Ватага из Сан Лоренцо - Марчелло Арджилли

— Так читают только слепые! — прошептала Джованна.

— Ты права, он и в самом деле слепой! — тихо произнёс Джиджино. — Для слепых существуют специальные книги с выпуклыми точками на страницах…

Никто больше не решался заговорить, все в смущении смотрели на мальчика, а он даже не знал, что за ним наблюдают. Слепой сидел, забытый, среди шума столицы. Толпа проходила мимо, не обращая на него внимания, а он продолжал читать.

Теперь уже вся публика покинула театр, и шестеро ребят очутились перед мальчиком одни. Испугавшись, что он заметит их присутствие и обидится, дети молча пересекли улицу и уселись на парапете, как раз напротив слепого.

Машины, автобусы и прохожие порой заслоняли мальчика, а от уличного шума дети не слышали его голоса, но этот голос всё ещё звучал у них в ушах; они видели, как шевелились губы мальчика, как скользили его руки по страницам книги, которую он продолжал читать, весь захваченный рассказом.

— Обидно, такой же мальчик, как мы, а слепой… — пробормотал Джиджино.

— Да, очень жаль, что бывают слепые, — тяжело вздохнув, сказала Джованна.

Двенадцать ног, оцарапанных и грязных, свисали с парапета; на двенадцать рук опирались упрямые подбородки; двенадцать взволнованных глаз смотрели на слепого.

Уже смеркалось, но ребята забыли всё: игры, шалости, время… Они очутились перед лицом чудовищной несправедливости, которая была могущественнее их. Дети болезненно ощущали своё бессилие и не знали, как помочь горю.

Но что это? Старуха, одетая в чёрное, словно вышедшая из мрака, стояла перед слепым и трясла его за плечи. Тот

испугался и поспешно закрыл книгу. Затем, шатаясь, он поднялся со стула.

Ребята не успели опомниться от ужаса, как слепого уже не было на своём месте: он шёл, держа в руке книгу, а под мышкой складной холщовый стул.

Старуха с раздражением тащила мальчика за локоть, а он, взволнованный, неуверенными шагами, изо всех-сил старался поспевать за ней.

Когда они переходили дорогу, из-за невнимательности старухи слепой, поднимаясь на тротуар, споткнулся и упал. Пинком ноги она заставила его встать.

— Тупица, ты не умеешь даже ходить! — проворчала злая ведьма.

— Извините, впредь я буду осторожнее…. — пролепетал испуганный мальчик, как бы прося о помощи. Яркий свет фонаря осветил высоко поднятое худощавое лицо слепого, и ребята на один миг увидели его глаза: голубые, чистые, прозрачные, которые, казалось, не умеют плакать, но вместе с тем очень грустные, будто застывшие в непрерывном страдании. Старуха грубо схватила мальчика за руку, потащила его; и слепой, спотыкаясь, исчез в сумерках.

Только тогда шестеро ребят, сидевших на парапете, встрепенулись, точно пробудившись от сна. Огни на площади были уже зажжены, и сверкали неоновые вывески магазинов. Не разговаривая друг с другом, опустив головы, дети покидали площадь, и у каждого из них перед глазами всё ещё стоял этот испуганный слепой мальчик.

Недалеко от театра, на площади, светилась витрина кафе. Когда дети подошли ближе, они увидели гарсона в белой куртке: опрятный и тщательно причёсанный, с белым галстуком в крапинку, который придавал его лицу очень смешное выражение, ученик официанта с важным видом вытирал мягкой тряпкой зеркальное стекло витрины.

— Скажи, пожалуйста, ты ничего не знаешь о слепом? — спросила его Джованна.

Гарсон — ростом он был немного ниже девочки — выпятил колесом грудь, спрятал за спиной тряпку и тоном необычайно услужливым, каким всегда разговаривают с клиентами, спросил:

— Что вам угодно?

И только когда Джованна повторила вопрос, он ответил:

— Я работаю здесь шесть месяцев помощником официанта… Все это время я видел слепого каждый день: какая-то старуха приводит его утром к театру, а вечером приходит за ним. Вас интересует ещё что-нибудь?

— Нет, благодарю, нас больше ничего не интересует, — сказал раздосадованный Марко, который терпеть не мог барских мзнер.

Гарсон сделал полупоклон.

— В таком случае, извините, — сказал он, преисполненный самодовольства, — мне нужно работать. Вытирать витрину вообще-то не моя обязанность, — добавил он со вздохом, — но хозяин попросил меня, и я не смог ему отказать…

Гарсон снова принялся натирать стекло, а ребята направились к дому.

Они шли молча, опустив, головы, и даже не замечали докучливых прохожих. Дети думали о слепом: кто он? Как он живёт? Кем приходится ему старуха?

Малыши задавали себе эти вопросы на всём протяжении пути, а путь был длинным — от центра Рима до Сан Лоренцо, рабочего квартала, где они жили.

ГЛАВА II

О чём мечтает слепой

Слепой поднялся на две ступеньки, дверь-захлопнулась за его спиной, и он очутился дома, если можно назвать домом деревянную лачугу, примостившуюся под аркой старого римского акведука на окраине города.

Едва мальчик переступил порог, старуха заорала на него:

— Ну, чего же ты ждёшь, давай деньги!

Слепой достал из кармана горсть мелких монет и хотел протянуть хозяйке, но она сама с жадностью выхватила их у него из рук.

Тогда мальчик ощупью подошёл к своей постели, сел и принялся ждать. На скрипучем, расшатанном столе старуха подсчитывала мелочь; как только звяканье монет прекратилось, на мальчика посыпались упрёки:

— Опять ты почти ничего не принёс?!. Разве это деньги?!. Но тебе всё равно, ведь это мне приходится ломать голову над тем, как тебя прокормить… Неблагодарный! Знал бы ты, как тяжело ухаживать за убогим!.. Не был бы таким упрямым!.. Разве трудно разжалобить прохожих?! Кто откажет тебе в подаянии?! Достаточно лишь попросить плачущим голосом: «Будьте милостивы, подайте бедному слепому, который никогда не видел света…» Что тебе стоит? Только так и можно принести в дом какие-то деньги…

Мальчик промолчал. О чём угодно могла просить его старуха, лишь не об этом. Он не стал бы взывать к милосердию прохожих, даже если бы она избила его палкой, как в тот раз, когда решила, что слепой утаил от неё деньги, хотя потом старуха нашла монеты в подкладке плаща, — они провалились туда из рваного кармана.

Нет, он ни за что не станет просить прохожих. И без того невыносимо слушать, как некоторые из них, бросая в чашку монету, восклицают: «Бедняжка, такой маленький, а сколько ему приходится страдать! Ах, как мне жаль его!..»

Старуха, перестав ворчать, подошла к плите и принялась готовить ужин. Слепой сидел неподвижно и даже не старался угадать по запаху, что она варит.

Он думал и, как всегда, о самых необыкновенных вещах. Мальчик пытался вспомнить, сколько времени его не называли по имени, но с тех пор прошло много лет, и ему никак не удавалось вспомнить… Ах, да, это было в тот вечер, когда он принёс хозяйке денег вдвое больше обычного. Как правило, ему бросали пять лир, от силы десять, а тогда один синьор, разумеется, по ошибке, а может быть, это был просто сумасшедший, положил ему бумажку в пятьсот лир. Так или иначе, но в тот день дома был праздник и, что самое удивительное, старуха назвала его по имени и даже сказала ему несколько ласковых слов, но это случилось всего один раз.

Слепого никто не называл по имени; иногда он даже сам забывал, что его зовут Орландо.

«Это имя слишком большое для меня», — думал мальчик. Когда он мысленно произносил своё имя, ему почему-то представлялся конь: сильный, высокий, по крайней мере, вдвое выше его самого. Орландо часто прислушивался к забавному цоканью копыт спокойных, пахнущих сеном лошадей, запряжённых в извозчичьи коляски, которые проезжали в нескольких метрах от него, и все лошади казались ему добрыми.

С каким удовольствием покатался бы он в такой коляске, а потом попросил извозчика разрешения потрогать лошадь. «Синьор извозчик, — сказал бы он ему, — разрешите мне потрогать вашу лошадь; я слепой и, если не потрогаю, не буду знать, какая она…» — Извозчик, конечно, позволил бы ему это сделать, потому что те, кто имеют дело с лошадьми, обязательно должны быть такими же добрыми, как эти животные.

Старуха поставила мальчику на колени миску супа.

— На, ешь, — сказала она ему, — вот тебе ещё ломоть хлеба и кусок сыру.

В лачуге сильно пахло жареным: на сковородке подрумянивались в сухарях телячьи мозги, но о них старуха ничего не сказала, а сам мальчик не спросил.

Слепой молча доел суп и лёг на кровать, а хлеб и сыр он спрятал под подушку, чтобы поесть перед сном.

«Хорошо, если бы не кончался день, — подумал мальчик, тяжело вздыхая. — Тогда я мог бы всегда сидеть на площади; там, по крайней мере, есть солнце. Как приятно ощущать на лице его тёплые лучи. Сейчас, летом, оно должно быть совсем низко, и можно различить его горячее пламя и, пожалуй, даже искры…»

Орландо был слепым от рождения. Мир представлялся ему сплошным движущимся мраком, в котором разбросано бесконечное множество непонятных предметов и незнакомых людей. В этом величайшем хаосе мальчик передвигался на кончиках пальцев с вытянутыми вперёд руками, словно робкий пугливый гость, и он действительно был гостем в жизни, созданной только для зрячих. Орландо ничего не знал о мире, в котором он рос. Мальчик считал, что и сам он не такой, как другие люди, потому что все жили, конечно, не так, как он. Они не спотыкались на каждом шагу, не разбивали себе голову и ничего не боялись.