Чужой среди своих 3 - Василий Сергеевич Панфилов

С другой стороны, в Средней Азии или на Кавказе построить карьеру, не будучи представителем «титульной» в республике нации — большая проблема. Особенно, почему-то, для русскоязычных, остальным чуть проще.

А квоты национальных меньшинств для поступления в ВУЗы?

Представитель какого-нибудь малого народа поступает «на раз», едва ли не куда угодно, и уровень знаний при этом — ну совершенно не важен! Тянут до выпуска, зубами скрипят, но выдают дипломы, а потом — пихают, куда угодно, лишь бы вреда не было! Чаще всего — на повышение, до пределов полной некомпетентности.

Хорошая была ведь идея… когда-то, очень давно. А теперь — как это и бывает в СССР, исказилась в кривом зеркале идеологии, став совершеннейшим даже не идиотизмом, а вредительством!

Я, как еврей, могу многое рассказать об антисемитизме, которого в СССР — нет…

… и полагаю, ничуть не меньше мне смогут рассказать о русском национализме узбеки или азербайджанцы, бывающие в России.

У русских, украинцев и белорусов, проживающих, прежде всего, в южных республиках, тоже найдётся много интересного материала о жизни представителей не титульной нации в национальной республике.

Но это всё — привычно, обыденно, многие и не замечают, не понимают, насколько всё криво! По телевизору же говорят о дружбе народов! В телевизоре врать не будут!

А я, со стороны — вижу прекрасно, как это всё может рвануть, в любой момент! И бывает — прорывается, да ещё как… просто говорить об этом не принято.

Потому что так-то — свобода… но могут придти люди, быстро махнуть перед лицом красными корочками, не давая прочитать фамилию и звание, и объяснить, что нельзя клеветать на советский строй и распускать слухи, порочащие советский строй. Но это, конечно, крайности — корочки, я имею в виду. Достаточно профорга или парторга, который и объяснить сумеет, и внушить — премией, пролетевшей мимо носа, или путёвкой, которой теперь — нет, и не будет.

Затягиваюсь, стараясь не вслушиваться в разговор, перетёкший с меня, правильного жидёнка, на тех, которые вообще и неправильные, на израильскую и американскую военщину. Разговор не для моих ушей, а что у меня слух хороший, а у мужиков с «Трёхгорки[i]» севший от работы в шумных цехах, так это мои и только мои проблемы…

— Миша! Пока не забыл! — окликнул меня Петрович, прервав увлекательную (в лучшем стиле РенТВ) беседу о жидомасонах среди нас, — Завтра собрание после работы, будем осуждать попытку контрреволюционного переворота у чехословаков, присутствие обязательно. Понял?

— Бля… — с досадой протянул я, представляя, как мне, после работы по сокращённому для несовершеннолетнего графику, нужно будет к вечеру опять переться на работу и слушать…

… а потом — отвечать на вопросы лектора в зал, потому что я — самый молодой, и вообще — перевоспитываюсь усилиями рабочего коллектива. Положено демонстрировать перевоспитание, вот и…

— Обсуждать, — поправил Петровича незнакомый мне молодой парень с длинными, до плеч, грязноватыми волосами и жидкими усами, начавшими отращиваться в модную «подкову».

— Чего? — не понял Петрович, повернувшись к нему и уставившись совершенно бараньим взглядом исподлобья.

— Обсуждать, а не осуждать, — повторил парень, не понимая невербальных сигналов и нарываясь.

— Сперва обсуждать, а потом осуждать, — отмахнулся от него мой наставник, не желая вдаваться в частности, и развернувшись было к приятелям.

— Это не одно и то же… — не унимается парень, и я, хмыкнув беззвучно, погасил папиросу и спрятал бычок обратно в пачку — для отчётности перед самим собой. Курю я только вот так, с народом… ибо, ети его, магический ритуал, опознавательный сигнал «свой-чужой», а я и так — чужее некуда! Если ещё и портвейн перестану пить в компании — вообще хана!

— … обсуждение не предполагает…

— На хер пошёл! — услышал я, уже будучи в дверях, и там, за моей спиной, начал набирать силу монолог — с матом, повышенными тонами и нотками праведного гнева на сраного умника, который (сопля зелёная!) старших учить вздумал!

А здесь это — ого! Возраст в споре — реальный довод, и, к примеру, то, что я с мужиками за руку здороваюсь, для нормального советского подростка в этом времени и в этом срезе общества — нешуточный повод для гордости. За мужика держат, взрослым считают! Признали!

— Да ну нахер, — проговариваю одними губами и усмехаюсь, ускоряя шаги, чтобы меня не зацепило брызгами ссоры. Если меня не видно и не слышно, то и не прилетит потом — за компанию, как бывало не раз.

Петрович так-то мужик неплохой, и как наставник — не самый худший вариант, но — тиран и самодур, что вместе с привычкой (не осуждаемой в этом времени) распускать руки, делает наше с ним общение несколько более сложным, чем мне хотелось бы. Хорошо ещё, они с отцом нашли общий язык, а так бы, наверное, ещё сложнее было бы.

— Елизавета Антоновна, здравствуйте! — увидев пожилую «химичку» я искренне обрадовался, заторопившись навстречу ей, на ходу вытаскивая из рюкзака учебник химии с пометками, — Вот, посмотрите, я тут…

— Миша? — близоруко прищурилась та, поправляя очки, сползшие на кончик длинного, породистого носа, — Здравствуй! Что там у тебя? Я много времени не могу уделить, к докладу материалы готовить надо, о контрреволюции в Чехословакии.

— Две минуты! — прошу я, открывая нужные страницы и скороговоркой вываливая на неё информацию. Играть вот так, обманывая хорошего человека, неловко, но… а куда деваться?

Зато как искренне она радуется моим успехам! Советует что-то, достала вот недавно замечательный ВУЗовский учебник — старенький, списанный уже, но вполне годный, и даже пометки на полях — в тему, а не о сиськах-письках.

Не все такие. Очень не все. Но в целом, конечно, педагоги здесь куда как лучше, чем в моём времени — и по «классности», и по человеческим качествам.

Ну и опять же — зарплата. Она и так-то вполне приличная по здешним меркам считается, так ещё, если