Маркиз де Сад. Утопия зла - Симона де Бовуар

по крайней мере в мирное время, садо-мазохизм проявляется в столь слабой мере или под покровом символики, на первый взгляд столь далекой от его предмета, что он остается, если так можно выразиться, невидимым невооруженным глазом.

Множественность аспектов этого явления полностью учтена в прекрасном определении, данном врачом Евгением Дюреном, определении исчерпывающем, при всей своей лаконичности: «Садизм [садо-мазохизм] представляет собой намеренно искомое или возникающее случайно отношение между сексуальным возбуждением и реальным или символическим (воображаемым, иллюзорным) удовольствием от направленных на разрушение поступков и действий, угрожающих жизни, здоровью и собственности человека и других живых существ или подвергающих опасности целостность неодушевленных предметов. Во всех этих случаях извлекающий из них сексуальное удовольствие человек может действовать как лично, так и через посредство других, быть всего лишь зрителем или (вольно или невольно) подвергаться нападению со стороны нанятых им людей».

Исходя из учения Фрейда, основные понятия которого вынуждена была принять классическая психиатрия, можно допустить, что есть три способа разрешения психоневрозов. Самый тяжелый из них может найти выход в совершении преступления или привести [страдающего психоневрозом человека] на грань психоза. Результатом обычного разрешения психоневроза (вытеснения) являются страхи и навязчивые идеи.

Третьим выходом, при котором вытеснение теоретически не имеет места, является сублимация асоциальных инстинктов, что в некоторых случаях проявляется в создании литературных и художественных произведений. Но в случае садомазохизма, видимо, имеется если не еще один способ разрешения этого психоневроза, то по крайней мере дополнительный выход, ведущий к ослаблению болезненных проявлений, хотя и не снимающий их полностью: мы имеем в виду нормальный половой акт.

Не вызывает сомнения, что поведение мужчины и женщины во время полового соития имеет сходство с поведением соответственно садиста и мазохистки. Хотя оба эти импульса проявляются здесь в очень слабой форме, относясь скорее к сфере физиологии, само их наличие при этом, тем не менее, неоспоримо.

Кроме того, эти виды поведения соответствуют особенностям характера обоих полов; это позволяет нам утверждать, что лишь благодаря присутствию в нем малых доз садизма и мазохизма половой акт представляется отмеченным печатью совершенства.

Первая мысль, которая приходит в голову, когда речь заходит о Саде, – отнести разрешение его психоневроза к третьей разновидности, т. е. к сублимации, выразившейся в сочинении литературных произведений. Но такой выбор, как и выбор двух первых способов разрешения, предполагает работу механизма вытеснения, а это противоречит всему, что нам известно о маркизе.

Сад полностью осознавал свою алголагнию, которая находила проявление в поступках хотя и существенных, но всегда весьма – и это следует подчеркнуть со всей силой – далеких от того, чтобы представлять серьезную угрозу для здоровья, а тем более для самой жизни его «жертв». Поэтому садо-мазохизм маркиза необходимо выделить в особый, пусть даже непосредственно связанный с, сублимацией, случай: во-первых, в этом случае сублимация не являлась бессознательной; а во-вторых, она совершалась в области науки, а собственно литературный вклад, хотя он и является одним из самых сенсационных в Новое время, был внесен де Садом лишь в качестве способа записи [научного открытия], независимо от психоневроза.

* * *

Маркиз де Сад, на наш взгляд, является прежде всего человеком, одаренным гениальной научной фантазией. А что, собственно, такое фантазия в ее высшем проявлении? Вовсе не создание вымысла, способствующего отдохновению. Фантазия – это то, что позволяет с помощью фрагмента реальности воссоздать ее целиком. Подобно натуралисту Кювье, который по скелету ископаемого умел полностью восстановить строение этого животного, маркиз де Сад, исходя из рудиментарных проявлений собственной алголагнии (к этому следует добавить и сцены, при которых ему довелось присутствовать в качестве наблюдателя), без помощи какого-либо предшественника, причем с самого начала достигнув совершенства, построил гигантский музей садо-мазохистских перверсий; и хотя это сооружение оказалось украшенным всеми прелестями поэзии и ораторского искусства, оно, тем не менее, предстало нашему взору в качестве самой что ни на есть скрупулезной и эффективной научной дисциплины.

Жильбер Лели.

Симона де Бовуар

Иллюзия соединения

(из очерка «Нужно ли аутодафе?»)

«Властный, холеричный, раздражительный, доходящий до крайности во всем – в атеизме и в распутстве… Вам удалось запереть меня в этой клетке, но убейте меня или принимайте таким, каков я есть, потому что изменить меня вам не удастся».

Они предпочли его убить: сначала скукой тюрьмы, потом нищетой и, наконец, забвением. Этой последней смерти он желал сам: «…следы моей могилы исчезнут с лица земли, как и память обо мне, я уверен, уйдет навсегда из людских умов». Это желание было исполнено. Память о Саде была погребена под грузом многочисленных домыслов и легенд, само его имя запятнано такими словами, как «садизм» и «садистский», его дневниковые записи потеряны, рукописи сожжены.

Хотя в конце XIX в. несколько пытливых умов, в том числе Суинберн, проявили к нему интерес, только Аполлинер вернул ему место во французской литературе. Однако, до официального признания еще далеко. Вы можете пролистать объемистые труды «Идеи XVIII века» или даже «Чувствительность в XVIII веке» и не встретить ни одного упоминания его имени. Вполне очевидно, что именно в ответ на это умолчание почитатели Сада объявили его пророком, предтечей Ницше, Штирнера и Фрейда. Но этот культ «божественного маркиза», основанный, как и все культы, на ложных представлениях, служит только его предательству. Критиков, которые относятся к Саду не как к злодею или идолу, а как к человеку и писателю, можно пересчитать по пальцам. Именно благодаря им произошло возвращение Сада.

Однако каково же его истинное место? Почему это имя заслуживает нашего интереса? Даже его поклонники признают, что произведения Сада по большей части нечитабельны. В отношении [содержащейся в них] философии они не банальны только в силу ее непоследовательности. А что до его грехов, то они не так уж оригинальны: в этой области Сад не изобрел ничего нового. В учебниках психиатрии описано множество не менее интересных случаев.

Дело в том, что Сад заслуживает внимания не как сексуальный извращенец и не как писатель, а по причине взаимозависимости этих двух сторон его личности. Его отклонения от нормы приобретают ценность, когда он разрабатывает сложную систему их оправдания. Сад пытался представить свою психо-физиологическую природу как результат сознательного этического выбора.

В этом акте заключено стремление преодолеть свою отделенность от людей и, может быть, просьба о помиловании. Именно поэтому его судьба и творчество приобретают глубокий общечеловеческий смысл. Можем ли мы существовать в обществе, не жертвуя своей индивидуальностью?

В случае Сада индивидуальность доведена до предела, а его литературные усилия ясно свидетельствуют о том, насколько страстно он желал быть признанным обществом. Таким образом, в его