Четыре направления - четыре ветра - Альберто Виллолдо

Или еще раньше: я мог бы описать свои ощущения в состоянии, близком к смерти, состоянии внетелесного бытия во время переливания крови, когда мне было два с половиной года.

И мой интерес к изучению взаимодействий между духом и телом можно было предвидеть еще на рубеже столетий, когда мой дед стал заведовать хирургическим отделением в нью-йоркской больнице, а затем возвратился на Кубу и построил госпиталь в центре Гаваны.

Однако это не автобиография; к тому же, многое из упомянутого я описал в других документах. И я начну просто с того, что в моей учебе и работе над докторской диссертацией по психологии в Институте гуманистической психологии наступил кризис. Три года бихевиористических исследований, изучения теории, клинической психологии, теоретических систем и нейроанатомии, год врачебной практики в государственной системе здравоохранения и несколько небольших вторжений в древнюю медицину индейцев Северной и Латинской Америки — все это не принесло мне удовлетворения, я жаждал чего-то ИНОГО.

Чего-то отличного от антисептических теорий западной психологии. Чего-то лучшего, чем атрофированные традиции целительства в индейских резервациях Северной Америки, где древние мифы и легенды доживают свой век в виде экзотического фольклора.

Подобно многим современникам, я иронически относился к общепринятой западной системе психологии. С юношеским высокомерием я смотрел на психиатрическую практику как на беспорядочный процесс, в ходе которого врач пытается понять болезнь пациента, расчленяя и анализируя посимптомно его состояние, устанавливая неизбежные связи с неправильным поведением родителей и травмирующим опытом детства. Забавно, но этот процесс сам по себе конкретизирует и даже укрепляет патологию. Можно сказать, что неврозы культивируются, взращиваются для жатвы в будущем курсе лечения.

Снова и снова мне приходилось брать пациента за руку и рубить просеку сквозь заросли его сознания и подсознания к целительному раздолью бессознательной души. Современные психиатры напоминают мне неряшливо одетых близоруких палеонтологов, а страхи, озабоченность, поведенческие отклонения и другие симптомы, которые они, как им кажется, лечат, — это фрагменты костей, застрявшие на поверхности души. Они тяжко трудятся, собирая эти окаменелости, и постепенно, по кусочкам, восстанавливают скелет спрятанного внутри животного. А тем временем где-то в недрах бессознательного это совершенно разъевшееся существо продолжает свою разрушительную работу.

А неврологи в лабораториях срезают и подкрашивают тонкие слои человеческого мозга, пытаясь составить карту нейронных путей, надеясь найти там душу и понять природу сознания.

Я тоже был воспитан в этой традиции. Я знал, как работать с рассудком, воздействуя на него извне, но мне страстно хотелось быть внутри и наблюдать оттуда. Я был циничен, высокомерен и нетерпелив по отношению к устоявшейся системе, я не выносил самодовольства, с которым многие прибавляют к своей фамилии на вывеске докторскую аббревиатуру.

Я не был одинок. Мое поведение и идеология были далеко не уникальны. Наоборот. Вопросы, касающиеся природы сознания и определения разума, поставлены изящно просто и на многие века. Ответов на них пока нет. И я не позволил бы себе вторгаться в эту область, если бы она не оказалась той же природы, что и предстоящее мне приключение. Пока же я очертил свою позицию лишь как отправную точку, некий контрольный список перед полетом.

Моя неудовлетворенность привела меня далеко назад во времени и в традициях; я переключил свое внимание с современной клинической психологии и неврологии на клиническую мифологию и фольклор примитивных людей. В конце концов, душевное и физическое здоровье одинаково важно и для индейского Шамы из верховьев Амазонки, и для банкира на Ист Сайде.

Я составил план докторской диссертации, посвященной изучению традиционных методов лечения в обеих Америках, и мне посчастливилось привлечь в качестве научного консультанта одного из самых выдающихся в мире исследователей состояний сознания. Доктор Стенли Криппнер был пионером в изучении паранормальных явлений. Как руководитель лаборатории сновидений в Медицинском центре Маймонидеса, он помог провести исследование сновидений из подвалов и продолжить это в университетских лабораториях по всей стране.

Ближайшие к Сан-Франциско образцы примитивных культур находятся в индейских резервациях на Юго-Западе США. После того как я в течение нескольких месяцев изучал традиции индейцев навахо, мне стало ясно, что переселение и окультуривание племен привело к искажению их традиции. Мои усилия по изучению целительской практики индейцев из прерии были похожи на попытку изучить кулинарные обычаи народа по музейной выставке национального искусства плетения корзин.

После этого я провел несколько месяцев в Мехико-Сити, где мне удалось установить тесные отношения с городскими целителями; они раздавали бедным растительные препараты, а также практиковали некоторые эзотерические приемы врачевания, включая психическую хирургию. Я был свидетелем высокой ловкости рук и нескольких примеров случайного излечения. Спорно и противоречиво, но это был шаг в нужном направлении.

Как это часто случается, критический, решающий момент, которому суждено было изменить смысл моей учебы и все течение моей жизни, наступил тогда, когда я меньше всего ожидал; это произошло в комнате, которая находилась в конце гулкого коридора в Калифорнийском университете.

Врайен Вудраф был моим старым другом; он учился на нервом курсе медицинского факультета в Калифорнийском университете, Сан-Франциско. Я выполнял аспирантскую программу в палате с душевнобольными в государственной клинике на северной окраине города, а Брайен торопился сдать свой минимум по первому курсу; и вдруг он позвонил мне и предложил поужинать вместе поздно вечером в центре. Мы должны были встретиться с ним в комнате 601 в медицинской школе. Было более 10 часов вечера, когда я добрел до автостоянки психиатрического отделения и выехал в тумане на юг, к центру Сан-Франциско.

Двойная дверь анатомической лаборатории в медицинской школе Калифорнийского университета была тяжелой и серой, как и все двери подобных учреждений. Скрежет засова эхом покатился по холодному линолеуму. Размерами комната соответствовала небольшому складскому помещению и блестела голубовато-серой краской под флуоресцентными лампами. На бакелитовых столах, расположенных в четыре ряда, смутно вырисовывались контуры тел под черными прорезиненными покрывалами. От запаха формалина я поморщился. Брайен положил ножовку из нержавеющей стали между пакетом «Цыплята жареные из Кентукки» и пустой пивной бутылкой и отодвинул высокий стул к изголовью стола.

— Привет, парень! Тащи стул. Цыпленок стынет.

Перед Брайеном лежал труп молодой женщины. Резиновое покрывало было откинуто, обнажая верхнюю часть груди, шею и голову. Кожа трупа напоминала кожу теленка, серое лицо отливало грязно-коричнево-оливковым цветом.

— Это Дженнифер, — сказал Брайен. — Мы провели с нею вместе весь семестр. — Он поднял хирургическую пилу. — Она рассказала мне о человеческом теле больше, чем я мог себе представить. Я не забуду ее никогда.

— Брайен…

— Сегодня она потеряет голову из-за меня, и я хотел, чтобы ты при этом присутствовал.

— Спасибо.

Его глаза без всякого выражения уставились на меня.

— В наше время декапитацию не увидишь без помощи студенческой ссудной кассы, да еще необходимо выдержать год медицинской школы. Я подумал, что тебе будет интересно.

— С какой стати?

— Как психологу.

— Пожалуй, — сказал я. — Когда люди теряют голову, они идут ко мне.

Несколько мгновений он смотрел на меня, стараясь понять интонацию.

— Ты можешь отказаться, если тебе не хочется, — сказал он. — Я думаю… я имею в виду, если тебе не очень приятно…

— Все в порядке, — сказал я.

— Если ты все-таки…

Я взглянул на пакет с цыпленком.

— Последнее время я стараюсь воздерживаться от жареного, — сказал я. Я не был готов признаться, что тело на столе странным образом возмущает и вместе с тем неотразимо привлекает меня.

Он протянул мне пиво.

— Поедим потом? — сказал он.

— Если можно.

— Невероятно, правда? В другом конце коридора есть лаборатория, где проводятся тончайшие исследования на рекомбинантной ДНК. Этажом ниже неврологи и биохимики в одной команде с компьютерными гуру моделируют нейронные схемы простейших функций мозга. А мы здесь кромсаем мертвецов точно так же, как это делал Леонардо да Винчи пятьсот лет назад. Он обвел взглядом все столы под черными покрывалами.

— Мы начнем с задней стороны, потому что требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что делаешь; а привыкать легче, если не смотришь на лицо — они как будто и вправду смотрят на тебя, и ты чувствуешь себя виноватым, что насилуешь их с помощью скальпеля.