Холодная ковка - Вадим Шефнер

— Готово, пап!

Пётр Степанович внимательно рассматривал рисунок.

— Очень хорошо! Только у меня, к сожалению, две руки. Третью сотри. И добавь мне второе ухо.

Затем он вставал и, посадив мальчика на плечи, ходил с ним по комнате; подходил к шкафу с чучелом, и Коля, дотянувшись до белки, гладил её.

Иногда в эти минуты входила Елена Семёновна. Она ставила на стол стакан чаю и блюдечко с сухариками. Потом неодобрительно говорила:

— Опять ты, Коля, отвлекаешь отца!

— Да нет, ничего, это мы косточки разминаем, — улыбаясь, отвечал Пётр Степанович и бережно опускал сына на пол.

— Пей чай, Пётр, — произносила Елена Семёновна, — ведь ты умрёшь с голоду, если я о тебе не позабочусь. — Потом, взглянув на чертёж, добавляла с кажущимся знанием дела: — Какие сложные перекрытия у флотационного цеха!

Она садилась в креслице возле стола и начинала очинять карандаши.

— Вечно они у тебя ломаются, Пётр. А на днях, хочешь не хочешь, устрою у тебя генеральную уборку. Смотри, какой беспорядок!

— Это кажущийся беспорядок, — отшучивался Пётр Степанович, — знаешь, как на стройплощадке. Профану кажется чёрт-те знает что за развал, а на самом деле — всё необходимое и в необходимом порядке.

— Ну, каждая стройплощадка со временем превращается в здание, а твой кабинет...

— А у меня — вечная стройплощадка, — с улыбкой отвечал Пётр Степанович. — Такая уж моя планида.

— Ты ещё здесь, Коля? — удивлённо спрашивала Елена Семёновна. — Что интересного нашёл ты здесь? Разве мало у тебя игрушек? Ты не должен мешать отцу.

Постепенно Коля перестал ходить в отцовский кабинет.

Он рос послушным, сдержанным мальчиком. Учился хорошо и легко переходил из класса в класс. Елена Семёновна посещала родительские собрания и возвращалась с них довольная.

— Замечаний Коле нет, — рассказывала она мужу. — Лёня Лепёхин — неряшлив; Вася Терентьев опять дрался; Женя Пронский отлынивает от физкультуры; Коля Ершов написал в письменной работе нелепую фразу: «При нашествии Батыя была война, чума и другие мероприятия». А о нашем Коле — ничего плохого. Надо будет ему к весне велосипед. Аннушка говорит, что он давно об этом мечтает.

И велосипед покупали.

Одно лето провели на юге, на берегу моря. Здесь, как назло, Коля заболел, — инфекцию он привёз в себе, очевидно, с севера. Все трое — и отец, и мать, и Аннушка — попеременно дежурили у постели. Когда больной пробуждался, перед тем как снова впасть в забытьё, он видел в сумраке зашторенной комнаты знакомые ласковые и серьёзные лица, и ему на минутку становилось легче. Но вот опасность миновала, и Пётр Степанович улетел на север; он и так просрочил отпуск.

Когда Елена Семёновна провожала мужа на аэродром, он сказал ей:

— А знаешь, Николай наш помягче стал после болезни, поласковее. Ты уж, Лена, побольше на него внимания обращай.

— Ах, Петя, разве я о нём не забочусь! Ты ведь видел здешних детей, ни у одного такого стильного морского костюма нет, как у нашего. Или вот...

— Не в костюмах сила, — перебил её муж, — ты душевнее с ним будь, ласковее.

Пётр Степанович задумался, хотел сказать ещё что-то, но уже готов был к отлёту самолёт, пора было прощаться, и ни о чём серьёзном говорить уж было нельзя.

Коля поправлялся, но был ещё слаб. Им владела радость выздоровления; он умилялся по пустякам, был то восторжен, то грустен. В голову ему приходили неожиданные мысли.

— Мама, правда, когда выздоравливаешь, всё по-другому кажется, как будто когда первый снег выпал.

— Странное сравнение, — улыбаясь, отвечала Елена Семёновна. — К счастью, здесь и зимой снега не бывает. Ну, а что от тебя передать папе?

Она складывала листок и, встряхнув флакон «Красной Москвы», проводила стеклянной пробочкой по краю письма. Потом вкладывала в конверт и первым делом писала в левом верхнем углу — «авиа».

— Я, мой мальчик, на почту схожу, ты не скучай; Аннушка будет всё время рядом. После почты, может быть, и на пляж зайду, позагораю немного. А то приеду домой, а папа скажет: «Что это ты белая, как сметана!».

Часами смотрел Коля в окно на море. Усердно меся винтами густую, тёплую воду, ползли у берега местные пароходики; как мотыльки, присевшие на волну, белели косые паруса яхт; за пирсом, где чёрной радугой висел над водой подъёмный кран, будто большие белые полуботинки, стояли рядом два теплохода, и иллюминаторы их были как дырочки для шнурков; совсем далеко, где без шва приварено было к воде выцветшее от зноя небо, виднелся большой корабль.

И море, море...

Однажды Елена Семёновна сказала:

— Знаешь, Коля, ты уже почти здоров. Аннушка за тобой присмотрит... Я сегодня созвонилась с папой, ему очень трудно сейчас, опять на него много работы навалили. Ты же знаешь, ему там и стакана чаю некому подать; без меня он как без рук. Ну, какой подарок тебе привезти?

И она улетела.

Николай совсем поправился и всё время проводил на берегу моря. Он сдружился со здешними ребятами, купался с ними, ловил бычков. Он загорел и окреп. В ту пору был он ещё впечатлителен, и море изумляло его, подавляло. Он приходил домой, и ему не с кем было поделиться этим огромным морем, некому рассказать о нём. Аннушка была стара, и море её не интересовало. Николай сидел на крылечке и вспоминал, что во время войны, когда он был совсем маленьким и когда находились они в эвакуации, жилось им плохо и голодновато, но мать относилась к нему по-иному: внимательнее и нежнее. Когда долго не было писем от отца с фронта, она плакала, обнимая Колю, и говорила: «Не дай бог, не дай бог!», хотя Коля знал, что ни в какого бога она не верит. А когда приходило письмо или сводка с фронта была хорошей, мать становилась весёлой, целовала Колю и говорила: «Скоро все будем вместе!».

Да, тогда всё было по-другому. И мать была проще и добрее, и отец казался роднее и ближе, хоть тогда до него были тысячи вёрст. А теперь...

Школьные месяцы сменялись дачными месяцами. Николай учился уже в десятом классе, уже вступил в комсомол. Был он неплохим товарищем и честным комсомольцем, добросовестно и старательно выполнял поручения. Одноклассники уважали его и даже любили, но с оттенком какой-то непонятной жалости, хотя жалеть-то уж его было не за что: это был способный, развитой и физически сильный юноша.

— Хороший парень, но закупоренный какой-то он, — сказал однажды о нём Вася Терентьев и сделал неопределённый жест.

И все с этим согласились.

Всё лето после выпускного экзамена он сидел за книгами, готовясь в институт. В свободное от занятий время выучился водить машину, получил права и иногда, попросив у отца его «Победу», выезжал за город.

— Напрасно ты доверяешь ему машину, — говорила мужу Елена Семёновна, — мало ли что может случиться.

— Ничего не случится. Тут важны хорошие нервы, а у него они как канаты. Даже слишком крепкие.

— Да, удивительно сдержанный. И в кого он такой? Ты прав, с ним ничего не случится.

И ничего не случалось.

Сдав приёмные экзамены, Николай перешёл жить в студенческое общежитие. Основания для этого были: институт помещался в противоположном от дома конце города, собственно уже в пригороде; ездить туда было очень далеко. И всё же, когда Елена Семёновна вошла в опустевшую комнатку сына, в душе её возникло сожаление и смутное чувство какой-то ошибки. «Не так должно всё это быть, не так», — подумала она.

Было что-то оскорбительное в этом уходе: так покидают гостиницу, наёмную квартиру, но не родной дом. Не по-домашнему аккуратно застелена была постель, ни мусоринки не было оставлено на полу, ни единой тетрадки, ни единого листка бумаги не лежало на столе; холодно-розовые, невыгоревшие цветы, которых годами не касался солнечный свет, виднелись на обоях в чётких прямоугольниках, оставшихся от открыток, ещё недавно висевших на стене.

Переселившись, Николай не забыл родителей. Нет, он регулярно посещал их по воскресеньям, а летом приехал погостить на дачу. Дача была всё та же, только сарай был переделан под гараж, да проведён телефон.

Елена Семёновна загорала на берегу озера, ходила в лес. Ела мало, чтобы не располнеть, и часто звонила по телефону мужу в город. Загорелая, в холщовом костюме, в марсианских дымчатых очках — от солнца, она казалась себе молодой, лёгкой, статной.

Приезду Николая она обрадовалась:

— Как хорошо, Коля, что ты приехал. У папы много работы, он сейчас объект сдаёт. Но завтра обещал быть. Приедет поездом. Ну, а как твои успехи?

После обеда Николай пошёл побродить.

Посёлок разросся, на берегу озера было людно и весело. Ивы, на ветви которой он когда-то сидел с Лёнькой, Николай не нашёл, на этом месте стояла теперь вышка для прыжков в воду.

Когда он вернулся на дачу, Елена Семёновна сидела в садике и читала Шеллера-Михайлова, приложение к старинной «Ниве».