Алмазна яма - Александр Лысков

всех до ушей. Как ни толкала их Сорока, одно лепечут: «Лепся, лепся…». Нарколепсия, значит.

Сунулась Сорока в соседнюю избу на помощь звать, а там безумные вовсе по полу ползают и блеют словно овцы. Прибежала в контору правду искать, — председатель ей печатью в лоб норовит. На скотный двор кинулась, видит, зоотехник Отёлов совсем с ума сошёл от ямного духа, за коровий хвост ухватился, куда корова, туда и он. А Васька Мазин у доярки Любки Заводиловой морду размалёвывает, губищи что два красноголовика, и частушку кричит:

— На грудях у наших девок

Бриллианты разные

А у нас, у хулиганов –

Ножики алмазные.

От всего увиденного у Сороки голова кругом пошла. Скорее к лодке и обратно на свой берег. Не захотела так-то. Дома присмирела. Пирогов напекла. Ждёт мужа.

Борода из лесу вернулся, она ему всё как есть рассказала про заречных.

Страхи господни! Больше, говорит, туда ни ногой. И мужику блюдо с печивом придвигает. Борода кус отломил, чаю отхлебнул, в окно глянул, — за рекой люди то ли сигналы sos подают, то ли перевоза кличут.

3

Борода в помощи не отказчик.

Выпрыгивает он перед зазывалами из лодки, — они дивятся. Мужик и в самом деле твёрдо на ногах стоит, в глазах умный смех, и к ним с вопросом: в чём нужду имеют.

— С колхозниками что-то нехорошее сделалось, — говорят приезжие. — проруха у нас в продуктовых. На полках хоть шаром покати. На тебя последняя надёжа!

— Ну, коли так, подсоблю, — говорит Борода. — дело известное, — одна земля родит, другая в сон клонит. Одна вода питает, другая на тот свет отправляет. Рукам работа — душе праздник. Алмазна яма, она ведь в притулье. Поля нетронутые оставлены. А мне крестьянство в охотку.

— Как же ты один?

— Пошто один. Четверо нас. Баба моя да сын с дочкой. Кой-какую технику колхозную, ходовую, на меня записать. Всех коров с телятами тоже мне под начало перевесть. Будет вам и молоко, и мясо.

Ударили по рукам.

Стал мужик работать со своей семьёй.

Яму алмазну далеко объезжает. И ежели в деревне все спят, то на него наоборот бессонница напала. Это от духа земельного живородного. Ночью в тракторе глаз не сомкнёт, а моченьки и на следующий день в избытке. Сын силосует.

Дочка с матерью только успевают отсосы к коровьим титькам прилаживать.

Трактор Бороды без умолку трещит, мотор ревёт — мёртвого разбудит.

Зашевелилась-таки и деревня…

4

Председатель первый очухался. Глаз не разлепить, так он на слух. Шарит руками в воздухе. На шее у него старинный телефон. Спотыкается, рукоять крутит, искру сигнальную высекает.

— Але! Райком? Товарищ секретарь, какие будут указания?

А без проводов, — так хоть закричись. Кругом бездорожье, поля безлюдные. Одиночный трактор круги нарезает, и Борода из кабины председателю воздушные поцелуи шлёт.

За председателем бухгалтер Сальдо Приходович поспевает в сатиновых налокотниках и со счётами в руках. Тоже глаза-то сожмурены, лицо синее, покойницкое. Что ни шаг, то косточка щёлк. Уже и десятые, и сотые пошли в дело, а в сейфе у экономиста не звенит.

Экономист колхозный — баба тучная, сноровистая, пястает сейф на горбу. Ключ на шее болтается. Бельма на глазах. И талдычит:

— Экономика должна быть экономной!

Механик Болт Гаич со слесарями поперёд хода трактора героически сцепились локтями, друг дружку поддерживают тоже будто слепые.

«Стопори, гектарник! Акт о ремонте предъяви! Допуск по категории! Ксиву на выезд! На свои кровные солярку покупать вздумал, расхититель государственной собственности! Статья от трёх до пяти!.. — хочет молвить механик, да язык не ворочается.

А за трактором Бороды агроном Травкин-Овсов в землю щупом тычет словно ворон клювом, глубоко ли вспахано. Вот он сунул штырь в землю, а вытащить уже и сил нету.

Тут мобильник на панели в тракторе у Бороды засветился. Сорока звонит. Вся в слезах. У неё там в коровнике ветврач Йода Стетоскоповна как безумная с огромным шприцем бегает, пужает, требует денег на коровьи уколы. А зоотехник Отёлов с вилами наперевес, запрещает коров сеном кормить, из яслей вытряхивает, велит химию покупать.

Борода жене командует:

— Гони стадо к реке, к броду! На острове, поди, не достанут!

5

Река наша была в тот час на отливе, коровам по брюхо. Да и телята за матками не сробели. Только минули протоку, тут и с моря напирать стало.

Конторские, в одолении сонника, к малой воде не успели. Словно клоуны надувные ярмарочные под ветром встали на берегу, руками размахивают, в коленках переламываются. Упадут, да опять корячатся. Увянут — вскинутся. Будто привидения на кладбище.

Остров этот у нас посередь реки наносной был, ничейный. Господь Бог словно специально намыл, чтобы Борода на нём отдельное государство устроил: и закон самобытный, и приступу нет «мягкотелым». Без начальственной обузы Борода исконным крестьянином стал. Как деды и прадеды. Кормильцем. Городские к нему на баржах стали приплывать. Молоко, скотину забирать для своего прокорма. Спокойно вздохнули люди в городах.

Наладились на острове Бороды чалки бросать и пароходы с туристами. Повара из корабельных ресторанов у мужика свежатину нарасхват.

Деньги у него в рост пошли. Развитие обеспечили. Он токарный станок купил, затеял обтачивать брёвна на манер карандашей и зимой строить дачи.

А доход опять же — в оборот, на сыродельню да на кузницу.

У него своя жизнь, а у деревенских своя. Он поклоны бьёт Земле-кормилице, а они Ренте-дотации. В нарколепсии пребывают. Блаженствуют.

6

Долго ли коротко, а кончились алмазы в яме. Подчистую выгребли, только и видели благодетелей.

Нет худа без добра. Беда мучит, да уму учит. Морок с простаков словно ветром сдунуло. Воспрянули сердешные. Да вот беда, от нарколепсии этой алмазной у них полная отвычка к работе образовалась. Ломало их, корчило и на одно только ума хватило. На сходе единогласно решили: требовать от городских пособия за повреждение нравственного облика и психического здоровья! Было им обещано, да обещанного три года ждут, а на четвёртый отказывают. Вместо пособия директиву им спустили — туристов завлекать.

На мостках у ямы в старинных одёжах хороводы водить, да горло драть под балалайку.

В память об «алмазных» временах они ещё сподобились в клубе музей колхозной истории собрать. Какой-только ветхости не натаскали. Посерёдке на трибуне у них там — телефон с заводной ручкой. Кругом портреты героев коллективного труда. На самом большом — председатель с орденом «Слава КПСС». За ним агроном Травкин-Овсов с медалью «Ленин жив!». У бухгалтера Сальдо Приходовича на портрете через плечо почётная лента «За веру в коммунизм». На груди у ветврача Йоды Стетоскоповны брошка