми наружу, снабженными фрезерными барабанами.

Вы скажете - такого не может быть? И ошибетесь. Ведь в сказке все возможно! Земля поддавалась, расступалась перед Зверем, перед его натиском и смыкалась опять, как смыкается вода позади пловца.

На груди Зверя была вделана фара - она посылала темный черно-фиолетовый луч, который создавал вибрацию, заставлял породу впереди трескаться, рушиться. Это облегчало Зверю работу - меньшая нагрузка ложилась на лапы-лопаты, на зубья фрез. Мощное стальное сердце Зверя делало от шестидесяти до семидесяти дяти ударов в минуту - совсем как у человека. При напряженной мышечной работе частота сердцебиений возрастала - тоже как у человека.

Зверь проходил решающие испытания. Программа испытаний была рассчитана на три года. Его мало кто видел. Только глухие упоминания о нем изредка проскальзывали в специальных журналах, предназначенных для немногих.

Когда Зверь медленно и неуклюже шел из ангара к стартовой площадке спуска, тяжело передвигая короткие крепкие лапы, больше всего он напоминал, пожалуй, бегемота на суше, только увеличенного во много раз; а когда дремал в своем стойле с выключенным клавишным управлением, уронив голову на передние лапы, то походил просто на огромную кучу медно-бурых кож, вымоченных не то в мазуте, не то в солярке, задубевших, покоробившихся, наваленных кое-как почти до самого стеклянного потолка ангара.

Человек дал ему человеческий голос - Зверь чисто произносил слова, хотя немного замедленно и с каким-то странным металлическим привкусом. Правильно строил фразу - может быть, чересчур правильно; в его репликах чувствовалась тяжеловатая и, пожалуй, печальная серьезность, юмор ему не давался. Он не любил лишних слов, вводных предложений, его ответы простотой своего построения напоминали прописи из детского букваря: “В чашке чай”, “Мыло моет руки”.