Граница. Таежный роман. Пожар - Тамара Уманская

Из маминых рассказов Вадим знал, что, когда закончилась Главная Война, всех живых солдат построили на параде в Берлине и выехал маршал Жуков на белом коне. Маршал Жуков сказал, что война была очень тяжелая и все, конечно, хотят теперь домой. Но есть еще маленькая, совсем не важная и не такая уж трудная война, но все-таки ее тоже надо довоевать. Кто пойдет? И папа первый вышел из строя и сказал:

— Разрешите мне! Я останусь еще ненадолго, еще на одну маленькую войну.

И поехал на поезде на другой конец света, и там его убили — на этой дополнительной, совсем не важной войне. Но прежде чем он уехал на эту войну, ему разрешили побыть недолго в Москве и увидеться с мамой. И родился Вадим, но папа уже не узнал об этом.

А потом Вадим пошел в школу, и мама тоже пошла в школу. Он — учиться, она — учить. И он узнал, что ему ужасно с ней повезло, а раньше-то он думал, что все мамы такие.

После войны осталось много одиноких женщин. Не все смирились с судьбой, многие надеялись еще раз найти свое счастье. У одноклассников появлялись и исчезали отчимы. Конопатый Васька, сосед по парте и закадычный друг, периодически появлялся в школе с подбитым глазом или расквашенным носом и победно докладывал:

— Прогнал! Ну его, не нужен нам такой. Только водку жрать горазд да мамку колотить.

А про Анну Станиславовну такого никто не то что сказать — подумать не смел. Все знали, что она верна памяти геройски погибшего мужа. Когда она шла по улице, на нее многие оглядывались, но подойти, заговорить, познакомиться никто даже и не пытался. Какое там познакомиться! Взгляд задержать на лишнее мгновение не решались. Мама была отличницей. Отличницы второй раз замуж не выходят. Они остаются прекрасными и верными вдовами, как в сказках и жестоких романсах.

Мама все понимала. С полуслова, с полувзгляда, с полунамека. Это было прекрасно. Хотя именно это впоследствии невероятно осложнило Вадиму жизнь. Поскольку он ожидал от людей такого же понимания, такой же деликатности. Ему казалось это естественным. Налетая с размаху, с улыбкой и готовностью любить и верить на равнодушие, ложь, предательство, он безмерно удивлялся, потом впадал в отчаяние, потом… Впрочем, это было уже потом, гораздо позже.

В школу они с матерью выходили вместе, но примерно за квартал Вадим отставал, и дальше мать шла одна, а он сам по себе. В школе они виделись редко: мать преподавала русский и литературу в старших классах; когда же встречались, Вадим называл ее по имени-отчеству, а она его — по фамилии. Но он всегда чувствовал ее незримое присутствие, ее любящий взгляд. И поэтому Вадим Глинский изо всех сил старался быть достойным своих родителей. Он был отличником, он вел общественную работу, участвовал во всех субботниках, собирал металлолом и рисовал картинки для стенгазеты.

И пел.

Это началось еще в библиотеке. Черная тарелка радиоприемника висела в зале, где выдавали книги. Тарелка не умолкала ни на минуту, она скучно бормотала, но зато весело пела. Едва научившись ходить, Вадим садился на пороге книгохранилища и приоткрывал дверь. Слушал, разинув рот, впитывая каждую нотку, завороженный и восхищенный, подскакивал в такт маршам и крутился в такт вальсам. А в четыре года не выдержал и заголосил песенку Герцога из «Риголетто», безбожно перевирая слова, но абсолютно точно выводя мелодию. Мама прислушалась, вздохнула и в ближайший выходной усадила его за пианино.

— Сначала четвертый, потом первый. Не поднимай плечи. Держи в руке яблоко. Сегодня поиграем гамму в две октавы.

Пальцы не слушались, клавиши ускользали, спина деревенела от напряжения; простенькая лесенка гаммы никак не хотела выстраиваться. И Вадим помогал себе голосом — пел эту самую гамму в две октавы, заглушая неверные слабые стуки по клавишам.

— Не пой! — сердилась мама. — Молча играй. Слушай музыку, слушай.

Он слушал. Но музыка была внутри, ее гораздо легче было выразить голосом. Спеть можно было все на свете, а пианино выдавало только унылые гаммы. Да еще приходилось все время помнить о руке, в которой держишь невидимое (почему-то казалось — ужасно кислое) яблоко, о спине, о плечах…

Маму приводили в ужас его лень и бестолковость. Она не понимала, как можно с таким слухом, с такой музыкальной памятью не любить фортепиано. Ей, видимо, просто не приходило в голову, что для Вадима оно всегда было обычным предметом мебели: мать играла очень редко, опасаясь побеспокоить соседей. На музыку они реагировали скандалом, молотили кулаками в дверь или в стену.

Уже став взрослым, Вадим читал в книгах или видел в кино замечательные истории о дружных коммуналках, где все помогали друг другу, праздновали сообща Первое мая, встречали Новый год и задушевно пели хором. А в конце фильма со слезами разъезжались по отдельным квартирам. И он простодушно думал, что им с мамой просто не повезло. Ведь верили же искренне многие колхозники, что где-то есть счастливые изобильные села, как в фильме «Кубанские казаки». А коммуналка у них была самая обычная, даже не очень большая — всего семь комнаток, населенных не злым, но уж очень простым народом, которого раздражали чистенькая «негулящая» училка и ее непонятная музыка. Ладно бы нормальные песни играла. А то колотит по клавишам почем зря.

Поэтому музыка пришла к Вадиму из черной голосистой тарелки в библиотеке. Это была музыка настоящая, со словами и смыслом, и она была понятна всем людям. А гаммы к ней никакого отношения не имели.

Подтверждение своей правоты Вадим нашел в школе, на уроках пения. И мама не стала его разубеждать. Во-первых, это было бы непедагогично: ребенок должен иметь право на собственное мнение. Во-вторых, искусство принадлежит народу. В этом Вадим тоже довольно быстро убедился. Он и оглянуться не успел, как оказалось, что его голос принадлежит не только и не столько ему, сколько классу, школе, району и даже всей Москве.

На первом же уроке пения, когда налысо стриженные первоклассники в одинаковой унылой форме с энтузиазмом и «выражением» заорали «Гулял по Уралу Чапаев-герой», голос Вадима вылетел из общего нестройного гула и взлетел к потолку серебряной птицей. Учительница пения резким взмахом руки оборвала прогулки Чапаева по Уралу и сразу же определила обладателя голоса.

— Встань, — скомандовала она. — Фамилия.

— Глинский.

— Анны Станиславовны сын?

Вадим смущенно потупился. Мама не разрешала ему хвастаться в школе их родством.

— Ладно, — сказала учительница пения. — Тем более. В среду останешься после уроков на хор.

И никаких тебе гамм и яблока в округленной легкой руке.

В хоре Вадим стал солировать, а в скором времени уже пел один. На всех школьных праздничных концертах, на пионерских слетах, на смотрах самодеятельности.