Меч судьбы - Татьяна Скороходова

— Да не, плоха совсем. Колдун у неё, только приехал, — буркнул трактирщик, выбирая следующую жертву на тарелке.

Я похолодела.

— Ты, ты… соображаешь, что сделал? — рявкнула я.

— Чего это я должен соображать. Платит — беру на постой. А уж чем он там, наверху, занимается — евонное дело. Моё дело маленькое — чем меньше дохляков в корчме, тем лучше. Кто лечит и кого калечит, мне тускло, лишь бы не померла в такую жару, — пожал плечами Золтан.

Подорвавшись с лавки, я бросилась вверх по лестнице, к жилым комнатам. Затормозив в начале темного коридора, я прислушалась к себе. Здесь, совсем рядом, за этой стеной. Я распахнула дверь.

Полный молодой мужчина жался к стене, не сводя безумного взгляда выпученных глаз с кровати. На постели разметалась рыжеволосая девушка, отпечаток смерти на мертвенно-бледном лице ясно говорил, что жизнь уходит, уходит безвозвратно. Но вот тварь, что сидела у ложа больной, собиралась вредить живым.

Худощавый тип в белоснежной рубахе и кожаных штанах поднял на меня странные светло-серые глаза, бровь поползла вверх, тонкие губы искривила ухмылка. Пепельные волосы, небрежно собранные в хвост черной лентой, растрепались и длинными прядями падали на скуластое лицо хищника.

— Тебя не звали, веда. Это мой приработок, — голос, к моему изумлению, был, как у самого искусителя. Мерзавец отвернулся, более не обращая на меня внимания, и продолжил черное дело. Самое что ни на есть чёрное. Чернее не бывает. Я прерывисто вздохнула. Темная дымка клубилась над постелью, сворачиваясь и разворачиваясь, как огромная змея, кольца вершили медленный страшный танец, ввергая меня в состояние ступора. Рано или поздно наша встреча должна была состояться. Сколько раз я в отчаянии смотрела, как тьма забирает очередную дань! Колдун не лечит, он перенаправляет болезнь другому. Чаще всего первому встречному. Просители догадываются, но предпочитают делать вид, что ничего не знают. Жизнь родного человека всегда дороже неизвестной жертвы. Я уж не говорю о себе, любимых. Страшный договор со Жрицей позволяет колдуну изгнать болезнь, но требует ответную кровавую жертву. И тогда уже не спасти и не помочь. Человек обречен. Сухота, порча, лихоимка — страшные лики дела рук колдунов. Выжившие при помощи колдовских чар ещё при жизни превращались в нелюдей. Исцеленные сходили с ума, страдали от похоти, спивались, беспричинная злость и ненависть ко всему сущему сжигала их изнутри. Или нападала такая тоска, что в реку или с обрыва. Несчастные родные, разрушенные семьи и даже гибель близких — плата за вызов судьбе. Смерть взамен давала лишь пару-тройку лет неполноценной жизни, но люди, как всегда, делали выбор в пользу отсрочки приговора любой, даже такой страшной ценой. Правда, об этом колдуны предпочитали не говорить, а те, кто прибег к их помощи, тоже помалкивали. Я это знала, как никто другой…

Я вскинула руку, сплела пальцы и ударила. Змея выгнулась, как разъяренная кошка, ринулась в атаку. Колдун стремительно обернулся, выставив руки вперед, бросил заклятие. Меня отшвырнуло, впаяв в стену, но я устояла на ногах. И ответила со всей силой, на какую была способна. Радужное облако сгустилось над постелью, сдавило в объятиях кольца тьмы. Тварь забилась в страшных конвульсиях, разрывая в клочья цельную ткань жизни. Собрав в стрелу силу Света, я спустила тетиву. Бешеные глаза, горящие ненавистью, яростью и отчаянием, занесенный кулак — вот и всё, что я успела рассмотреть.

Солод, прокусив до крови губу, с ужасом смотрел на разыгравшуюся битву. Когда в комнату влетела чернявая девка, ему уже было всё равно, выживет жена, или нет. Сухопарый высоченный тип нагнал на него такого страху, что ему стало плевать, сколько платить и чем всё закончится, лишь бы побыстрее отделаться от жуткого целителя. Он чувствовал, как нечто сдавило грудь, ледяные щупальца коснулись сердца, клубком свернулись под ложечкой. Волосы поднялись дыбом, тело одеревенело. Не божеское дело творил колдун, не божеское… Но за Лянку тесть нерадивого зятя на ремни порвет, в этом Солод не сомневался. А теперь проклинал и тестя, и Лянку, и себя, дурака распоследнего.

Колдун, тяжело дыша, стоял над лежащей на полу смуглой девчонкой, пристально вглядываясь в нечто над постелью. Солод ничего не видел и не понимал, но по глазам колдуна стало ясно, что беда здесь, рядом, в комнате. Рванув с шеи пузырек темно-желтого стекла, колдун вытащил пробку, отшвырнул её в сторону и глотнул из крохотного горлышка. Упав на колени, разжал зубы черноволосой и влил маслянистую жидкость в рот девчонки. Кровь изо рта пополам с зеленоватой жидкостью струйкой побежала по бледному, как саван, лицу ведьмы, закапала на ворот льняной рубахи. Тип чертыхнулся, попытался встать и упал рядом с девицей. Светло-серые глаза безжизненно уставились на Солода. Флакон, подскакивая, покатился по полу и замер у самых сапог ошалевшего купца.

Лянка приподнялась на кровати, безумными глазами обвела комнату, тихо, душераздирающе застонала, и снова рухнула на постель, закатив глаза. Кожа посерела, почернела, скукожилась, покрылась глубокими морщинами. Тело несчастной превратилось в мумию. И рассыпалось в прах. Вместо жены на постели лежала куча пепла. Солод отмер, заорал. Он орал, когда катился с лестницы, орал, когда мчался через корчму, орал, когда несся по улицам, расшвыривая прохожих.

Нашли его только под вечер, пропахшего мочой, трясущегося от страха и безумного. Белого, как лунь.

Глава 2

Я бреду сквозь густой туман по узкой каменой тропе. Холод и липкая сырость пробирают до костей. Под ногами клубится грозовое облако. Безмолвие нарушает лишь карканье ворон и тоскливый плач неясыти. И тихий зов, идущий со всех сторон: «Горе, Гореслава…». Хочу крикнуть, но не могу вдохнуть, но надо, надо сказать, что я — не горе… В отчаянии взмахиваю руками, срываюсь вниз, в тяжелое живое и вязкое грозовое нечто. Вспышка молнии, в ядовитом отблеске мелькает чье-то лицо с запавшими глазами и заострившимися чертами лица. Глаза тьмы. Мои глаза, моё лицо. Ужас придает сил, я кричу, ору, срывая голос: «Я — не горе! Я — Зоря, ты, мерзкая тьма!». Тихий смешок катится эхом, змеей заползает в душу, нашептывая: «Моя, моя…».

— Зоря! Зоренька! — знакомый голос зовет, кричит, прорываясь сквозь туман и беспросветное отчаяние. Я не могу ответить, не могу, рыдаю от злости, сжимаю пальцы, впиваясь ногтями в ладони до крови, но спасительной боли все нет, я навсегда останусь в омуте тьмы и страха…