Старший царь Иоанн Пятый (СИ) - Мархуз

   За что сразу же получил по морде полотенцем, оказавшимся в руках у собеседницы. Вообще-то, бывший стрелецкий десятник, даже в свои "за сорок", был подтянутым и интересным кобелём, но приличия следовало соблюдать. И спросить последнее, что тоже было непонято:

   - А ведро тебе зачем?

   - Да просто так спросил, чтобы ты отвлеклась и не мешала мне обьяснять, что такое "дойки".

   Княжич, чувствуя, что верного наставника сейчас забьют от возмущения, высунулся и стал спускаться по лестнице. А Глашка, тайными сеновальными тропами, спустилась в коровник, отодвинула в задней стене заветную доску и сбежала подальше от злых языков. Девица была счастлива последние три месяца. Михайла, несмотря на свой разнузданный характер, именно с ней был нежным и ласковым. А ещё показал себя интересным, заботливым ухажёром. Плотские утехи всегда сопровождались чем-нибудь дружественным, таким как разговоры о дальних землях или песнопением. Да, Мишка пел песни своей благоверной, несмотря на непролазную разницу в происхождении. Особенно ей нравились две - на иноземном языке. И хотя Глаша ничего не понимала, но ей было приятно. Одна песенка, грустная-грустная, о какой-то "конфессе" проникала глубже, чем в девичье сердце, и вызывала желание стать этой самой конфессой. И сделать для княжича всё, что он захочет, а если надо - отдать жизнь за него. Или ему! Другая, про непонятную "кольбакку", всегда переходила в их совместную пляску и Глафирья, как могла, подпевала и подтанцевывала. С каждым разом, сей перепляс становился всё более в лад: движение в движение, а Мишка обещался сделать из девушки звезду. Непонятно зачем, зато приятно!...

   ...Князь Пётр Семёнович Вяземский ходил кругами по личной светёлке, выглядящей, как вполне приличный деловой кабинет. У стола сидел дьяк Афанасий и спокойно ждал отрока Михаила, чтобы подробно обьяснить, что того ожидает. Решение князя отрезать шалопутный ломоть от семейства, воспользовавшись приближающимся четырнадцатилетием, было сурово, но необходимо. Внучатый племянник уже два года позорил целую ветвь достойного и древнего рода, одну из четырёх, живущих на Москве. Мишкин дед, двоюродный брат Петра Семёновича, давно помер, а отец сорванца глупо погиб несколько лет назад на Тверском тракте. Настолько спешил в Москву, что ехал даже ночью и был побит татями. Тогда никто не спасся, лишь молва дошла о том, что выпив лишку, храбрый воин-служака лишь с несколькими холопами отправился на ночь глядя.

   Страна, погрязшая в религиозном раздоре, была полна ватагами, особенно округ Москвы. Многие люди, не пожелавшие вернуться в старую веру, бежали и, чтобы прокормить себя, разбойничали вовсю. Да ещё и дух потомков вольных славян никак не хотел смириться с навязанным сверху рабством, названным крепостничеством. И батюшка-царь Алексей Михайлович, имея множество стрелецких полков, не справлялся с бедой России, считая, что всё само собой разрешится. А уж при молоденьком Фёдоре Алексеевиче, тот же Разбойный приказ совсем сиротствовал, не получая необходимых средств, стрельцов, оружия. Дошло до того, что некоторые бояре имели свои тайные ватаги и даже давали им укрытие на своих землях.

   Вот и не доехал никуда Алексей Андреевич, своей смертью загнав в гроб жену, и оставив сиротой единственного сына. Видимо судьба у славного рода Вяземских была такой: многочисленные ответвления служилых, умелых воинов исправно и регулярно погибали. А может и не могло быть иного у тех, кто готов в любой момент отдать жизнь, с оружием в руках, за веру, царя и отечество?

   - Явилось, блудило царя Ирода, - поприветствовал двоюродный дед свою кровинушку, наконец-то прибывшего для разьяснительной работы, - буду судьбу твою решать.

   А чего её решать, когда и так всё ясно. Мишка за последние три года, неоднократно сбегал с подворья и шлялся неведомо с кем, бражничал, дрался и позорил родственников, где ни попадя, своими гульками. Оружные холопы князя находили его в очередной раз, добавляли от себя, тащили пред светлы очи, а затем юнец доставлялся на конюшню, где и получал свою порцию домашнего воспитания. Сбежав в последний раз, более трёх месяцев назад, он сорвал сватовство средней внучки Петра Семёновича и был более тщательно наказан. Так, что приданные княжичу челядины, во главе с Лукерьей, кое-как выходили парня. Правда мозги княжича, видимо окончательно были отбиты и он никого не узнавал. Кузьме приходилось отвечать на бесконечные вопросы, класса "а это кто?". Слава богу, что в голове чуток осталось недобитого через задницу и Михайла всё-таки запоминал то, что ему рассказывалось в ответах. Лишь говор наполнился разными бродяжьими словами, незнакомыми порой, но весёлыми и меткими. Да писать он стал без "ятей", чтобы не тратить зазря бумагу (по его собственному обьяснению).

   - Михайла, ты на меня зуб не держи, не могу я позволить тебе позорить всё семейство, - обьяснял князь, - поэтому, как сполнится четырнадцать лет, так отрежу тебя. Отпишу от семьи, а ты подпишешь все бумаги. Вон, Афонька, всё тебе подробно пояснит про твоё наследство. Заклинаю, не спорь и не перечь, стар я стал и справиться не могу уже. И лишний грех на душу брать не хочу, и так переполнен ими, до могилы не успею замолить.

   - Да успокойся, княже, всё будет нормально. Подпишем в приказе все бумаги, дашь мне неделю на то, чтобы сьехал я с усадьбы и забудешь обо мне, как о ночном кашемаре. Только дозволь уже сейчас готовиться и взять со складов то, что тебе не нужно. Заодно, решим заранее сколько оружных холопов ты мне выделишь и каким оружьем их снабдишь. Сам понимаю, что виноват кругом, поэтому добром уеду, ибо себя переломить не получается никак!

   Мишка, безусловно, хитрил, пытаясь выцыганить побольше полезных ништяков. Да и сам рвался последние три месяца на вольную волю, чтобы быть самодеятельным князем, а не чьим-то княжичем. Получив наследство и подписав бумаги на выделение из семьи, он моментально переходил в разряд взрослых, хотя и несовершеннолетних. Законы, даже в далёком двадцать первом веке, были заморочены: паспорт гражданина, со всеми правами и обязанностями, выдавался в шестнадцать лет, а совершеннолетие наступало только... в восемнадцать. Чего уж говорить о веке семнадцатом, когда подросток официально становился мужем в четырнадцатилетнем возрасте. И мало кто мог обьяснить такие выверты уклада.

   Дьяк начал зачитывать список того, что будет передано Михаилу Алексеевичу Вяземскому уже через месяц с небольшим. Деревень было немного, но вредный оболтус сопровождал каждый пункт хихиканьем и приговорами: "Ну всё что нужно для попаданства!" Непонятно было: то ли радуется, то ли недоволен и поэтому такими странными словами изьясняется. Да и что возьмёшь с больного на голову? Оба мужа даже не спорили и не ерепенились, чтобы не тратить лишнего времени на убогого.

   А доля была действительно необычной. Для бестолкового она выглядела оскорбительной, а для княжича лучшего и не придумаешь. Любые Вяземские, потеряв саму Вязьмы, получали царские милости в разных местах и имели достаточно пёстрый и разбросанный набор владений. Самому Мишке выпало володеть тремя деревнями от крайнего юга до крайнего севера. Под Курском он получал деревеньку возле какого-то Красного болота, с прилежащими холмами, лесом и речкой, впадающей в Сейм.

   - Болото точно Красное? - спросил отрок.

   - А какая разница? - удивился Афанасий, - болото, оно и есть болото. Пашни и лугов там немного, а людишек ещё меньше.

   - Так что пропьёшь быстро, - добавил дед, - оглянуться не успеешь.

   - Наверно, оно рыжее, - не унимался Михайла, - только вы в этом мало разумеете!

   И притих довольный судьбой. Наверняка там было какое-нибудь целинное гематитное месторождение, входящее в состав Курской Магнитной Аномалии. Плюсом оказалось наличие большого дома ещё и в самом Курске.

   Две деревеньки находились в архангельских землях. Одна - китобойная, но с пашнями, а другая, неподалёку, лесная, со своим лесом и лугами.

   - Карбас-то, китобойный, пока цел или уже сгнил? Небось новый дорого будет строить?

   - Да ты и доехать дотуда не успеешь, как всё прогулеванишь, вместе со сгнившим карбасом и самими китобоями, - вставил свои три злостные копейки князь, - хорошо, что наследство худое, нечего особо терять.

   Действительно, доходов с окраинных деревенек почти не было, разве что ежегодно присылалось несколько беличьих шкурок, да пара соболей и несколько бочек ворвани. Да и то с оказией, за которую приходилось платить. Хуже чемодана без ручки, бывает только пустой чемодан без ручки. Его тоже выкидывать жалко, хотя он полезное место занимает зазря!

   Одна деревенька, на три десятка подворий, пряталась в глухомани возле Тверского тракта. Каждый год, староста Анисим, присылал гонца с мольбой о помощи. Местное болото постоянно раширялось, отбирая пахотную землю, а жители разбегались от беспросветного беспредела окружающей среды. Однако Мишка довольно улыбнулся: