Тропою тайн - Эйлин Гудж

Она припомнила, что в последний раз так волновалась в тот день, когда сообщила Джессу о беременности. Едва оправившись от потрясения, он начал клясться и божиться, что любит ее — Бог свидетель, любит больше жизни, но что ему теперь делать? Отказаться от учебы в Уэст-Пойнте[4] и всю жизнь проторчать вместе с ней в Евфрате? Джесс пообещал, что они поженятся, как только он закончит учебу. Через четыре года он получит офицерский чин, и они смогут поселиться где угодно — может, даже в Германии.

Элли заметила отчаяние, промелькнувшее в его глазах, и ее робкая надежда сменилась холодным гневом. «Когда рак на горе свистнет», — мысленно отозвалась она.

В сущности, Джесс бросил ее гораздо раньше той минуты, когда задние фары его «корвета» мигнули и скрылись за холмом, там, где шоссе Эйкенс-роуд разветвлялось, уводя в глубину штата. Он ответил только на одно из писем Элли, позвонил ей один-единственный раз — когда она вернулась из больницы вместе с Бетти. Джесс даже не извинился, только намекнул, что пришлет денег, но не сдержал обещание.

«К черту Джесса!» — со злостью подумала Элли. К черту всех ханжей Евфрата, в том числе и родителей, бросивших ее в беде. Год назад, когда поднималась на сцену «Мейсоник-Лодж» в Блумингтоне, чтобы получить приз за победу в конкурсе молодых поэтов, Элли не нуждалась ни в чьих советах. И впредь она будет жить своим умом.

Элли вдруг заметила, что навстречу ей по пустынной улице идет плотный мужчина в мягкой шляпе, сдвинутой на лоб. Он замедлил шаг и бесцеремонно окинул ее пристальным взглядом. У Элли заколотилось сердце, и она проскользнула мимо. Здесь, к западу от Таймс-сквер, женщинам опасно ходить одним после одиннадцати вечера, да еще в выходной день.

«Ты всегда можешь рассчитывать на государственное пособие», — подсказал ей внутренний голос.

По размеру пособие почти не отличается от ее нынешней зарплаты. Но терпеть и экономить придется недолго — пока она не найдет работу получше, которая позволит ей нанять няню для Бетани. Элли запишется на вечерние курсы в городском колледже, адрес которого обвела карандашом в брошюре со множеством закладок. Эту брошюру она повсюду носила с собой в сумочке, как талисман.

Внезапно Элли вспомнилось лицо матери — та всегда пренебрежительно прищуривалась, заметив, как их соседка, миссис Айверсон, выносит мусор или отправляет в школу одного из своих неряшливых детей. Взгляд тускло-голубых глаз мамы скользил по фигуре сутулой женщины в выцветшем халате, словно нож, соскребающий с тарелки холодные объедки.

«Умение довольствоваться малым — это неплохо, — презрительно фыркала мать. — Но если я когда-нибудь увижу тебя в очереди за подачками правительства, это будет все равно как если бы ты приставила мне к виску дуло револьвера и нажала курок».

По глубокому убеждению Элли, получать пособие было бы еще унизительнее, чем брать деньги у отца Джесса. Она поморщилась, вспомнив, как полковник Оверби предложил выписать ей чек. Слова вылетали из его узкогубого рта со звуком, напоминающим стук гвоздей по паркетному полу кабинета полковника. Элли казалось, что она умрет от стыда. Собравшись с духом, она посмотрела полковнику в глаза. Элли просила совсем немного — небольшую сумму на оплату проезда до Нью-Йорка и тысячу долларов на питание, пока не родится ребенок. Оверби выписывал чек стремительными и резкими росчерками, и брезгливое выражение его лица свидетельствовало о том, что он считает ее ничтожеством. И дело было не столько в беременности, а в том, что она, слишком гордая и невежественная, не потребовала большую сумму. Элли так затошнило, что она чуть не извергла завтрак прямо на полированный письменный стол орехового дерева.

Нет, о государственном пособии не может быть и речи. Теперь она ни от кого не примет подачек. Хуже этого лишь зависимость от щедрости приятелей — участь Надин.

«Приятелей? Посмотри правде в глаза: твоя сестра — проститутка».

Что ж, по крайней мере Надин до сих пор удавалось избегать беременности. И кроме того, только сестра поддержала Элли в трудную минуту. Так какое же она имеет право судить ее?

Но несмотря на все доводы, Элли понимала, что у них с сестрой нет ничего общего. Отец часто повторял, что они похожи, как горошина и зерно кукурузы. Подрастая, Элли проводила все свободное время в публичной библиотеке Евфрата, за книгами. А Надин чаще всего посещала универмаг «Бен Франклин» на Мейн-стрит, где придирчиво выбирала помаду или подолгу спорила об оттенках лака для ногтей с такими названиями, как «Коралловый восход» или «Кофейное безумие».

Но в тот день, когда Надин села в автобус компании «Трейлуэйз», направляясь в Нью-Йорк, ей не удалось замаскировать даже толстым слоем тонального крема «Коти» здоровенный синяк под глазом — след отцовской руки. Это случилось, когда отец застал Надин у ручья в обществе Клэя Пиллсбери, который скакал на ней, как бык, обуянный похотью. С тех пор прошло четыре года, но Надин ничуть не раскаивалась в содеянном — может, лишь жалела о том, что в тот раз отдалась даром.

«У нас с Джессом все было по-другому, — отметила Элли. — Но означает ли это, что я порядочнее Надин? Или просто глупее?»

Проходя мимо обшарпанной двери под поблекшей вывеской «Мадам Зофия» и грубым изображением ладони, Элли заметила черный лимузин с работающим двигателем. Разглядев номерной знак, она вздрогнула, словно по ее спине провели ледяным пальцем.

Монах!

Этот зловеще-невозмутимый, чем-то похожий на проповедника человек в черном появлялся раз в неделю, задерживался не более чем на час-другой и неизменно увозил конверт с купюрами — свою долю заработка Надин.

При виде Монаха Элли бросало в дрожь. И причина была даже не в его ужасном занятии, а в том, как он смотрел на нее из-под полуопущенных век: его глаза говорили: «Пока не знаю, на что ты годишься, но когда пойму, явлюсь за своей долей».

Элли застыла и с облегчением вздохнула, лишь увидев, как лимузин вырулил на середину проезжей части. По крайней мере ей не придется здороваться с Монахом!

Сердце билось учащенно. Элли взбежала по выщербленным каменным ступеням и вошла в дверь, сплошь покрытую непристойными надписями. Она поднялась на шестой этаж, стараясь не наступать на потрескавшиеся резиновые коврики у запертых дверей, из-за которых слышались приглушенные голоса, звук телевизора, скрип стульев.

Дверь квартиры Надин была приоткрыта, словно Монах в спешке забыл захлопнуть ее.

— Надин! — позвала Элли пронзительным от волнения голосом.

Она оглядела убогую гостиную с ветхим шезлонгом, заклеенным липкой лентой, и раскладной софой — источником постоянной боли в спине. В одном углу Элли повесила на леске покрывало с оборками, служившее занавеской. Детская получилась не слишком просторной, но больше ей не на что было рассчитывать.