Дары ненависти - Людмила Астахова

– Сначала барабаны.

– А! Понятно.

По команде пристава барабанщики отбили короткую зловещую дробь, затем грохот резко смолк. Над площадью повисла немыслимая для такого скопления народа тишина. Почти живая и осязаемая.

«Я верую. Я помню. Я никогда не…»

Палач отпустил веревку, лезвие, со свистом рассекая воздух, скатилось по направляющим желобам вниз, прервав мысли Лердена Гарби и саму его жизнь.

Звук удара об доски помоста стал сигналом, чтобы онемевшая на миг толпа яростно взревела от ужаса и восторга. Голова казненного злодея, весело подпрыгивая, откатилась в сторону и застыла. Мертвые серые глаза Лердена уже зрили будущее, такое, которое устрашило бы многих и многих, но губы его, безнадежно скованные смертью, остались безмолвны. К сожалению или к счастью.

Часть ПЕРВАЯ

Джойана Алэйа Янамари

Рассвету не пришлось искать щель в тяжелых портьерах, он свободно ворвался в спальню сквозь незашторенное окно, как самый желанный гость. Щекотно тронул ресницы дремлющей женщины, заставив ее улыбнуться. Вот теперь каждый может заняться делом: хозяйка – повернуться на другой бок и снова заснуть, а рассвет – позволить себе укутаться в густой текучий туман и сырой ветер. Апрель месяц на дворе все-таки. Снег сошел совсем недавно, и только кое-где на южных склонах начала пробиваться трава, а настоящую весну в Янамари еще пару недель ждать – пока сменится погода и прогреется земля.

Вот и подождем. А пока пусть мелко брызжет то ли дождик, то ли снежок, скрипят старые вязы и ветер треплет мокрые полотнища флагов. Под этот мерный шорох спится особенно сладко. А если еще под боком пристроится маленький мальчик, теплый-претеплый, то можно и до полудня глаз не разомкнуть.

– Идгард, тебе не стыдно? – шепнула Джона, целуя сына в светловолосый затылок. – Ты уже такой большой.

Ребенок что-то сонно и неразборчиво пробормотал в ответ, стиснув в горячем кулачке ее указательный палец. Ах, совенок, совенок, за что ж тебя ругать? За то, что дитя стосковалось в разлуке? Это ведь для взрослого месяц пролетает почти незаметно, а для пятилетнего малыша три долгие весенние недели – срок преизрядный.

Джона тоже соскучилась по младшему сыну, да так сильно, что сама, вернувшись из столицы в поместье, не спускала его с рук. Тискала, играла с ним, таскала за собой повсюду. Вот он теперь и бегает каждое утро досматривать сны в спальню родительницы.

Прежде чем покинуть постель, Джона укутала мальчика в одеяло, соорудив из него то ли гнездышко, то ли теплый кокон:

– Спи, спи, мой совенок.

Скоро волосы у Идгарда приобретут отчетливый сизый оттенок, глаза из светло-нефритовых станут золотистыми, и тогда мало кто ошибется, чьей он крови. Но несколько лет относительного покоя еще есть, а потом… Загадывать так далеко у Джоны не получилось бы при всем желании, но она и не пыталась. Надо еще дожить. Столько рассветов предстоит встретить, прежде чем леди Джойане придется всерьез думать над судьбой сына.

А пока – она быстро набросила поверх ночной сорочки халат, сунула узкие ступни в туфли, одновременно дергая за ленту звонка. Вставать – значит вставать.

Тяжелый старомодный шлафрок, доставшийся Джоне по наследству от покойной матери, шлейфом волочился сзади, к тому же он прекрасно защищал от сквозняков, беспрепятственно гулявших по огромному дому. Что значит старые добрые вещи, делавшиеся исключительно ради удобства, а не в угоду очередному поветрию моды. В одеяниях, которые предписывалось носить в этом сезоне, недолго простудиться и помереть. Может быть, поэтому нынешние платья так напоминают погребальные саваны? Нет, ну точно! На знаменах Моды начертано золотом: «Естественность – прежде всего!» Никаких корсетов, никаких фижм и прочих приспособлений для введения в заблуждение окружающих, прежде всего мужчин. Какая трогательная забота, надо же!

Лицо у горничной было чуть помятым, словно она полночи провела… И ведь точно! Именно там, где предположила Джона. И с тем, с кем надо. От девушки веяло жарким барахтаньем под толстым одеялом, бесстыдством и глупостью, которая пока еще больше наивность и неопытность, чем окончательное затвердение мозгов. Ох, допрыгается она.

– Милая, завтрак мне в кабинет через полчаса. – И вслед уже убегающей девице: – Скажи привратнику, что я жду письмо из Саннивы. Курьера – чтобы сразу ко мне. – И чуть не забыла: – Рамман уже встал?

Служанка, привыкшая к такой последовательности распоряжений, потопталась на месте несколько лишних минут, на тот случай, если у госпожи появятся новые мысли и вопросы.

– Молодой хозяин вчера изволили поздно ко сну отойти. Почивает.

Джона недовольно наморщила нос.

«Ах, вот оно что?! Изволили припоздниться в кровать, а теперь почивают? Как это мило с их стороны. А если мы их сейчас изволим пробудить, то – что будет?»

Старший сын и наследник Янамари предпочел занять комнаты в новом крыле, пристроенном в прошлом году. Правильно сделал. Рамман уже взрослый и должен соответствовать статусу. А молодому графу, наследнику имени и земель, негоже обретаться в маленькой детской.

Услышав мягкое шлепанье кожаных подошв, оглянулся дворецкий, тут же поклонился, расплываясь в улыбке:

– Доброе утро, миледи!

– И тебе, Юкин.

– Есть ли у вас какие-то пожелания, миледи? Ванну? Заложить коляску?

– Никаких, совершенно никаких, – рассмеялась Джойана, отмахиваясь от угодливого слуги, точно от осы, обеими руками.

– Очень правильно. Погода сегодня отнюдь не для прогулок, – заявил Юкин, важно оттопыривая нижнюю губу. – Паршивая погода, если вам угодно знать мое мнение, миледи.

Джона бросила рассеянный взгляд в окно. Отличная погода: моросит дождик, низкие тяжелые тучи медленно плывут на север, черная полоса еще безлистного, голого леса на самой линии горизонта. Только глухие к голосам духов ролфи[2] могут считать такой прекрасный день паршивым. Хуже них лишь диллайн – абсолютно закрытые для тончайших миров. Высокий, нагулявший за последние тридцать лет изрядный животик полукровка Юкин, пожалуй, сочетал в себе оба недостатка – «глухоту» Вторых и «слепоту» Первых. Иногда Джона пыталась себе представить, как это – не внимать зову, не слышать голосов рек и перелесков, озер и тропинок, облаков и камней, не видеть самою Жизнь. Старалась изо всех сил, но так и не смогла понять – как можно так жить? Впрочем, окружающие, в том числе и Юкин, смотрели на нее с не меньшей жалостью, только по другой причине.

– А я бы не отказалась от прогулки…

– Поберегите себя, миледи. Не ровен час, простудитесь.