Демонстрация в Бостоне - Джон Апдайк

— У меня температура.

— Вот как! — Психоаналитик сочувственно повернулся к Джоан, на его физиономии читалось неприкрытое соболезнование: «Он по-прежнему вас наказывает».

— Так и есть, — подтвердила Джоан, верная супруга. — Я видела термометр.

— Хотите арахис? — предложил Ричард. В крохотном ядрышке заключался такой недвусмысленный символ, что Ричард удивился, когда психоаналитик взял один орех, громко его разгрыз и стал усиленно пережевывать.

— Вы здесь с кем-то? — спросила его Джоан. — Мне не хватает безопасности в группе.

— Могу познакомить вас с сестрой. — Ричард и этому удивился: слово «сестра» показалось ему профессиональным сленгом, эвфемизмом.

Но и сейчас все вышло проще, чем могло показаться. Сестра была слеплена из того же теста, что и брат. Румяная, почти вспененная, она буквально исходила готовностью делать добро, об этом говорил и значок «Конференции христианских лидеров Юга» размером с блюдце на лацкане ее грубошерстного зеленого костюма. Такой теплый костюмчик пришелся бы в самый раз самому Ричарду в этот промозглый день. Внутри у него творилось что-то неладное — наверное, взрывалось, как и было обещано, противовоспалительное снадобье, и еще ему казалось, что вопреки всему происходящему у него увеличивается то, чему полагалось стыдливо прятаться; ему даже пришла в голову нелепая мысль, что эту женщину ему суждено соблазнить.

— Моя дочь Труди и ее лучшая подруга Кэрол, — сказала та с улыбкой до ушей.

Обеим было лет по шестнадцать, судя по несозревшим костякам, позволявшим отличить их от взрослых женщин. Труди выделяла семейная рыхлость и склонность стремительно хмуриться, зато Кэрол была домашней, хрупкой, даже трогательной; верхние зубы у нее уродовали брекеты, сложенные руки защищали хилую грудь. Поверх белой кофточки на ней был один тонкий синий свитер, и то расстегнутый.

— Смотрите, замерзнете, — предупредил ее Ричард.

— Да, замерзну, — согласилась она, и благодаря этой приземленной тавтологии между ними возникла симпатия. — Я пишу диплом, поэтому и пришла.

— Ее тема — история профсоюзов, — объяснила Труди с неприятным смешком.

Девушка поежилась и жалобно сказала:

— Я решила, что это одно и то же. Разве профсоюзы не устраивают демонстраций? — Ее голосок доносился из-за железных скоб во рту, как журчание ручейка, спорящее с серостью дня.

— С ума сойти, как учат в наше время бедных детишек! — завелась сестра психоаналитика. — А что за книги их заставляют читать! Например, по английской литературе им задали «Тропик Рака»! С меня хватило одной страницы. А Труди говорит: «Все в порядке, мама, учительница сказала, что он трансцендантист!»[2]

Ричард усомнился, что станет ее соблазнять. В теплом гнезде, образованном всеми этими людьми, расширялось его чувство реальности. Он предложил угостить их всех мороженым. Его уже радовала толпа чернокожих, казалось роскошью погружение в эти полированные потемки. Он завороженно двигался под звуки их приглушенных насмешливых голосов в направлении продавца мороженого. Девочки и мать Труди согласились полакомиться, психиатр и Джоан отказались. Толпа состояла из множества колеблющихся фрагментов. Ричард помахал пастору церкви, при которой был детский сад его детей; подмигнул певцу в стиле фолк, которого видел по телевизору и который, переместившись из плоского изображения в реальный объем, выглядел потерянным; сделал каменное лицо, проходя мимо охраняемого полицией длинноволосого юнца с плакатом «Мартин Лютер Кинг — агент коммунистов»; похлопал по плечу высокого лысого субъекта.

— Помните меня? Дик Мапл, «От Платона к Данте», группа «Би-плюс».

Сокурсник повернулся, он был в очках, очень бледный. Как постарел!

Шествие все не начиналось. У ворот спортивной площадки появлялись, чтобы сразу исчезнуть, то какие-то грузовики, то машины полиции. Назойливые семинаристы пытались выстроить толпу. Из громкоговорителей неслись неразборчивые выкрики. На площадке набожно упоминали Мартина Лютера Кинга: то он здесь, то там, то он есть, то его нет. Солнце сжалось до яркого пятна, проглядывавшего сквозь облака. Кэрол лизала свое мороженое и ежилась. Ричард и Джоан спорили, с кем им идти: под транспарантом города Данверса, с психоаналитиком или с унитарианцами. Собственно, большой разницы не было: впереди незримо ступал сам Кинг. Колонну возглавил грузовик с поющими женщинами, в дальнем углу толпы затянули «На какой ты, парень, стороне?», и шествие началось.

На Коламбус-авеню их выстроили колонной по десять человек. Маплы разлучились. Джоан оказалась между своим психоаналитиком и скорбным здоровяком африканцем с племенными рубцами на лице, в кедах и футболке Гарвардской спортивной ассоциации. Место Ричарда было на шеренгу впереди, рядом с Кэрол. Некто сзади, судя по виду — убежденный либерал, так больно наступил ему на пятку, что все три мили через Бостон Ричарду пришлось проделать, прихрамывая в свернутом набок башмаке.

Уроженец Западной Виргинии, он не понимал Бостон. За десять лет он привык к некоторым районам, но по-прежнему удивлялся их извилистым переплетениям. Несколько кварталов они шли между домами, из верхних окон которых свисали плакаты: «Долой сегрегацию де-факто» и «В отставку миссис Хикс». Потом демонстрация свернула влево, к концертному залу «Симфони-Холл», где ему случалось дремать на густых зеленых лугах под Брамса и на агатовых скалах под Штрауса. Вот на этом углу они с Джоан — Орфей и Эвридика — выходили из подземки, когда были студентами; а в этом ресторане, спустя десять лет после трех коктейлей на каждого, решили не разводиться прямо на той же неделе. Новый небоскреб «Пруденшиал-Тауэр», выигрывавший по высоте и стройности у всех остальных зданий, нависал над демонстрацией на всем ее пути, маячил перед демонстрантами, как мираж, и за их спинами, словно воспоминание. Их отрезок колонны охраняла длинноногая цветная девушка в оранжевом пожарном жилете: не зная покоя, она хлопала в ладоши и выкрикивала куплеты свободолюбивых песен. Так продолжалось миля за милей, песни сталкивались и перекрывали одна другую: «На чьей ты, парень, стороне...» «Не пошатнемся мы, когда кругом смятенье...» «Мой огонек над штатом Массачусетс...»

День был по-прежнему холодный, без теней. Газеты, которыми Ричард обложился под пальто для тепла, съезжали вниз и выпадали наружу. Шедшая рядом с ним Кэрол мерзла в свитере, но почему-то никак не могла его застегнуть. В шеренге сзади него Джоан, обретшая безопасность между своей идентичностью и супер-эго, знай себе вышагивала, уверенно переставляя балетки и размахивая руками.

Как ни поразительно, на бетонной развязке «клеверный лист», которую они пересекали, не было машин. Воздух полнился их шарканьем, за их спинами зевал город. Как Ричард ни привставал на цыпочки, ни головы марша, ни его хвоста было не разглядеть. Его недомогание превратилось в какое-то царапанье по гладким стенкам воронки, вырытой у него внутри таблетками-бомбами. Еще одна газета сползла по его ноге, вывалилась из штанины и расправила крылья. Накачанный медикаментами, с безупречной мотивацией он шагал по изгибу «клеверного листа», как по опасному горному склону.

— Куда мы идем? — обратился он к Кэрол.

— В газетах написано, что к парку Коммон.

— Вам нехорошо?

Робкая улыбка с участием брекетов.

— Я проголодалась.

— Возьмите орешков. — У него в кармане еще оставалось несколько штук.

— Спасибо. — Она взяла орешек. — Только вам не обязательно меня опекать.

— А я хочу. — Он ощущал странный подъем, вдохновение, словно перед родами. Ему хотелось поделиться этим ощущением с Кэрол, но вместо этого он спросил: — Вот вы изучаете рабочее движение. А много вы узнали про «Молли Магуайерс»[3]?

— Нет. Это кто, бандиты, штрейкбрехеры?

— По-моему, не то шахтеры, не то гангстеры.

— Дальше в историю, чем Гомперс[4], я не заходила.

— Уже неплохо. — Подавляя желание признаться Кэрол в любви, он оглянулся на Джоан. Прямо красавица с плаката: голубые глаза смотрят вдаль, алые губы раскрыты в песне.

Теперь их путь пролегал под офисными зданиями, к окнам которых прильнули, как бабочки в коллекции, секретарши и ассистентки зубных врачей. На Копли-стрит каменели, отчаявшись перейти через улицу, многочисленные горожане, шедшие в магазины. Ирландцы на Болистон встретили демонстрантов ругательствами, там Ричард прикрывал Кэрол собой. Пение приобретало воинственность.

В парках уже начиналось цветение, позади статуй заслуженных граждан — Чаннинга, Костюшко, Касса, Филиппса — раскачивались призрачные веточки, высушенное сердце Ричарда трещало, как готовая распахнуться книга. Демонстранты свернули влево, на Чарльз-стрит, и там уплотнились, взялись за руки, желая любви. В толчее Ричард потерял из виду Джоан. Потом пошла трава парка Коммон, и первые капли дождя, острые, как иглы, стали колоть их лица и руки.