Львиное Сердце - Кейн Бен

Взятый в заложники для того, чтобы моя семья сидела тихо, я был отослан в Дублин. Оттуда крепкий когг понес меня на юго-восток, к облачному валлийскому побережью, сплошь усеянному замками. Оцепи землю подобными твердынями, размышлял я мрачно, и местным обитателям некуда будет податься, только принять последний бой, как это произошло с моими родичами. Снова перед глазами предстала атака английской рыцарской конницы: неудержимый вал, разметавший наших легковооруженных воинов.

Наше путешествие подошло к концу у берегов Англии, у оплота, называемого ими Стригуил. Служащий домом для семейства де Клер, он возвышается на утесе над рекой Уай – самый большой из виденных мною замков, могучая прямоугольная башня с опоясывающим вершину холма палисадом. Помимо этого, как я позже выяснил, крепость со всех сторон, кроме той, где протекала река, была окружена рвом. Внешне я никак себя не выдал, но в душе был потрясен. Если это родовое гнездо какого-то графа, донжон короля Генриха должен быть воистину впечатляющим. Англичане – не только опытные бойцы, подумал я, но и умелые строители. Опасения насчет того, что ирландским вождям и королям никогда не удастся сбросить захватчиков в море, нахлынули с новой силой. Я старался отогнать их, понимая, что, если тут нет надежды, мое положение становится совсем скверным. Мечта о победе над англичанами у меня на родине хоть как-то помогала выносить собственные невзгоды.

Девятнадцати лет от роду, выше большинства сверстников ростом, с копной густых волос на голове, я был крепко сложен, полон юношеского задора и знал в ту пору немного по-французски, но ни слова по-английски. С того дня, как суровый отец обрек меня на плен, я переживал трудные времена. Приняв близко к сердцу его напутствие – «Уступай, только если тебя вынудят, делай лишь то, что должен», – я отказывался подчиняться каким-либо приказам. В первый же день я обозвал грубого рыцаря, под пригляд которого был отдан, блохастым псом, чья мать подрабатывала на задних улочках Дублина, и не подумал о последствиях. В команде когга были ирландцы, и под давлением рыцаря они перевели ему мои слова.

Это оскорбление, нанесенное в первый день, доставило мне порку, которую я мужественно перенес – но получил не уважение, а новые побои и урезание порции провизии. Оглядываясь назад, я удивляюсь своему тупому упрямству и, что еще важнее, недальновидности. К концу плавания я стал закадычным приятелем сапог и кулаков того рыцаря. Я готов был утопить мерзавца в море и даже сделать кое-что похуже, будь у меня оружие. Но, несмотря на юношескую браваду, мне хватило ума понять, что тогда я последую за ним на океанское дно. Пришлось затаить ненависть до лучших, как я надеялся, времен.

– Руфус!

Так и не привыкший к имени, которое дал мне тюремщик, не способный, а скорее всего, не желавший научиться произносить мое настоящее имя – Фердия, – я не обернулся. Взгляд мой был прикован к фигурам на деревянной пристани у стен замка. Похоже, весть о нашем прибытии пришла раньше, чем корабль. Я понятия не имел, кто мог встречать нас, но уж точно не Ричард де Клер, один из вторгшихся в Ирландию аристократов. Слава богу, к тому времени он уже умер. Но и при жизни он не удостоил бы своим вниманием приезд столь ничтожного пленника, как я. Как и его вдова графиня Ифа, обосновавшаяся там после кончины супруга. Наслышанный о ее редкостной красоте, я согревался по ночам приятными грезами о ней, стараясь забыть о тонком одеяле и жестких досках палубы.

– Руфус, пес ты этакий!

Сапоги-Кулаки – такое прозвище я дал Роберту Фиц-Алдельму, тупоголовому рыцарю, возглавлявшему наш отряд, – явно злился.

Наконец ему удалось привлечь мое внимание. Я уловил имя Руфус и понимал, что значит chien[1]. «Знатностью я не уступаю тебе», – мелькнула у меня презрительная мысль. Ребра все еще болели от последней трепки, но, упорствуя до конца, я продолжал смотреть на приближающуюся пристань и думал об Ифе, дочери Диармайта Мак Мурхада, короля Лейнстера, вдове Ричарда де Клера. Этой женщине предстояло решить мою судьбу.

– Руфус!

Я не обернулся.

В голове вспыхнула боль, зрение затуманилось. От сильного удара я покачнулся и навалился на одного из членов команды. Тот с проклятием оттолкнул меня, ноги мои подкосились, и я рухнул на палубу. Сапоги-Кулаки обрушился на меня с обычной неутомимостью, как всегда стараясь не попадать по лицу. Он был хитер как лис и понимал, что вышестоящие могут не одобрить расправ, которые он учинял надо мной после отплытия из Дублина.

– Areste!

Голосок был тонким, но властным. Он явно принадлежал девушке.

Я знал, что означает это слово: «Прекрати».

Сердце у меня колотилось. Больше ударов не последовало.

Девушка снова заговорила, сердито задав вопрос, которого я не понял.

Отвечая, Сапоги-Кулаки отошел от меня. Тон его был уважительным, но угрюмым. Слов я не разобрал.

Еще не оправившись до конца, я открыл глаза и огляделся. Линия шляпок от железных гвоздей. Щели в палубе. Внизу, в трюме, – слой грязной воды в несколько пальцев толщиной. Запахи мочи – кое-кто, вопреки приказу капитана, не желал мочиться за борт – и гнилой провизии. Мимо проходили сапоги и башмаки: первые принадлежали воинам, вторые – простолюдинам из судовой команды. Моток веревки. Днища бочек с водой, медом и солониной.

Сапоги-Кулаки не вернулся. Решив, что мне ничего не грозит, я потихоньку сел. Сполохи боли пронзали живот и спину, руки и ноги. Я старался утешиться тем, что единственной частью тела, которой от него не досталось, – не считая головы, конечно, – был пах. Я бросил взгляд на рыцаря: тот по-прежнему разговаривал с девушкой на пристани. Мы уже подошли к берегу, матросы управлялись с толстыми канатами, швартуя корабль. Встав и ухватившись за борт судна, чтобы не упасть, я посмотрел на девушку и удивился: по сути, она была еще ребенком. Девочка лет шести в платье темно-красного цвета, с наброшенным поверх него зеленым плащом, украшенным серебряной каймой. Длинные рыжие косы, чуть светлее моих волос, обрамляли серьезное овальное лицо.

Ее серые глаза остановились на мне. Отчего-то я заподозрил, что передо мной – дочь Ричарда и Ифы. Было совершенно непонятно, что она делает здесь одна. Я склонил голову в знак уважения, хотя и не испытывал его, и снова встретился с ней взглядом.

– Сильно досталось? – спросила она.

Я вытаращился. Девочка обращалась ко мне не по-французски, а на моем родном языке.

– Мама говорит, что не подобает ходить с открытым ртом. Да и муха залететь может.

Чувствуя себя дураком, я захлопнул челюсть.

– Мои извинения, – промямлил я. – Не ожидал услышать тут ирландскую речь.

– Мать заставляет нас учить. «Да, вы наполовину англичанки, – говорит она, – но также наполовину ирландки».

Чутье не подвело меня.

– Похоже, ваша мать – мудрая женщина. – Я выдавил из себя улыбку. – Отвечая на ваш вопрос, скажу, что кости вроде как не переломаны. – Меня подмывало бросить сердитый взгляд на Сапоги-Кулаки, который наверняка старался уловить смысл нашего разговора, но я почел за благо этого не делать. – Спасибо, что заступились.

Короткий кивок.

В этом маленьком ребенке угадывалась некая серьезность. Неудивительно, решил я, если учесть ее происхождение.

– Как тебя зовут? – последовал вопрос.

– Фердия О Кахойн.

К моему удивлению, она повторила мое родовое имя правильно, начав с твердого «к», с «х» вместо «тх» и с «эйн» в последнем слоге. Ее мать гордится своими ирландскими корнями, не без удовольствия подумал я.

Сапоги-Кулаки буркнул что-то по-французски.

– Он говорит, что тебя зовут Руфус. – Девочка вскинула голову. – И я вижу почему.

Я провел рукой по волосам, развеселившись вопреки боли.

– Мать говорит, что феи окунули меня, держа за пятки, в котелок с мареной, вот почему я такой рыжий. Видимо, вас они тоже чуть-чуть макнули.

Растеряв всю свою серьезность, девчушка рассмеялась.