Там, где нет темноты - Линн Рэйда

Неизменно присутствовавший при таких сценах врач равнодушно считал ему пульс и сообщал охране, что опасности для жизни нет. Или, напротив, что необходимо дать подследственному передышку. Врачей в Минилюбе не хватало, но О» Браэн настоял, чтобы на всех допросах Бродена присутствовал дежурный медик. Майклу Бродену было уже за шестьдесят, и предсказать, как он перенесет стандартное дознание, было довольно сложно.

В общем, все шло как обычно. Броден падал в обмороки, выл от боли, трясся от бессонницы и напряжения в точности так же, как сотни человек, бывавших в этих камерах и коридорах прежде него. Скоро у него начались жуткие лицевые тики, во время которых Броден не мог выговаривать даже простые односложные слова. Иногда эти тики возникали от одного появления одетых в черное охранников. Десны у подследственного кровоточили, глаза запали, а кожа покрылась коркой грязи. Броден стал похож на призрак самого себя — беззубый, облысевший и костлявый призрак, вид которого вызвал бы у случайного свидетеля сначала оторопь, а потом жалость, смешанную с отвращением.

Словом, Броден выглядел затравленным и сломленным. Но он так и не подписал ни одного из своих протоколов. Поначалу это приводило его следователей в ярость, но потом на смену прежней злости пришла растерянность. С каждой неделей становилось все яснее, что ситуация зашла в тупик. Бить Бродена еще сильнее или дольше было невозможно — он бы этого не выдержал. Продолжать следствие тоже было бессмысленно — дело было фактически закончено, все обвинения против Бродена были подробно описаны в десятках протоколов, но место для подписи подследственного на каждом из них оставалось пустым. В конце концов Бродену сломали пальцы, скрупулезно задокументировали его неспособность держать ручку, после чего все протоколы были подписаны следователем в присутствии двоих свидетелей.

« Браэн слишком поздно осознал, что это дело следовало с самого начала взять под свой контроль. Но теперь было уже поздно что–нибудь менять. К худу или к добру, но первый этап следствия закончился, и начинать все заново не представлялось никакой возможности, поскольку Броден успел превратиться в полутруп, так что ни для каких допросов уже не годился. О» Браэн приказал, чтобы совершенно «доходившего» Майкла Бродена перевели в санитарный блок и слегка подлечили, прежде чем можно будет заняться им вплотную. А сам решил потратить это время на исследование материалов дела. Но не того дела, которое было состряпано дежурным следователем и содержало набор стандартных обвинений — шпионаж, убийства, связь с Голдстейном и вся остальная ахинея — а настоящего дела Майкла Бродена, вина которого лежала в совершенно другой плоскости.

В последней редакции словаря новояза появилось очень удачное выражение — «мыслепреступник». Это, разумеется, не отменяло дополнительной возни с обвинением каждого поступившего к ним арестанта в государственной измене, актах терроризма, воровстве, диверсиях в пользу Остазии, и прочая, и прочая. Но зато позволило наконец–то правильно расставить нужные акценты. Террор — просто частная форма мыслепреступления.

« Браэн занимался делом Бродена дольше, чем рассчитывал в начале. На изучение материалов дела ушло почти десять дней. О» Браэн помнил, как в первый из этих дней сидел в своем кабинете и задумчиво перебирал сухие пожелтевшие листы, готовя самого себя к очередному путешествию по лабиринту чужих заблуждений. Это была неотъемлемая часть его работы — не то чтобы самая приятная, но все же временами приносившая свои сюрпризы. Интересно, почему мыслепреступники так часто начинают именно с того, что принимаются марать бумагу? И что тут первично — записывание собственных мыслей порождает мыслепреступление или, напротив, мыслепреступление рождает непреодолимое желание писать?.. Впрочем, в доме у Бродена хранилась не только его собственная писанина. Там же обнаружился целый склад вредных бумажек — семейный архив, какая–то переписка, все участники которой давно умерли, и старые газеты, тонкие, как папиросная бумага, и при каждом прикосновении оставлявшие на подушечках пальцев серые следы. Зачем хранить весь этот хлам, О» Браэн, будучи здоровым человеком, объяснить не мог, хотя в его задачи и входило понимать ход мысли арестантов.

Пока что удалось установить следующее. До революции Броден учился, а потом преподавал историю литературы в Оксфорде, где был одним из самых молодых преподавателей. В начале он активно поддержал идеи революции и даже приобрел определенную известность в партии. Лично знал Мак — Кинли, Резерфорда и Голдестейна — настоящего, а не мифического, созданного Министерством пропаганды за последнее десятилетие. Скорее всего, с такой биографией Броден бесследно сгинул бы еще в сороковые, во время одной из первых чисток, но его карьера в партии оборвалась, едва успев начаться — Броден пропал без вести и, как сочли тогда, погиб во время одной из первых бомбежек Лондона в начавшейся войне. Число погибших в эти месяцы партийцев исчислялось сотнями, так что детальную проверку проводить никто не стал… и вот, спустя тридцать с лишним лет, эта небрежность принесла свои плоды. Как выяснялось, Майкл Броден вовсе не погиб. Ему, наверное, хватило интуиции понять, что его ждет, и он сбежал. Вернулся в дом своих родителей, и, пользуясь военной неразберихой, взял себе другое имя. И все эти годы обретался среди пролов. Его способность к мимикрии оказалась прямо–таки выдающейся — во всяком случае, за тридцать лет он ни разу не привлек к себе внимание полиции мыслей. Он работал на заводе, посещал дешевую пивную на окраине и с жаром обсуждал тираж очередной правительственной лотереи — словом, представлял из себя прямо–таки классического прола. А еще он был женат. Соседи считали его жену болезненной и блеклой женщиной, вечно страдавшей от какого–то недомогания и не способной думать ни о чем, помимо цен на керосин или подсолнечное масло. Поначалу О» Браэн решил, что Броден женился с той же целью, с которой пил дешевый джин с гвоздикой или выписывал номера билетов в ежеквартальной лотерее — исключительно для маскировки. Но мало–помалу он начал осознавать, что все было совсем не так. Броден женился на женщине, которой знал еще до революции. В доме даже хранилось несколько любовных писем, написанных Броденом во время учебы в Оксфорде. Адресат писем был не указан, но ошибки быть не могло — это была все та же Лили Броден, иначе Майк ни за что не стал бы держать их прямо под носом у своей жены. Мало–помалу восстанавливая историю жизни Бродена, О» Браэн осознал, что они с Лили разошлись, когда он вступил в партию. Обычное для тех времен явление. Но совершенно нетипичная развязка — бегство и почти тридцать лет вместе. Тут напрашивался крайне неприятный вывод. Безусловно, Майкл Броден был мыслепреступником всегда. Но целых двадцать девять лет — до самой смерти своей жены — он был невероятно осмотрительным мыслепреступником. И только после смерти миссис Броден позволил себе махнуть рукой на осторожность. Очевидно, он и в самом деле любил эту женщину. Осознание того, что все эти годы Майкл Броден мог быть счастлив, вызвало в О» Браэне разъедающий, бесплодный гнев. Бесплодный, потому что с _этим_ уже поздно было что–то делать. Если в Майкле Бродене еще осталась какая–то любовь к жене, этим можно будет заняться на допросах, но сама–то Лили Броден умерла и похоронена, так что добраться до нее уже не представляется возможным. Ускользнувший от полиции мыслепреступник, а тем более мыслепреступник, ощущающий себя счастливым — это вызов самой Партии. Мыслепреступник должен постоянно ощущать себя одиноким, обреченным и несчастным.

Первая личная встреча О» Браэна с Броденом произошла в просторной светлой комнате, вся обстановка которой состояла из кушетки с эластичными ремнями и стального ящика, от которого к кушетке тянулась паутина тонких серебристых проводов.

— Я прочитал ваши записки, мистер Броден, — сообщил О» Браэн арестанту. — Впечатляюще. Во всяком случае, в смысле обширности душевного расстройства и того упорства, с каким вы его отстаиваете. Вместо того, чтобы направить ваши дарования на службу обществу, вы предпочти провести большую часть своей жизни среди животных…

— Среди пролов, — хрипло возразил подследственный.

« Браэн отмахнулся.

— Это одно и то же. Кстати, тут ваши записки только подтверждают официальную доктрину партии. Вы явно не были в восторге от людей, который вас окружали.

— Там и не от чего было приходить в восторг.

— Вот именно. Ваше существование было по меньшей мере жалким. Только ваше самомнение и запредельное упрямство заставляли вас сидеть в этой дыре вместо того, чтобы вернуться в партию. Вы просто не хотели сделать над собой усилие и научиться жить нормальной жизнью. Впрочем, вы не кажетесь мне совершенно безнадежным случаем. Я решил испытать на вас нашу новую разработку. Можете сказать, как действует это устройство?..