Таинственный сын трёх отцов - Александр Накул

— Совершенно верно! Только надпись и таблетки надо убрать, а вместо них вложить в руку окровавленный кинжал.

— Превосходно, — пробормотал Фаяр. — Дело идёт на лад. Это — Преступление! Это — Ночь! У него нет лица, потому что Ночь и Преступление безлики!..

И, приподнявшись на стуле, скомандовал:

— Глинтвейна!

Обратного адреса на рисунке с шагающим человеком не было. Уже потом, когда плакатами с рекламой новой сенсационной книжной серии заклеили весь Париж, Фаяр даже заготовил деньги для оплаты судебного иска — но неизвестный автор так и не объявился.

***

— Странно, — пробормотал тем временем Сувестр, переворачивая последнюю страничку своей записной книжечки, —я точно помню, что записывал это чрезвычайно удачное имя. Где же оно может быть?.. — он опять принялся листать книжечку с самого начала.

Издатель тем временем поднял тот самый забытый листок, что спланировал на стол прямо под тарелку с последним ломтиком розовой ветчины.

— Так вот же оно! — произнёс Фаяр и усмехнулся. — Кажется, это есть то, что вы так упорно разыскивали. И знаете, это превосходное имя! Оно великолепно подходит для этого вашего Короля Истязателей. Вы только послушайте, как оно звучит: ФАНТОМАС!

— Fantomus, — поправил его Сувестр.

— Что вы сказали?

— На том листке, который вы держите, написано: Fantomus. Как если бы французское «фантом» попытались переделать обратно на латинский лад. Простите, мой почерк до сих пор оставляет желать лучшего…

— Чушь! — издатель швырнул листок обратно. — Поверьте моему опыту: роман, где зло будет олицетворять некто по имени Фантомас, стоит три франка за строку, а роман, где это же зло будет олицетворять всего лишь Фантомус, — едва ли больше тридцати су. Вслушайтесь в само слово: ФАН-ТО-МАС. Это одновременно и фантом, и маска! И призрак, и тайна! Вот достойное имя для Короля Истязателей, — и он указал на тот самый плакат. Аллен так пока и не выпустил его из рук.

— Ну, как вам будет угодно, — только и смог пробормотать Сувестр.

Тем временем Фаяр отпил горячего глинтвейна, рыгнул корицей и приступил к делу:

— Мне потребуется от вас серия, — сообщил он. — Каждый роман приблизительно на девять тысяч строк, а продаваться он будет по шестьдесят пять сантимов. По одному роману в месяц, чтобы читатели не успели опомниться. Если серия не пойдёт, мы печатаем только пять романов. Если пойдёт — приготовьтесь, что их должно будет стать двадцать пять. Я не хотел бы для вас судьбы братьев Гонкур, чьи дневники читают, а романы забыты. Учтите — читатель будет покупать не новый роман Аллена и Сувестра, а новый роман про Фантомаса. В договоре будет прописано: если вы не справитесь, я оставляю за собой право передать серию другим авторам. Серия должна быть потенциально бесконечной и легко читаться с любого тома. Это не просто самовыражение, не искусство ради искусства. В криминальном романе заключён важнейший общественный смысл. Как говаривал великий марселец Мери: будь я Луи-Филиппом, я пожаловал бы ренту Дюма, Эжену Сю и Сулье с условием, что они вечно будут продолжать «Мушкетеров», «Парижские тайны» и «Записки дьявола». И тогда бы мы навсегда покончили с революциями!

— Тут есть проблема художественного свойства… — осторожно заметил Сувестр.

— Назовите её — а заодно скажите, как вы собираетесь её решать.

— Дело в том, что в серии детективных романов сложно сделать постоянного злодея, — заметил беллетрист. — Жанр требует, чтобы в финале всё его преступное могущество рухнуло. Но как же тогда злодею возрождаться снова и снова. Разве что это будет какой-нибудь новый Рокамболь, благородный жулик, который «вечно хочет зла и вечно совершает благо».

— А что вы скажете, Аллен?

— Мне кажется, всё получится гладко, если сделать злодея неуловимым, — предложил юноша. — Пусть сыщик каждый раз берётся за расследование очередного преступления, но всякий раз не успевает, а в финале всё-таки раскрывает козни Фантомаса. Но в последний момент у злодея каждый раз получается ускользнуть. Это предоставит нам известную творческую свободу: с одной стороны, сыщика может занести куда угодно, а Фантомас может оказаться кем угодно, а с другой стороны — все книги серии за счёт этого получаются немножечко одинаковыми. Но это не страшно: читатель из народа любит привычное. Можно даже будет потом переделывать под Фантомаса обычные детективные романы в английском духе. Всего-то и потребуется, что исправить последнюю главу, чтобы преступник оказывался Фантомасом и в последний момент сбегал.

— А сыщиком вы сделаете какого-нибудь Рультабия? Чтобы и расследовал, и в газеты писал?

— Такой персонаж получится слишком тяжёлый, он всю историю на себя потянет, — протянул Сувестр. — Давайте разрежем его надвое: пусть это будет инспектор полиции и его друг-репортёр. Они смогут разговаривать, спорить. Это позволит набить объём диалогами в духе Дюма.

— Я думаю, что можно поступить хитрее, — вмешался молодой Аллен — его всегда немного сонные глаза сейчас горели. — Возраст комиссара и Фантомаса не должен меняться, чтобы они всю серию могли гоняться друг за другом. А вот репортёр должен быть сперва достаточно юн, а потом повзрослеть — и навсегда застрять в этом возрасте. Так читатели будут следить за развитием его как личности. Разумеется, это может прозвучать абсурдно, в духе новомодной абстрактной живописи. Но мы должны учесть маленькую деталь — Фантомас и оба его преследователя будут обитать не в нашем мире, а в том деформированном фантазме о нём, который мы наблюдаем на страницах газет. Читатель прекрасно понимает, что повстречать Фантомаса в жизни — всё равно, что повстречать Агасфера. И поэтому будет читать с особенной жадностью!

***

Серия и вправду имела успех — очень скоро потребовалось даже не двадцать пять, а тридцать две книги.

Успешно прошёл даже эксперимент с перелицовкой английского детектива — на третьем томе Сувестр расхворался, и они просто переделали последнюю главу своего, собственно, уже изданного романа «Отпечаток». Публика ничего не заметила.

Но, как известно, великий человек не существует для своего камердинера. И Аллен не мог не видеть, что с каждым новым романом Фантомас становился всё более непредсказуемым. Уже в конце 1911 года он в ужасе примчался к издателю и сообщил:

— Мы начали работу над восьмой книгой в соответствии с графиком. Вы знаете наши принципы. Мы пишем для разной публики и делаем всё, чтобы впечатлять, но не шокировать. Никаких политических вопросов, никакой религиозной дискуссии. Но… Мы сами не знаем, как