Опасно для жизни - Фридрих Незнанский

— Ты что, Володя? Ты ведь не крепостной. Какие у меня на тебя права? Иди.

Так ответил тогда обиженный Турецкий. «Индюк надутый! — ругал он теперь себя. — А сам не переживал ничего подобного? За любимым своим начальником, Костей Меркуловым, тоже ведь не побежал в свое время в республиканскую прокуратуру? Хозяйственными делами, видишь ли, побрезговал! То-то. Других мы судить умеем, а себя, любимого, ни-ни».

Грянул залп. Муровцы отдали последний долг погибшему товарищу. Русоволосая девушка подвела худенькую Володину маму к краю могилы, и та бросила дрожащей рукой комок земли на крышку гроба, в котором лежал ее единственный сын, теперь уже безучастный ко всему живому.

Елизавета Никитична не выдержала и зарыдала. Девушка, ласково приговаривая, отвела ее в сторону. Вереница провожавших Володю людей потянулась к могиле.

Здесь же, неподалеку, был организован поминальный стол. В автобусе, принадлежащем ведомству Грязнова, на спинки сидений были уложены фанерные щиты. Приехавшие на похороны муровские девчата накрыли их бумажными скатертями, сноровисто разложили заготовленные заранее бутерброды, разлили в одноразовые стаканчики водку. Друзья и просто сослуживцы Володи Фрязина поднимались в этот импровизированный домик через задние двери, продвигаясь по проходу, выпивали стопку-другую водки, жевали бутерброды и выходили через переднюю дверь, давая возможность помянуть погибшего товарища другим.

Турецкий с Грязновым и Меркуловым стояли чуть поодаль, наблюдая эту картину. Саша и Слава курили, пряча в кулак сигарету от струящихся дождевых потоков. Меркулов, с завистью глядя на них, усиленно вдыхал сырой воздух.

— Ладно, дайте и мне затянуться. Очень уж пакостно, — потянулся Константин Дмитриевич к сигарете Турецкого.

— Ты что, Костя? Я думал, ты уж отвык, — удивился Александр, но сигарету отдал. Заместитель Генерального прокурора России сделал две глубокие затяжки и закашлялся.

— Правильный все-таки этот обычай поминальный, — сказал Турецкий, кивая в сторону автобуса и незаметно отбирая у Меркулова сигарету.

Действительно, выходившие из автобуса люди, в отличие от молчаливой очереди у задней двери, переговаривались, закуривали, разбиваясь на группки. Кое-где даже слышался тихий смех. Что ж, жизнь продолжается, и только ханжа упрекнет этих людей в бесчувственности. Ведь каждый из них сам ходит под пулями и в любой день может оказаться на месте Володи.

Поддерживаемая под руку русоволосой девушкой, к ним подошла Володина мама.

— Спасибо вам всем, что помогли Володю похоронить, — сказала она, обращаясь к мужчинам.

Действительно, деньги на похороны выделили оба ведомства: и МУР, и Генпрокуратура.

— Эх, за что благодарите, Елизавета Никитишна? — у Славы заходили желваки. — Если бы мы ему жизнь помогли сохранить, тогда было бы за что спасибо говорить. — Грязнов бросил окурок, ожесточенно втоптал его в мокрую землю.

— Что ж поделаешь, — тихо ответила Володина мама. — Работа у вас такая. Я вас прошу к нам домой заехать помянуть Володю, — обратилась она к мужчинам. — Всех-то нам не принять, квартирка крохотная. Но вас, Константин Дмитриевич, и вас, Александр Борисович, и вас, конечно, Вячеслав Иванович, Володя очень любил и почитал. Еще я Димочку Чирткова позвала, он мне очень помогал в хлопотах этих печальных. И Володя с ним дружил. Так что, если вы можете, если не очень заняты, мне было бы приятно.

— Конечно, сможем, — брякнул за всех Турецкий, с болью глядя на эту маленькую женщину, сохранявшую удивительное достоинство даже в такую тяжелую минуту.

Вскоре прощание было закончено, люди разместились в автобусах, машинах, и скорбный кортеж покинул кладбище.

В крохотной квартирке блочной пятиэтажки было действительно очень тесно, но чисто и уютно. Бесшумно сновали пожилые женщины, родственницы и соседки, расставляя на столе миски с кутьей, салатами, винегретами, тарелки с селедкой, стопки блинов — нехитрую поминальную снедь. После нескольких рюмок и множества теплых слов, сказанных в память Володи, Меркулов поднялся.

— Спасибо, Елизавета Никитишна, но мы должны откланяться — служба.

— Понимаю, — ответила женщина, провожая гостей.

— Как же вы сейчас одна будете? — с нежностью спросил женщину Грязнов.

— Я не одна, со мной Верочка поживет, — обняла она стоявшую рядом девушку. — Они ведь с Володенькой заявление уже в загс подали. Я так радовалась, думала, внуков дождусь. Теперь уже не дождусь… — не удержалась она от слез, вынимая из рукава черного платья свой безукоризненно белый платочек. Заплакала и Верочка.

Мужчины неловко топтались на месте, опустив глаза.

— Простите меня, — спохватилась Елизавета Никитична и вытерла слезы.

— Это вы нас простите, — глухо ответил Грязнов, — что сына вашего не уберегли. Но мы вас одну не оставим. И вас, Верочка. Будем навещать.

Они вышли на лестницу, молча направились вниз.

— Вот здесь все и произошло, — указал на площадку между вторым и третьим этажом Дима Чиртков.

Мужчины не сговариваясь остановились, словно еще раз прощаясь с Володей.

— А вот здесь, — указал Дима на стену, — над Володиной головой надпись эта была, на стене. Стерли уже.

— Как там написано было, говоришь? — спросил Грязнов. Он только накануне вернулся из Мурманска, получив сообщение о трагедии.

— «Не мешайте. Опасно для жизни», — на память процитировал Чиртков.

— Ну сволочи! В конец оборзели! — заскрипел зубами Грязнов. — Слышишь, Саша, мешаем мы им. Ну я эту гадину, которая с Володей расправилась, достану. Я не я буду. И шкуру с него спущу.

— Успокойся, Вячеслав, — остановил его Меркулов. — Это не только твоя забота. И вообще я имею для вас, друзья, официальное сообщение. Так что предлагаю переместиться в служебные кабинеты и продолжить разговор.

Уже сидя в машине Грязнова, Саша сказал:

— А ведь я Володю последний месяц и не видел. В конце июля пересекались на совещании каком-то.

— Да я сам его последнее время мельком видел. Все больше в коридорах, на бегу, — сердито отозвался Грязнов, так же как и Турецкий коривший себя смертью Фрязина.

Действительно, вызывай он подчиненного почаще в свой кабинет, требуй ежедневного отчета, глядишь, и не совершил бы Володя какой-то оплошности, ошибки, приведшей к трагедии.

Но так работать невозможно. Каждый ведет свои дела, занят своими служебными заботами. У начальника МУРа их не меньше, а больше, чем у начальника 2-го отделения 4-го отдела МУРа.

Итак, ни обожаемый Володей Турецкий, ни горячо любимый начальник Грязнов не общались с Фрязиным почти месяц. А за месяц в таком большом городе, как Москва, происходит очень много событий.

…Жарким июльским днем через ворота одной очень специфической московской психиатрической больницы вышли на улицу два человека: крепкий, коротко стриженный мужчина лет тридцати пяти и среднего роста щуплый парень, лет на пятнадцать моложе первого, с ничем не примечательной внешностью. Парочка медленно продвигалась по улице, жмурясь в лучах яркого полуденного солнца.

— Не плохо бы отметить выход на свободу, а, Андрюха? — спросил тот, что постарше.

— Не плохо бы, — отозвался Андрюха. — У меня-то, считай, вообще праздник: от армии насовсем отмазался. Грех не выпить. Только на какие шиши?

— У мамаши попроси.

— Не даст. Вон встречать даже не пришла. Говорит, достал я ее. Слышь, Митяй?

— Плохо мамашу воспитываешь, — укорил спутника старший. — Ну да ладно, со мной, Андрюха, не пропадешь! Сейчас ко мне завалимся. Мои в деревне все — и баба, и дочка, и старуха. Старуха в деревне, а книжка ее сберегательная в городе, — хохотнул Митяй. — И это правильно! Зачем ей в деревне деньги? Там натуральное хозяйство. Вот мы пенсию старушонкину за два месяца и расшарашим. Деньжата, конечно, плевые, ну да на пару дней хватит. Еще кое-что в доме имеется. А там поглядим.

— Кто ж тебе ее пенсию даст? — удивился Андрюха.

— Кто? Дед Пихто! — пошутил Митяй. — У меня доверенность. Я своих баб в кулаке держу. Понял?

Увидев приближающийся дребезжащий автобус, мужчины перешли на рысцу и впрыгнули в полупустой салон.

В квартире Митяя витал затхлый, нежилой дух. Хозяин сразу же прошел к комодику, стоявшему в маленькой комнатке, выдвинул ящик и, порывшись в документах, извлек сберкнижку.

— Усе у порядке, шеув, — провозгласил он голосом Папанова.

Через час мужчины уже открывали пивные бутылки, жадно к ним присасываясь, срывали «бескозырки» с водочных поллитровок и опрокидывали прямо в горло теплую струю вонючей дешевой водки. Тут же шарили руками по столу, хватая то малосольный огурец, то помидорину, то ломоть мягкого душистого хлеба.

— Ну лады, давай сядем по-человечески, — утолив первый голод, пробасил Митяй.