Доктор для следователя - Алиса Север

кто-кто, а я знаю. Лучше бы замуж поскорее, пока молоденькая. Вон, Фрол-кузнец вдовец, присматривается.

Меня передернуло. Замуж. Снова. В двадцать один год, едва успев избавиться от первого «счастья». Ирония была настолько густой, что ею можно было подавиться.

– Спасибо за совет, Акулина, – сказала я, и в голосе невольно прозвучали мои старые, отточенные на хамоватых пациентах, нотки. – Но своим умом как-нибудь.

Баба удивленно подняла брови, но спорить не стала. Видимо, решила, что удар головой мне все же не пошел на пользу.

Оставшись одна, я снова заставила себя встать. Нужно было увидеть «дело» своими глазами.

Я вышла в сени, а оттуда – в следующее помещение. Оно было побольше. Несколько грубых столов, лавки. Пусто. В углу – прилавок, за ним – полки, на которых стояло несколько полупустых бочек и горшков. Воздух был пропитан кислым запахом забродившего хлеба, дешевого кваса и чего-то еще, отдаленно напоминающего пиво. «Трактир». Больше похоже на заброшенную избу, где иногда собираются выпить.

Я подошла к прилавку. Под слоем пыли и жирных пятен лежала потрепанная тетрадь. Я открыла ее. Кривые, неуверенные палочки. Цифры. Приход-расход. Долги. Степан, судя по всему, был неважным бухгалтером и еще худшим хозяином.

Я закрыла тетрадь. В голове, поверх чужого страха и растерянности, медленно, но верно начинала работать привычная логика. Анализ. Постановка диагноза.

Диагноз: полная финансовая и социальная несостоятельность. Прогноз: без немедленного вмешательства – летальный. Или замужество за кузнеца Фрола, что, вероятно, одно и то же.

Я подошла к бочке с надписью «Пиво» и зачерпнула немного кружкой. Попробовала. Скривилась. Бурда была откровенно скверной. Кислая, мутная, с явным признаком болезни сусла.

И тут во мне что-то щелкнуло. Не как в отчаявшейся вдове, а как в профессионале, который видит проблему и уже начинает прокручивать пути ее решения.

Я – не Марья. Я – Мария Погребенкина. Я десять лет решала проблемы куда сложнее, чем прокисшее пиво и долги по лапшевой. Я ставила на ноги женщин, от которых отворачивались все. Я боролась с системами, с предрассудками, с глупостью.

Эта лачуга, это тело – просто новые условия задачи. Особо сложный клинический случай.

Я поставила кружку на прилавок. Звук получился более громким и решительным, чем я ожидала.

– Ладно, – тихо сказала я пустому залу. – Принимаю вызов. Посмотрим, что можно сделать с этим… медицинским наследием.

Глава 3

Диагноз: острое социальное и финансовое истощение на фоне хронического идиотизма.

Я стояла посреди зала своего нового «трактира» — «У Степана», если верить кривой вывеске за окном, — и мысленно ставила диагноз. Не себе, а всему этому предприятию. Помещение было мрачным, пропахшим старым пивом, луком и тоской. Пыль лежала пушистым саваном на столах, а из щелей в полу доносилось сердитое шипение местных тараканов, размером с мой мизинец.

Пару дней ушло на то, чтобы просто прийти в себя и освоиться. Освоиться в этом хилом, двадцатиоднолетнем теле, в этом мире, где за окном периодически проезжали громоздкие самодвижущиеся повозки на громоздящих артефактах, издавая тихое магическое гудение, а по улице бегали дети, пугая друг друга зубастой местной лошадью с рогами, привязанной у соседнего забора.

Мариэлла Труннодини. Имя отскакивало от зубов, как чужое. Обрывки ее памяти были яркими, но бесполезными, как шикарное платье в деревенской грязи: балы в сияющих хрусталем залах фамильного особняка аль Морсов, побег с красивым, но бедным Степаном, обещавшим ей свободу и счастье… а в итоге получившим этот убогий трактир на отшибе и скоропостижную смерть от пьяной чахотки. Мариэлла же, наивная дурочка, только и умела, что рыдать над его могилой и мечтать о прошлом. Ни готовить, ни вести счета, ни тем более управляться с магическими артефактами — всем этим занимался Степан. Теперь некому.

Я подошла к небольшому устройству, похожему на массивную каменную плиту с медными жилами — «холодильному камню». Он был потухшим, заряд артефакта, питавшего его, иссяк. В бочке с пивом плавала мертвая мышь. В кладовой — мешок подгнившей картошки и лука. Касса представляла собой железную шкатулку с тремя медяками.

Великолепно. Наследство просто шикарное.

Внезапно дверь трактира с скрипом распахнулась, впустив солнечный свет и двух посетителей. Это были типичные местные грузчики с соседнего артефактного депо — в промасленных комбинезонах, с закопченными лицами.

— Эй, Марька, две порции твоего бурдала! И похлебку! — крикнул один из них, грузно усаживаясь на лавку.

Марька. От этого обращения меня передернуло. Я медленно повернулась, скрестив руки на груди. Мое новое, юное лицо, должно быть, выражало не испуг вдовушки, а холодную насмешку, которую я оттачивала годами на бестолковых интернах.

— «Бурдала» у меня закончилось, — заявила я своим тонким, но уже твердым голосом. — Как и похлебки.

— Как закончилось? — недовольно буркнул второй. — Мы смену отработали, пить хотим!

— Воду из колодца пить не запрещено, — парировала я. — А здесь сейчас идет инвентаризация. И ремонт.

Мужики переглянулись. Они привыкли видеть здесь забитую, вечно плачущую девчонку, а не эту… ядовитую бабенку, смотрящую на них свысока.

— Инвентаризация? — усмехнулся первый. — Да тут и инвентаризировать-то нечего. Ладно, не задерживай. Когда открываться будешь?

— Когда будет что подавать, кроме мышиного супа и уксуса под видом пива, — отрезала я. — А сейчас — свободны.

Я указала на дверь. Вид у меня был настолько не допускающим возражений, что они, понурившись, вышли, что-то недовольно бормоча.

Дверь закрылась. Тишина снова поглотила зал. Но теперь она была другой. Не безнадежной, а сосредоточенной.

Я подошла к столу, где лежала та самая потрепанная тетрадь. Я открыла ее. Кривые цифры, долги поставщикам, список неисправных артефактов — холодильный камень, очиститель воды, даже самовар, который должен был сам кипятить воду.

И тут во мне проснулся не просто врач, а кабинетный крыс, годами выбивавший финансирование на новое оборудование, умевший считать деньги и видеть потенциал там, где другие видели только проблемы.

«Мариэлла Труннодини, — подумала я, глядя на свои худые, незнакомые руки. — Ты сбежала от богатства и власти в нищету и бесправие. Ирония просто божественная. Но та Мариэлла умерла вместе со своим Степаном. Теперь здесь я. И у меня есть два актива: твое знатное происхождение, о котором здесь, наверное, никто не знает…»

Я обвела взглядом грязный, убогий зал.

«…и мой собственный, десятилетиями отточенный ум».

Я взяла перо. Оно было кривым и неудобным. Я его отложила. Нашла в ящике прилавка обломок графитового стержня. Он лег в