Украина в огне - Глеб Бобров

Деркулов, подвинув стул, сел напротив приоткрытого окна через столешницу от стула полковника. Тот же, встав, готовил чай — охотничьим перочинником откромсал от лимона две такие дольки, что лимон укоротился ровнехонько до половины, кинул по два пакета чая и по десертной ложке сахара, залил оба стакана кипятком и, поставив их в алюминиевые, чуть ли не железнодорожные подстаканники, вернулся на свое место.

— Как у тебя с сигаретами? — спросил прокурор, подвигая пепельницу и закуривая сам.

— Спасибо, пока есть.

— Ну, на тогда, чтоб не «пока»… — Через стол плавно переехал блок «Князя Владимира».

«Курево покрутело вдвое!» — отметил про себя Деркулов и, переложив подарок на боковую столешницу, полез в бушлат за своей пачкой.

Полковник, внимательно изучая кончик лезвия не убранного сразу складника, исподволь поглядывал на своего подопечного. Деркулов, прихлебывая чай, старательно пялился в окно, за которым с интервалом в полминуты методично проплывал примкнутый штык-нож караульного.

По-хорошему они походили на два платяных шкафа или несгораемых сейфа, поставленных через казенный стол друг напротив друга. Разных во всем, но одинаково громоздких, тяжких, с плотно закрытыми дверцами и запертыми на секретные замки ящиками своего нутра. И обоим край как требовался доступ к содержимому другого. Ну, это если — по сути. Внешне они, конечно же, различались весьма существенно.

Если Деркулов выглядел мужиком, которому под полтинник или около того, то полковнику Нагубнову можно было смело дать все крепкие шестьдесят. Но тут был совсем не тот возраст, когда начинаются мысли о тяге к земле, той, к которой пора привыкать, и о банальном геморрое. При своих почти метр девяносто да полтора центнера литого чугуном веса, он совсем не казался тучным и пожилым. Напротив!

Деркулов, уступавший ему всего каких-то полголовы да пару пудов, ощутимо чувствовал кожей присутствие рядом с собой реальной опасности. Не с точки зрения окончательного вердикта и дальнейших поворотов своей судьбы, а конкретной неосязаемой, интуитивной угрозы зверя, залегшего рядом. Как ощущение взгляда снайпера меж лопаток, как уверенное чувство заминированной тропы среди руин, как подгоняющее дыхание сидящего на хвосте спецназа. И именно поэтому Деркулов ему — не верил.

— Павел Андреевич! А ножичек-то у вас пендостанский[7] … — иронично прервал затянувшееся молчание Деркулов. — Не патриотично как-то получается.

— Да… — хитро улыбаясь во весь сияющий фарфором ряд, ответил он. — Говорили мне. Вот из-за него, наверное, все никак на повышение не иду. Все мои однокашники давно уж как в лампасах выпендриваются. Один я по просторам старой Родины кукую. Да, знаешь, расставаться жаль. Считай, двадцать лет, как подарили — прирос ко мне.

Со смачным щелчком курносый клинок юркнул в латунно-деревянный гробик рукояти и, сразу потерявшись в широкой лапе, привычно утонул в кармане.

— У меня тоже один был — любитель этого дела. Этот бы оценил по-взрослому.

— Был — говоришь… Ну, дык — о былом. У меня, Кирилл Аркадьевич, вот какое дело сегодня вырисовалось к тебе. Говорим мы с тобой почти неделю, а договориться толком не можем. Нет, нет! — отмахнулся он от удивленного взгляда и поднятых бровей… — То, что ты готов сотрудничать с Главной военной прокуратурой Российской Федерации и изложить все свои воинские подвиги, как ты сам говоришь, «в любой форме», вне всякого сомнения — хорошо. Но… Ты меня прости, Деркулов… — Он, немного изменив угол корпуса, тут же навис над столом… — Только я, хоть убей меня саперной лопаткой в лоб, не приму в толк, какого ляда тебе понадобилось заявлять о согласии на этапирование в Нюрнберг? На ненавистную тебе Европу захотелось взглянуть или лавры Милошевича глаза застили?

— Павел Андреевич! Ну к чему этот разговор?! Свою позицию я и вам и Анатолию Сергеевичу изложил раза по три. Добавить свыше — просто нечего. Мне что — вам теперь отвечать: «Ничего теперь говорить не буду, начальник»? Так, что ли? Или — как?

Нагубнов уже отвалился на свой стул. Что-то его реально беспокоило, но что именно — понять было невозможно. Явно, что источником раздражения служил вовсе не Деркулов.

— Ты не колотись. Показания, ясное дело, дашь — все, никуда не денешься… — причем в последних словах явно сквозанула неприкрытая угроза. — Дело в другом… — За пару глотков добив свой стакан, полковник что-то досчитал в уме и, видимо, приняв какое-то определенное решение, сказал: — Пришел официальный запрос. До завтрашнего утра ответ должен уйти отправителю. Детали этой казуистики тебе Анатолий расскажет. Вопрос тут простой: либо ты подписываешь свое согласие предстать перед Трибуналом, либо — нет. Если подпишешь, то обратного хода… — он хищно улыбнулся. — Я имею в виду — цивилизованного, сам понимаешь, — назад уже не будет. Не подпишешь, может, и порешаем чего… по-семейному.

— А смысл? Отпустите меня, что ли? — насмешливо спросил Деркулов.

— Да ну, понятно! Куда ж тебя, сердешного, отпускать. Только ты не лыбься — я еще не закончил. Кроме Трибунала тебя жаждут заполучить еще пяток государств. Причем хотят, как тебе известно, весьма конкретно. Реально хотят… Повесить, наверное… Причем не факт, что за шею! И как оно пойдет на этапе — никому не известно. И ЦУР, и Польша, и чехи с прибалтами имеют все юридические основания судить тебя, не особо оглядываясь на гуманитарное право. И меж собой они договорятся быстрее, чем мы с тобой, — тут можешь не сомневаться.

— Ну, и чего вы хотите? Не подписывать?

— Да вот — думаю… — он уперся тяжелым взглядом в собеседника. — Это, прямо говоря, от тебя зависит. Насколько ты действительно готов… выступить в этот поход… — Он опять нарос над столом. — Говорю тебе, Деркулов, то, чего говорить не должен. Считай за подарок. Нам ты, по большому счету, даром не нужен. От тебя — только проблемы. Тем паче после твоей озвученной в СМИ добровольной сдачи. Ты пачкаешь все, что находится рядом с тобой. Ты — чума! Понимаешь?

— Да как-то, Пал Андреич, и не отрицаю… — взгляд мужика ощутимо стал тяжелым.

— Так вот, я еще раз тебя прямо спрашиваю… — полковник приблизился. — Ты — готов?

— Да. Я от своего не отказываюсь. Пойду до конца.

— Угу! И посадишь на сраку Нюрнбергский трибунал…

— Крови попью как минимум.

— Если доедешь! — Полковник встал, развернулся к сейфу и включил чайник. Вероятно, он внутренне принял какое-то решение и сейчас лишь делал в голове последнюю доводку… — Международный уголовный трибунал по военным преступлениям, геноциду и преступлениям против человечности… — с расстановкой, как бы взвешивая, оценивая произносимые слова отдельно и на вес, и на вкус, Нагубнов дернул бровями… — Ты знаешь, Кирилл Аркадьевич, может не получиться — ни подраться, ни кровушки напиться. Ты думал о таком раскладе?

— У сербов получилось. Почему у нас не может?

— Дык, Запад тоже учится. И что такое твое — «получилось»? Нет Гааги — есть Нюрнберг! Какая, в ляд, разница? Только во сто крат хуже звучит. Ты же теперь… — вдруг улыбнулся он, — еще и фашист, считай!

Налив по чаю и окончательно разделавшись с лимоном, он, усевшись на место, сказал:

— Ладно. Подписывай. У нас есть месяц, потом будем посмотреть, что с тобой дальше делать. Тянуть все равно больше нельзя. Мы же тем временем запишем все, сверим, проверим. Похождения твои по-хорошему на год работы потянули бы… — И, набрав телефонный номер, не меняя голоса, с шутливым наездом сказал в трубу: — Анатолий Сергеевич, дорогой! Ты где ходишь-то? Заждались тебя!

С формальностями покончили минут за пятнадцать. Еще час заняло ожидание и общение с прибывшими представителями фельдъегерской службы Миссии Международных Наблюдателей. Деркулов вновь поставил с десяток подписей и заполнил несколько формуляров.

Всю официальную часть, не проронив ни слова, Павел Андреевич, обстоятельно рассевшись, словно на скамье римского форума, внимательно наблюдал за происходящим.

Анатолий Сергеевич Разжогин, напротив, был деятелен, быстр и безупречен в организации служебных процессов. Как выяснилось, он еще неплохо владел английским. Во всяком случае, переводчик ему не понадобился ни разу. Он же по окончании процедур оформления и сдачи документов курьерам сразу, лишь по одному кивку головы шефа, начал установку аппаратуры — штативов видеокамеры и света. При всей расторопности и четкости, в нем проскальзывало что-то искусственное, механическое. Установив и подключив штекеры к компьютеру, он сел на свое место и замер перед своим микрофоном с взведенным курком.

Вообще вся система их взаимоотношений Деркулову была решительно непонятна. На своем бурном пути ему, правда, не доводилось находиться под следствием, и с непосредственной работой правоохранителей он был знаком постольку-поскольку, но, обладая более чем богатым жизненным опытом, уж систему иерархии, и не только военной, знал досконально. Здесь же все как-то сдвинулось наперекосяк.