Будьте осторожней с комплиментами - Александр Макколл-Смит

Последовала пауза. Кэт пристально смотрела на фотографию баночки с медом. Изабелла сделала глубокий вдох. Так больше не может продолжаться. В конце концов Кэт примирится с ситуацией — Изабелла знала, что так и будет, — но на это могут уйти месяцы. Месяцы натянутых отношений и молчания.

— Послушай, Кэт, — начала она, — думаю, так больше не должно продолжаться. Мне кажется, ты меня избегаешь.

Кэт не отрывала взгляда от меда.

— Не понимаю, о чем ты, — сказала она.

— Нет, понимаешь, — возразила Изабелла. — Конечно, ты понимаешь, о чем я говорю. И я хочу сказать, что это нелепо. Ты должна меня простить. Ты должна меня простить за то, что у меня Чарли. За Джейми. За всё.

Она сама не могла бы объяснить, зачем просила прощения у племянницы, но тем не менее она это сделала. Разумеется, что касается прощения, то не важно, действительно ли мы причинили кому-то зло, — главное, что этот человек считает себя обиженным.

— Мне не за что тебя прощать, — сказала Кэт. — Ты же не сделала ничего плохого, не так ли? Ты только родила ребенка. От моего… — она осеклась.

Изабелла была удивлена.

— От твоего — кого именно? — спросила она. — Твоего бойфренда? Ты это хочешь сказать?

Кэт поднялась на ноги.

— Давай не будем ссориться, — решительно заявила она. — Давай просто забудем об этом.

Если бы в тоне Кэт чувствовалось тепло, Изабеллу утешили бы эти слова и у нее отлегло бы от сердца. Но тон был бесстрастный, и она поняла, что Кэт все еще переживает случившееся и лишь хочет сменить тему. Изабелле хотелось возразить, обнять Кэт и покончить со всем этим, но ей показалось, что между ними по-прежнему висит невидимое облако обиды. Она отвернулась.

— Ты бы как-нибудь зашла к нам домой… — предложила Изабелла. — Приходи повидаться с нами.

С нами. Она уже привыкла к этому местоимению в первом лице множественного числа, но, конечно же, здесь, в этой атмосфере, оно прозвучало многозначительно — не слово, а какая-то подводная мина.

Изабелла вышла из кабинета Кэт. Эдди, стоявший за прилавком, поднял глаза и обменялся с ней взглядом. Напрасно считают, будто этот молодой человек ничего не понимает, — это вовсе не так, подумала Изабелла.

— Он орал как резаный, — сообщила Грейс. — Так что я дала ему детское питание. И теперь он всем доволен. Вот, посмотрите.

Грейс, встретившая Изабеллу в холле с Чарли на руках, передала его матери.

— А ведь глядя на него сейчас и не скажешь, — сказала Изабелла, — не так ли? И откуда берется такая громкость при таких крошечных легких?

Она понесла сына в свой кабинет и уселась в кресло у окна. Ей все еще странно было видеть Чарли в своем рабочем кабинете. Малюткам совсем не место среди бумаг, папок, телефонов — их должны окружать колясочки, мягкие одеяльца и яркие игрушки. А философия, которой занималась Изабелла в качестве редактора журнала «Прикладная этика», так далека от мира детства! Сумел бы Иммануил Кант правильно взять на руки младенца? — спросила она себя. В высшей степени сомнительно; младенцы были бы для него слишком иррациональны и беспорядочны, хотя, конечно, он бы признал, что каждый младенец — сам по себе цель, а не средство для достижения цели. И, таким образом, следует производить на свет ребенка, потому что ты хочешь, чтобы он родился, а не потому, что хочется доставить себе удовольствие; это подразумевалось в любом взгляде Канта на вопрос. Но даже если бы Кант признал неотъемлемую ценность каждого младенца, имел бы он хоть малейшее представление о том, как обращаться с малюткой? И знал бы он хотя бы, где у того низ, а где верх? Таково холодное и официальное лицо философии, подумалось Изабелле; нечто столь далекое от мира обычных людей — их мира неупорядоченных страстей и бессмысленных разногласий — таких, как у нее с Кэт. Тут просматривалось кантовское недружелюбное отношение к детям, — Юм знал бы, как обращаться с детьми, решила она. Ему было бы хорошо в компании малюток, потому что у них столько эмоций, быть может, невыраженных или доведенных до сведения окружающих самым примитивным образом, — но тем не менее это были эмоции. И Дэвид Юм, «добрый Дэви», как его называли, был легким человеком, и дети его бы любили.

Разнежившись на руках у матери, Чарли снова задремал. Изабелла наблюдала, как затрепетали, а затем прикрылись его веки. Она могла бы часами наблюдать за ним, бодрствующим или спящим; трудно было поверить, что она — и конечно, Джейми — создали этого маленького мальчика, эту личность с его собственным будущим. Это казалось ей чудом: несколько маленьких клеточек размножились, и в результате получилось существо, наделенное сознанием и способностью мыслить.

Грейс появилась в дверях и спросила:

— Вы хотите, чтобы я отнесла его в кроватку? Чтобы вы смогли поработать?

Изабелла передала Грейс спящего ребенка и уселась за свой письменный стол. Рождение Чарли не особенно отразилось на «Прикладной этике», поскольку Изабелла предусмотрительно подготовила во время беременности два специальных материала: статью о моральном партикуляризме в произведениях Айрис Мёрдок («моральные дилеммы оксфордских типов», как называл это Джейми) и статью о моральной стороне контроля над границами. Материал о Мёрдок был опубликован сразу же после рождения Чарли, а второй предполагалось напечатать в течение ближайших месяцев. Последний материал вызывал у Изабеллы чувство беспокойства, поскольку тема была весьма щекотливой. Государства имеют право контролировать свои границы — таково общее мнение, — но когда они пытаются ограничивать въезд иностранцев, начинают кипеть страсти и слышатся обвинения в бессердечии. У Одена[1] есть об этом стихотворение, которое Изабелла процитировала в своем «слове редактора». Оно написано с точки зрения перемещенного лица, которое слышит речи своих гонителей, исполненные ненависти, и далее следует та проникновенная строка, которая с такой силой доводит смысл происходящего до сознания: «Он говорил о тебе и обо мне, дорогая», — говорит этот мужчина своей жене. О тебе и обо мне — за каждым запретом на въезд в страну, за каждой этнической чисткой, за каждым проявлением бессердечия стоят «ты и я».

И все же, рассуждала Изабелла, это было написано во времена фашизма. У современных государств и их чиновников все по-другому: им нужно принимать трудные решения в эпоху торжества законов, защищающих права человека, в эпоху открытости мира. Мы не можем все уехать в Соединенные Штаты, Канаду или Австралию, или в другую благополучную страну, даже если нам этого очень хочется. В какой-то момент люди, которые уже там живут, имеют право — не так ли? — сказать, что ресурсы их страны ограничены и что их общество больше не может никого принять. Или они могут заявить, что, несмотря на необъятные просторы своей родины, они имеют право на сохранение культуры собственной страны. Мы здесь живем, могут сказать они, все это наше, и мы будем сами решать, кого пригласить. Но в ответ кто-то может возразить, что сами хозяева или их предки, вероятно, отняли эту землю у кого-нибудь еще и не ясно, почему это дает им право отказывать тем, кто явился позже. Если покопаться в истории, то окажется, что в конечном счете все прибыли откуда-то еще и даже те, кто заявляет о своих правах, на самом деле не являются коренным населением, а приплыли с какого-то другого континента.

Изабелла находила эту тему крайне сложной и замечала, что большинство людей избегают этого вопроса и не обсуждают его в открытую. Сердце подсказывало одно: тем, кто хочет начать новую жизнь, нужно по возможности помогать; но разум говорил совсем другое: о том, что невозможно пустить все перемещения на самотек. Отсюда паспорта, квоты и ограничения. «Пожалуйста, не приезжайте, — гласили эти правила. — Пожалуйста, не просите».

Она оглядела свою комнату, письменный стол, книги. Все это не будет принадлежать ей вечно, а перейдет в другие руки, и тут появится кто-то другой, и он даже не будет знать, что она существовала. Он взглянул бы на нее в изумлении, если бы она (позволим себе такую фантазию) вдруг вернулась и сказала: «Это мой письменный стол — он мне нужен». Наш мир принадлежит нам только временно: мы накладываем свою печать на то, что нас окружает, даем названия земле вокруг нас, возводим свои статуи — но все это исчезает так быстро, с такой легкостью!.. Мы думаем, что мир — наш навеки, но мы — всего лишь его временные владельцы.

Все еще углубленная в свои размышления, Изабелла просмотрела скопившуюся почту, прибывшую за последние два дня, — она была аккуратно уложена в красный металлический ящик. В основном это были рукописи. Изабелла не принимала материалы для журнала в электронном виде, поскольку не любила читать с экрана, и требовала, чтобы ей подавали статьи в распечатанном виде. А это означало, что каждый месяц дом захлестывала бумажная река, и образовавшиеся водовороты, покрутившись с неделю в кабинете Изабеллы, отправлялись в контейнеры для мусора. Отвергнутые рукописи, которые она считала недостойными внимания редакционной коллегии, часто были работами докторантов, обеспокоенных судьбой своих первых публикаций. Изабелла отказывала им в мягкой форме, выражая надежду, что авторы найдут кого-нибудь другого, желающего опубликовать их материалы. Она знала, что это маловероятно и что «Прикладная этика», наверное, уже пятый или шестой порт захода. Но ей не хотелось быть резкой: ведь когда-то она и сама была докторантом и еще не забыла, каково это.