Ход белых - Уильям Брауэр

Он закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.

- О, конечно, конечно. Прошу прощения, доктор Елинский! Конечно же, отдыхайте. Может быть, мы поговорим потом. Я извиняюсь.

Айра был в замешательстве, но в то же время вспомнил, что слава Елинского отнюдь не была связана с репутацией вежливого и приветливого человека. Впрочем, он был рад возможности сидеть и любоваться спящей перед ним знаменитостью.

Сергею Елинскому было за шестьдесят - высокий, атлетического сложения, с привлекательными чертами лица и короткой стрижкой, круги под глазами такие глубокие, что казались темными ямами. Он несколько напоминал печально известного немецкого фельдмаршала Карла фон Рунштедта.

В международных шахматных кругах Елинский был живой легендой. "Северный тигр", как называли его после большого турнира в 1931 году в Петрозаводске. В 1933-м он привлек всеобщее внимание загадочными и несколько жуткими перемещениями короля, который, казалось, шел на самоубийство. Так он приобрел еще одно прозвище: "погонщик короля". Эту тактику использования короля в напряженных агрессивных комбинациях он оставил после того, как ее парализующий эффект утратил свою новизну, но прозвище осталось за ним.

Опубликовав книгу "Мастера шахматной доски", Рихард Рети объявил, что его следующая книга будет целиком посвящена Сергею Елинскому.

"Северный тигр" превосходил своей игрой как великих игроков, так и теоретиков в течение десятилетий, в любой стадии игры и почти на всех профессиональных состязаниях. Газеты строили домыслы относительно причины, почему он ни разу не участвовал в соревнованиях на звание чемпиона мира, но все их догадки были ошибочными. Истинную причину знал только сам Елинский, но его фанатическая гордость гарантировала, что он никогда не проговорится. Факт был: Сергей Елинский боялся, что может проиграть! Именно поэтому он в какой-то момент перестал выступать и удалился в добровольное изгнание.

Он скрывал это - страх, что в финальном единоборстве другой игрок может оказаться сильнее, - наигранным неуважением к таким именам как Капабланка, Алехин, Эйве, Ботвинник, Смыслов.

- Вы имеете в виду нынешнего претендента на престол? - говорил он, когда кто-нибудь упоминал шахматиста, бывшего в это время чемпионом мира.

Эта вызывающая поза постепенно привела к тому, что ему стало неприятно бывать в обществе других великих игроков. У него выработался язвительный тон по отношению ко всем, у кого мог возникнуть даже намек на сомнение в его превосходстве. Каждая играемая им партия превращалась в страшный последний экзамен; по сравнению с напряжением, которому он подвергался во время игры, знаменитые "нервы" Рубинштейна выглядели бы как легкий трепет счастливого возбуждения. В каждом состязании он допускал только победу или уж, в крайнем случае, ничью, для объяснения которой были совершенно очевидные причины. "Бессонница несколько недель... моя жена очень больна... у меня высокая температура" - такие заявления, регулярно повторяясь во время каждой трудной партии, вызывали у всех чувство неловкости.

В 1947 году произошла печально знаменитая партия в Риге с Дешкиным-Мировичем. Почувствовав опасность ходов за восемнадцать вперед, Елинский неожиданно встал и сбросил фигуры с доски, заявив зрителям:

- Я не могу играть с шарлатанами!

Спустя всего несколько месяцев после этой скандальной вспышки он покинул родную Швейцарию и удалился от мира. Заточившись в своем глухом канадском поместье, он мог изливать презрение на всех, причастных к миру шахмат, кроме тех комментаторов, которые, не обращая внимания на его чудачества, продолжали восхищаться его достижениями.

Об этом человеке, который сидел сейчас пред ним, Айра Беннетт знал только то, что знали все поклонники шахмат: что Елинский был в свое время величайшим из мастеров, что он отошел от соревнований на вершине своих возможностей и что никакие рассказы о его неудержимой агрессивности не могут уменьшить блистательности его славы.

Айра наслаждался одной возможностью просто созерцать "погонщика короля". Минуть десять спустя на балкон вышли еще два пациента, и Елинский пошевелился. "Ну, сейчас я должен начать разговор, - подумал Айра, - а то он уйдет и, может, уже не вернется." Ему показалось, что тонкая лесть может быть неплохой тактикой.

Елинский зевнул и потянулся.

- Доктор, - сказал Айра, - я прошу извинения. Не помните ли вы партию Пилсбери против Ласкера в Санкт Петербурге, в 1896 году, отказанный ферзевый гамбит?

Он задал этот вопрос, зная, что Елинский в своих комментариях к этой партии обнаружил упущенный белыми любопытный вариант, который вел к эффектному мату.

Елинский слабо улыбнулся и сказал:

- Я написал исчерпывающий разбор партии, о которой вы говорите. Может быть, вам случалось его читать?

- А, теперь я вспоминаю, где я видел этот поразительнейший анализ. Айра стал развивать свой дерзкий дебют. - Вариант, который вы описываете для белых, это чистая поэзия!

Впервые с того момента, как Айра представился Елинскому, в голосе последнего прозвучала действительная заинтересованность.

- Вы, похоже, много читали о шахматах. Да, Пилсбери должен был это заметить. То, что я предлагаю, было очевидно, как мне кажется.

- О, доктор Елинский, уверяю вас, это была поэма.

Елинский улыбнулся и кивнул. Беседа надежно завязалась.

Они проговорили более двух часов. Для Айры эта беседа была высшим удовольствием всей его жизни. Елинскому тоже было приятно говорить с удивительно подготовленным поклонником, не задававшим щекотливых вопросов о прошедших днях. Они обсудили новейшие теории дебютов; страстно и единодушно отметили сильные и слабые стороны матча Ботвинник-Таль; вспомнили старых мастеров. Наконец, Айра предложил расставить фигуры и разыграть по памяти некоторые из их любимых партий. Елинский согласился, и так они провели остаток утра. Оба получили большое удовольствие, прослеживая вместе волнующие сражения, которые они оба хорошо знали. Елинский даже стерпел поправку своего собеседника, когда неточно вспомнил последовательность ходов в партии Росс-Стил в Калькутте в 1893 году, а Айра делал вид, что не замечает, что "Тигр" всегда ухитряется быть на стороне тех фигур, которые в конечном счете выигрывают. Они вместе смеялись над слабыми и вместе восхищались выдающимися ходами.

Медсестра вышла на балкон напомнить всем гуляющим о ланче как раз, когда Айра предлагал разыграть королевский гамбит партии Матчего-Хампе (Вена, 1853).

- Что ж, мне было очень приятно, - сказал Елинский. - Может быть, мы еще встретимся здесь, на балконе. Если нет, то спасибо за доставленное удовольствие.

Он поднялся, чтобы уйти, и протянул руку.

Айра обхватил ее обеими руками.

- О, пожалуйста, доктор Елинский! Придите после ланча и мы продолжим до вечера. Вы не можете себе представить, как много это для меня значит.

- Пожалуйста, если вы хотите. Как насчет часу дня? - Елинский уже смотрел в глубь коридора.

- Да, чудесно, в час дня! Замечательно, доктор, благодарю вас!

Айра всплеснул руками в радостном предвкушении. Потом он убрал фигуры и весело покатил к своей палате. Только приближаясь к дверям номера 708, он вспомнил, что для него ланч означает две таблетки, подкожный укол и поднос с поджаренным кусочком хлеба, фруктовым салатом и стаканом молока, если только хоть что-нибудь из этого он сможет съесть.

Это случилось после второй таблетки и как раз перед уколом: ему пришла в голову ошеломительная идея. Потрясение от этой мысли было сильнее, чем то, что он почувствовал, когда впервые увидел Елинского. Это было, как если бы внезапно выяснилось, что один человек может выйти на состязание сразу за все золотые медали Олимпийских игр. Для него лично эта идея была и достаточно сенсационной и достаточно нелепой, но он был старый, умирающий человек и мог себе позволить попробовать что угодно, а терять ему было нечего, кроме, разве что, части отпущенного ему времени. Игла сестры, проколовшая кожу, поставила точку, укрепившую его решимость: он предложит Сергею Елинскому сыграть!

Несомненно, мысль о такой партии возникла в его подсознании почти сразу же, как он увидел Елинского, но огромная и не допускающая фамильярности репутация этого человека не позволяла Айре даже сметь надеяться, что они когда-нибудь действительно будут играть. До их утренней беседы знаменитые мастера всегда представлялись Айре обладателями сверхчеловеческих качеств, отдаленными и недоступными. То, что даже Елинский оказался не таким, было достаточным доказательством обратного - Айра признался самому себе, что мечтает о такой партии, и решил, что предложит ее сыграть.

- У вас поднялось давление, - сказала сестра Гомбар, вынимая его руку из аппарата, присутствие которого Айра совершенно не заметил.

- Что? А, на самом деле? Ничего, ничего, мисс Гомбар, - сказал Айра, сияя.