Вспомни о Флебе - Бэнкс Иэн М.

Потом – обуреваемый тем судорожным легкомыслием, что нередко приходит при смертельной угрозе, когда остается лишь ждать, – он подумал: ускорят ли слезы его смерть? Теоретически – да, но практически это не играло никакой роли. А потом в его голове начала перекатываться эта фраза.

Джинмоти с Бозлена-два убивают наследственных ритуальных палачей…

Жидкость, которую он так отчетливо слышал, чувствовал и обонял – и, возможно, увидел бы, если бы открыл свои совершенно необычные глаза, – слегка колыхнулась, и он ощутил ее прикосновение к нижней части носа. Он почувствовал, как она перекрывает ноздри, наполняя их вонью, от которой его желудок чуть не вывернулся наизнанку. Но он тряхнул головой, пытаясь еще сильнее вжаться черепом в камни, и отвратительное сусло отступило. Он фыркнул носом и снова задышал.

Теперь ему оставалось всего ничего. Он снова проверил запястья – без толку. Чтобы освободиться, понадобится час или даже больше, а у него оставалось – и то если повезет – лишь несколько минут.

Транс рассеивался. Сознание во всей своей ясности возвращалось к нему, будто мозг хотел в полной мере прочувствовать свою смерть, свое угасание. Он попытался думать о чем-нибудь важном, или увидеть в мгновение ока всю свою жизнь, или внезапно вспомнить о какой-нибудь старой любви, о давно забытом пророчестве или предчувствии, но в памяти не было ничего – только бессмысленная фраза и страх захлебнуться в помоях и нечистотах других людей.

«Ах вы ублюдки», – подумал он. С юмором и оригинальностью у них было неважно. Вот разве что эта изобретенная ими смерть, элегантная и ироничная, была не лишена того и другого. Как они, вероятно, радовались, волоча свои одряхлевшие тела в туалеты банкетного зала, чтобы в буквальном смысле этого слова испражниться на своих врагов и тем самым убить их.

Давление воздуха возросло, и донесшееся издалека урчание жидкости возвестило о скором прибытии новой порции. «Ах вы, ублюдки! Надеюсь, хоть ты, Бальведа, сдержишь свое обещание».

«Джинмоти с Бозлена-два убивают наследственных ритуальных палачей…» – думала часть его мозга, пока трубы в потолке, клокоча, пополняли теплую массу жидких нечистот, заливших камеру почти до самого верха. По лицу прошла волна и откатилась, дав ему лишь секунду, чтобы через нос набрать полные легкие воздуха. Потом жидкость снова медленно поднялась, коснулась нижней части носа и остановилась.

Он задержал дыхание.

Сначала, когда его только подвесили, он чувствовал боль. Его руки в узких кожаных мешках были схвачены толстыми металлическими скобами, крепко прикрученными к стенам камеры над его головой. Связанные вместе ноги болтались внутри стальной трубы, тоже закрепленной в стене, что не давало ему ни перенести хотя бы часть своего веса на ступни или колени, ни подвинуть ноги больше чем на ширину ладони прочь от стены или в другую сторону. Труба заканчивалась чуть выше колен. А над трубой его старое немытое тело было прикрыто лишь тонкой и грязной набедренной повязкой.

Он отключил боль в запястьях и плечах еще в то время, когда четверо охранников, двое из которых стояли на лестницах, закрепляли его тело. И все равно где-то в затылке присутствовало тупое ощущение того, что ему должно быть больно. Это ощущение прошло, когда уровень нечистот в маленькой камере-клоаке повысился.

Как только охранники ушли, он ввел себя в транс, хотя и знал, что это, скорее всего, безнадежно. Его одиночество продолжалось недолго – через несколько минут дверь снова отворилась, из коридора во тьму камеры упала полоска света, и охранник опустил на влажные плиты каменного пола металлическую лесенку. Он прервал мутаторский транс и вывернул шею, пытаясь увидеть посетителя.

В камере появилась согбенная дряхлая фигура Амахайна-Фролка, министра безопасности Геронтократии Сорпена: в руке он держал короткий жезл, светящийся холодной голубизной. Старик улыбнулся ему и одобрительно кивнул, потом повернулся лицом к коридору и тонкой, бесцветной рукой призывно махнул кому-то невидимому, приглашая его войти в камеру. Заключенный подумал, что это, возможно, агент Культуры Бальведа, так оно и оказалось. Она легким шагом прошла по металлическому настилу, неторопливо осмотрелась и остановила взгляд на узнике. Он улыбнулся, попытавшись приветственно кивнуть, но лишь почувствовал, как его уши скользнули по голым предплечьям.

– Бальведа! Я знал, что снова увижу тебя. Ты хотела поздороваться с хозяином вечеринки?

Он выдавил из себя улыбку. Официально это был его банкет, и гостей принимал он. Еще одна маленькая шутка Геронтократии. Он надеялся, что в его голосе не слышно страха.

Агент Культуры Перостек Бальведа была на голову выше старика и восхитительно прекрасна – это было видно даже в слабом свете голубого жезла. Она слегка покачала тонкой, прекрасно вылепленной головой:

– Нет, я не хотела ни встречаться, ни прощаться с тобой.

– Это из-за тебя я здесь, – спокойно сказал он.

– Да, и здесь твое место, – вмешался Амахайн Фролк и шагнул вперед по настилу, но не слишком далеко, чтобы не потерять равновесие и не ступить на мокрый пол. В камере снова гулко зазвучал его высокий скрипучий голос: – Я хотел, чтобы тебя сначала пытали, но госпожа Бальведа… – министр оглянулся на женщину, – бог знает почему, просила за тебя. Именно тут твое место, убийца!

Он погрозил жезлом почти обнаженному человеку, висящему на грязной стене камеры.

Бальведа посмотрела на свои ноги, видневшиеся из-под подола длинного серого платья простого покроя. В полоске света, который падал из коридора, блеснул круглый медальон, висевший на цепочке у нее на шее. Амахайн-Фролк шагнул назад, встал рядом с ней, поднял светящийся жезл и покосился на узника вверху.

– Знаете, я и сейчас еще мог бы поклясться, что там висит Эгратин. Я едва… – Он покачал худой костистой головой. – И лишь когда он открывает рот, я начинаю верить, что это не он. Боже мой, эти мутаторы такие опасные твари!

Он повернулся к Бальведе. Та пригладила волосы на затылке и посмотрела на старика с высоты своего роста.

– Но они, министр, еще и древний гордый народ, и их осталось совсем немного. Позвольте попросить у вас еще раз? Пожалуйста, сохраните ему жизнь. Может, он…

Геронтократ замахал на нее тонкой скрюченной рукой, его лицо перекосилось.

– Нет! Не стоит вам, госпожа Бальведа, просить за этого… этого подлого убийцу, этого предателя… шпиона. Неужели вы думаете, что мы можем забыть, как он трусливо убил одного из наших инопланетных министров и действовал от его лица? Сколько вреда причинил этот… эта тварь! Когда мы схватили его, двое наших охранников умерли только от того, что он их оцарапал! Еще один навсегда ослеп, когда это чудовище плюнуло ему в глаза! Но, – Амахайн-Фролк ухмыльнулся, посмотрев на прикованного к стене, – мы вырвали его зубы. А его руки связаны так, что он не оцарапает даже себя. – Он опять повернулся к Бальведе. – Вы сказали, их мало? А я говорю: вот и хорошо, скоро станет еще одним меньше. – Старик посмотрел на женщину, прищурившись. Мы благодарны вам и вашим людям за разоблачение этого самозванца и убийцы, но не следует думать, будто это дает вам право указывать нам, что делать. В Геронтократии некоторые возражают против любого внешнего влияния, и их голоса день ото дня становятся тем громче, чем ближе к нам придвигается война. Лучше вам не настраивать против себя тех, кто поддерживает ваше дело.

Бальведа поджала губы, снова опустила взгляд на ноги и завела свои гибкие руки за спину. Амахайн-Фролк обратился к висящему на стене мужчине, помахивая жезлом в такт словам:

– Ты скоро умрешь, самозванец, и с тобой умрет замысел твоих хозяев – подчинить себе нашу мирную систему! Такая же судьба ожидает и их самих, если они попытаются напасть на нас. Мы и Культура…

Узник, насколько позволяло его положение, мотнул головой и громко воскликнул:

– Фролк, ты идиот! – (Старик отпрянул, как от удара.) – Неужели ты не понимаешь, – продолжал мутатор, – что вторжение неизбежно? Может, это будут идиране, а может, Культура. Вы больше не властны над своей судьбой; война положила этому конец. Скоро весь этот сектор станет частью театра военных действий, если вы не сделаете его частью идиранской сферы влияния. Меня послали просто сказать вам то, до чего вы должны были дойти сами… а не обманом втянуть вас во что-нибудь такое, о чем вы потом горько пожалели бы. Послушай, ради всего: не съедят вас идиране…