66 градусов северной широты - Майкл Ридпат

Толпа рассеялась, по крайней мере на какое-то время. Расползавшееся облако слезоточивого газа в конце концов вытеснило почти всех людей с площади.

Теперь они стояли примерно в двухстах метрах от эпицентра событий, у величественной статуи Ингольфура Арнарсона, предводителя поселенцев-викингов, вступивших на берег этой окутанной дымкой бухты.

— Его, во всяком случае, этот газ не беспокоит, — заметил Синдри. — Если бы страной по-прежнему управляли такие люди, как он, они бы знали, что делать с банкирами и политиками.

Харпу восхищали мощные, литые мышцы статуи.

— Интересно, так ли он выглядел на самом деле? — задумчиво проговорила она.

— Он всегда казался мне несколько женоподобным, — усмехнулся Синдри. — Только посмотри, как опирается на щит, выставив бедро.

— Ну нет, — возразила Харпа. — Он настоящий мужчина.

— Возможно, он был низким, толстым, с двойным подбородком, — съязвил Бьёрн.

Все трое рассмеялись.

— Давайте ко мне, выпьем, — предложил Синдри. — Это рядом.

Харпа и Бьёрн переглянулись: «Если пойдешь ты, пойду и я».

— Хорошо, — выразила общее мнение Харпа. И они последовали за Синдри вместе с парнем, все еще не удосужившимся облачиться в свою рубашку, предпочитая размахивать ею, выражая таким образом переполнявшее его негодование.

— Харпа, еще одну?

Она кивнула, и Синдри вновь наполнил ее стакан. От бренди голова у Харпы приятно кружилась, алкоголь усиливал возбуждение, вызванное участием в шумной демонстрации. Уже несколько недель она почти не выпивала и всегда недоверчиво относилась к пьющим в будни, но это был не обычный вторник.

В маленькой квартире их было пятеро: Синдри, Харпа, Бьёрн, рыжеволосый парень и невысокий, хорошо одетый молодой человек, студент, присоединившийся к ним где-то по пути. Парня звали Фрикки, студента — Исак.

Синдри с воодушевлением развлекал небольшую компанию, особенно стараясь произвести впечатление на Харпу, сидевшую рядом с ним на видавшем виды диване, в то время как Бьёрн и Исак расположились в старых креслах, а Фрикки разлегся на полу. Квартирка была вполне себе невзрачной: с потрескавшимся потолком, поцарапанным деревянным полом, с разбросанными повсюду книгами, газетами, журналами и полными окурков пепельницами. Раковина в служившей кухней нише была завалена грязной посудой. Украшали скромное жилище лишь несколько акварелей, висевших на стенах; на самой большой из них был изображен фермер, несущий девушку через болото.

Они прикончили бутылку красного вина и сосредоточились на бренди.

Харпа подыгрывала Синдри; ей льстило его внимание, а то, что он говорил, было действительно интересно. Однако более всего ее занимал Бьёрн. Он невозмутимо сидел, слушая Синдри, спокойный, сдержанный и все еще разъяренный, не пытаясь вместе с тем разыгрывать классическое мужское соперничество за ее внимание. Тем не менее она заметила, что он то и дело бросает на нее взгляды.

В общем, Харпа была довольна, хотя на какую-то минуту и почувствовала себя виноватой из-за того, что оставила Маркуса, но ее мать будет рада присмотреть за ним. Она вечно призывала Харпу перестать хандрить, чаще бывать на людях и познакомиться с каким-нибудь мужчиной. Мать была права. После того как Габриэль Орн ее предал, она почти все время сидела в своем маленьком домике в Селтьярнарнесе.

— Знаю, по моему виду этого не скажешь, — обратился к ней Синдри, — но я фермер. Во всяком случае, я из семьи фермеров. То есть пока банк не вынудит нас продать ферму.

— Что произошло? — спросила Харпа.

— Притесняют всех, — пояснил Синдри. — Даже фермеров. Мой брат, занимающийся теперь всем хозяйством, не в состоянии выплатить долги. Так что ферме конец. — Он провел указательным пальцем по горлу. — Вот такие дела. Ферма, существовавшая в течение поколений и упомянутая в Книге учреждения семейной собственности, уничтожена. Это разбивает мне сердце.

Харпа знала, что фермерское сельхозпроизводство представляет собой один из немногих секторов экономики, выигравших от падения кроны, но не хотела возражать.

Синдри же совсем разошелся.

— Фермеры — это подлинная душа Исландии. Как Бьяртур. — Он указал на картину, запечатлевшую перенос пребывающей в бессознательном состоянии девицы через болото. — Знаете, это моя работа.

— Картина хорошая, — со вздохом заметила Харпа. Пожалуй, тут больше нечего было сказать. Манера, хоть и явно любительская, несомненно, передавала величие сурового, но по-своему красивого ландшафта.

— Фермеры и рыбаки экономят, стараются заработать на жизнь, усердно трудясь в тяжелых условиях, на склонах холмов или в бурном море, — продолжал Синдри, спокойно восприняв комплимент. — И это относится не только к мужчинам, но и к женщинам. У нас самые выносливые, самые независимые женщины на свете. Без них мы бы не выжили. А эти банкиры, юристы, политики только и знают, что тратить и занимать, тратить и занимать. Дети сейчас понятия не имеют о том, что такое настоящая работа, каково это — идти по склонам холмов при завывающем ветре в поисках пропавшей овцы.

— Кое-кто из нас достаточно знаком с этим, — подал голос Фрикки. — Всего две недели назад я с утра до ночи работал на полевой кухне, где готовили еду для этих трудяг. Представляете, они выкладывали по десять тысяч крон за какую-то меч-рыбу из Тихого океана, хотя у нас полно своей превосходной рыбы!

— Извини, Фрикки, — успокоил его Синдри. — Ты прав, не все оторвались от реальной жизни. Нас много, истинных исландцев, готовых и способных заниматься настоящей работой. Мы всегда были здесь. Только нас никто не слушал.

Харпе стало любопытно, занимался ли Синдри «настоящей работой» после того, как оставил ферму. Но он был прав. Месяца два назад она сочла бы его самонадеянным идеалистом, но теперь была полностью согласна с ним.

— Какие у меня шансы найти настоящую работу? — вопрошал Фрикки. — Никаких.

— Бьёрн, а ты чем занимаешься? — спросил Синдри.

— Я рыбак. Из Грюндарфьордюра. Утром сел на мотоцикл и приехал сюда на демонстрацию. И я согласен с тобой, Синдри. Я выхожу в море так часто, как позволяет квота, но все равно не могу заработать достаточно, чтобы выплатить долги. И таких, как я, много. Банки советовали нам брать кредиты в иностранной валюте, потому что процентные ставки по ней были ниже. А теперь говорят, что не только мои долги удвоились из-за падения кроны, но я еще должен выплачивать по всем долгам, набранным банками у англичан и голландцев, чтобы якобы ссужать мне. Это нелепость. Безумие.

Эти рассуждения вызвали у Харпы чувство некоторой неловкости.

Кое-кто заметил ее состояние.

— А что у тебя, Харпа?

Этот вопрос задал Исак, студент. Он пристально смотрел на нее. Харпа поняла, что парень как-то догадался, кто она или кем была, несмотря на то что вот уже несколько месяцев является безработной. Чем она выдала себя? Своей манерой говорить, одеждой, осанкой? Он ей не нравился. Было что-то неприятное в его холодной отстраненности, в спокойствии при разгневанности остальных. Однако на вопрос надо было отвечать.

— Я лишилась работы, как и Фрикки.

— Господи! — фыркнул Синдри. — Еще одна!

— А что это была за работа? — спокойно спросил Исак.

Харпа почувствовала, что краснеет. От замешательства, стыда и вины. Она сознавала, что на нее все смотрят, а потому уставилась в свой стакан с бренди, позволив темным волнистым прядям опасть со лба и прикрыть глаза.

Все молчали. Бьёрн кашлянул. Харпа подняла голову и встретила его взгляд.

Нужно признаться в том, кем она была. В том, что делала она и ей подобные. В том, как ее использовали.

— Я была банковской служащей. Работала в «Одинсбанке», но два месяца назад меня уволил мой любовник. Мне почему-то платили меньше, чем всем остальным. Причем все свои сбережения я вложила в акции «Одинсбанка», совершенно обесцененные теперь.

— Не видела, что это надвигается? — спросил Исак.

— Нет. Не видела, — ответила Харпа. — Я верила всему. Выдумкам, что все здесь у нас финансовые гении, что мы моложе, энергичнее, умнее остальных. Что мы викинги двадцать первого века. Что пошли на расчетные риски и выиграли. Что богатство никуда не денется. Что это начало процветания, а не конец. — Она покачала головой. — Я ошибалась. Извините.

Какое-то время все молчали.

— Капитализм несет в себе семена собственной гибели, — не унимался Исак. — Сейчас это так же верно, как и сто пятьдесят лет назад, когда Маркс первый пришел к этому выводу. Синдри, ты же писал об этом.

Синдри, откровенно довольный упоминанием его книги, кивнул.

— Во всяком случае, мы услышали своего рода объяснение, — задумчиво проговорил он.

— Нас обвели вокруг пальца, — сказал Бьёрн. — Всех нас.

— Неужели мы ничего не можем поделать?! — с отчаянием в голосе воскликнул Фрикки. — Иногда у меня просто руки чешутся — так хочется вышибить мозги этим типам.