Координаты неизвестны - Юрий Колесников

— Без команды не стрелять! — приказал Томов.

Напряженные секунды казались часами. Бронемашина опять остановилась. Опять высунулся из башни немец. Он долго рассматривал партизан в бинокль. Торчавший из машины ствол пулемета поднялся вверх. Похоже, экипаж дает понять, что он открывать огонь не собирается. Странно! Не ловушка ли это? Опыт подсказывает, что надо быть начеку. И Томов командует:

— Орудие повернуть стволом назад, но быть готовыми открыть огонь!

Пушку поворачивают. Это производит впечатление. Из машины выпрыгивает человек в нехяецкой форме, но в берете. Он бежит к партизанам и на ходу изо всех сил кричит:

— Франсез! Камарад! Франсез!

Доктор Зимма хотел что-то сказать, но Томов, сбросив с себя полушубок и передав автомат пану Янеку, уже шагнул навстречу бежавшему. Он знал французский не хуже полкового врача. И вот человек в немецкой форме и черном берете уже в двух шагах от партизанского командира. Лицо его выражает радость и в то же время растерянность. Он с удивлением оглядывает Томова и, видимо, еще не верит, что находится среди друзей: на Томове немецкий китель, венгерские галифе, огромные сапоги с замысловатыми польскими шпорами и свисающий сбоку маузер в деревянной колодке… Взгляд человека в черном берете скользит по кубанке, замечает красную звездочку…

— Ну сомм франсез, камарад![1] — радостно восклицает он и показывает Томову трехцветную нашивку на рукаве с надписью: «FRANCE».

— Значит, вы француз! Прекрасно! — говорит Томов, к удивлению француза, на его родном языке.

На лице человека в берете засияла такая улыбка, словно он встретил родного брата, которого считал погибшим. Томов говорит, что они — русские партизаны. Француз вскидывает руку, как-то по-особому разворачивает ладонь и берет под козырек.

— Аджудан-шеф Легре!.. Меканик Мишо Легре… By зет партизан совиетик? Кольпак, не-с па?[2]

Некоторые партизаны, подойдя поближе, с любопытством разглядывают француза. Часть бойцов во главе с комиссаром Тоутом остались «на всякий случай» у пушки.

Доктор Зимма не хочет упустить представившейся возможности блеснуть знанием французского языка и на ходу переводит.

Но тут вмешивается кто-то из задних рядов:

— Француз, коммуна, марсельеза — гут! Чуешь? Русиш партизан, Ковпак — тоже гут!.. А Гитлер, щоб вин болтался на дубку! Фашист, капут!.. Вразумел?

По басистому голосу нетрудно догадаться, что это говорит бронебойщик Холупенко. Партизаны дружно смеются. Но француз, оказывается, тоже понял все.

— Уй, уй… Хитлер капут! Вив ле партизан де д’Юнион Совиетик! Э вив Франс либр![3] — весело произносит он и оказывается в широких объятиях Холупенко.

Но вот из машины вылезает еще один человек в немецкой форме и берете. Он тоже бежит с радостными возгласами, скользя по грязной дороге. Теперь уже обходится без рапорта, сразу начинаются рукопожатия… Это тоже француз, его зовут Жозеф. Жозеф говорит, что он и Легре — французские коммунисты.

Партизаны очень рады такой неожиданной встрече. Однако глаз с дороги не спускают. Это замечают и французы. Легре спешит всех успокоить: пока они не доложат комендатуре в Билгорае о том, что вокруг все в порядке, движение на шоссе не начнется. Их бронемашина — дежурная.

Зимма все это моментально переводит партизанам. Тем не менее Томов направляет двух конных разведчиков к гребню.

Легре и Жозеф рассказали, что их дивизион бронеавтомобилей дислоцируется в Краснобруде; многие французы настроены против немцев. Вишистское правительство Пэтена и Лаваля мобилизовало их насильно… Но и здесь они выполняют задания партии.

— Есть парни — что надо! — подмигивая, говорит Легре и вытягивает большой палец. И тотчас же с истинно французским темпераментом заявляет, что он и Жозеф готовы хоть сию же минуту перейти к партизанам.

Договорились быстро. Встреча назначена на четырнадцать часов, недалеко от Замостья в небольшом лесу.

Доктор Зимма спрашивает пана Янека, можно ли будет пройти туда лесом. Пан Янек утвердительно кивает головой.

Сверяют часы. У французов, оказывается, они отстают на час, приходится перевести стрелки вперед. Легре бросает: «Равнение на Москву!» Он, видно, малый веселый: часто шутит и произносит: «Ту ва бьен».[4] Он говорит, что они прибудут на бронеавтомашине, а возможно, и не на одной…

Вскоре французы уходят, не прощаясь. И вот бронемашина уже скрывается за гребнем.

Томов отдает приказ двигаться назад, к лесу. Оттуда, отдохнув, часть партизан отправится к месту встречи с французами, а другая дождется темноты и пойдет в Щевню за раненым летчиком. Назначено и место общего сбора.

Но лес, в котором партизаны собирались отдохнуть, оказался редким и проглядывался очень далеко. Там, где была назначена встреча с французами, он оказался более густым. Невдалеке виднелась небольшая деревушка.

Кто-то предложил произвести разведку в деревушке, а заодно раздобыть и провиант. Но Тоут категорически запретил выходить из леса. Закусили хлебом и салом. Все были под впечатлением встречи с французами, и каждый толковал их поведение по-своему. Однако все сошлись на том, что честные люди любой страны ненавидят фашистов. Потом заговорили о французском народе, его истории, культуре… Особенно оживился доктор Зимма. Он многое знал и охотно делился своими познаниями. Люди устали, но никто не думал ложиться спать. Все с большим вниманием слушали доктора. Он был любимцем полка. До войны в Польше у него была семья. Когда туда пришли гитлеровцы, Зимма отказался у них работать. Тогда гестаповцы повели его вместе с другими патриотами на расстрел. Спасся Зимма чудом. Гитлеровцы не закопали своих жертв, а он был лишь ранен. Придя в сознание, пополз в лес, где его и подобрала много дней спустя партизанская разведка. Доктор Зимма выздоровел и остался у партизан. На его груди уже алел орден Красного Знамени.

Рассказчиком он был великолепным, хотя по-русски говорил с польско-чешским акцентом. Его всегда слушали, затаив дыхание.

Зимма, например, однажды заявил решительный протест начальнику штаба и командиру полка по поводу того, что его фамилия в официальном приказе написана писарем через одно «м». Писарю сделали замечание. В следующий раз писарь перестарался и написал его фамилию с тремя «м». Дело чуть было не дошло до штаба дивизии. Однако доктора успокоили, и все обошлось благополучно. Но Зимма был не только педантичным и требовательным, он еще был жизнерадостным и любил пошутить. Случай с фамилией он истолковал по-своему:

— Теперь мне все понятно!.. Да! Идет 1941 год. Русские войска отступают к Москве, и писарь пишет мою фамилию через одно «м»… Наступает 1944 год. Русские войска перешли в наступление по всему фронту… и писарь пишет мою фамилию через три «м»! Все ясно: русские раскачались!.. Не дай бог их тронуть!..

Партизаны смеялись всякий раз, когда об этом заходил разговор. И сейчас доктор Зимма шутил, хотя выражение его лица оставалось серьезным.

Но вот время уже подошло к назначенному часу. Партизаны приготовились. Приготовились они на всякий случай и к другой встрече. Что поделаешь, война!.. Всякое может быть. Ведь дело имеешь с людьми, которые служат у врага. Часы показывают 15.30. Пока никого не видно. Проходит еще полчаса. Никто не появляется. Партизаны ждут еще час. Французов нет. Всех стали одолевать сомнения. Неужели французы обманули?! Кто-то вслух высказывает эту мысль. Ему никто не отвечает. Минутная стрелка прошла еще тридцать делений…

Сразу заговорили несколько человек.

— Точно! Очередная провокация. Зря мы их не прихлопнули…

— Вот вам и «фрицам капут!»

Рыжеватый пулеметчик с рябым лицом начинает злиться:

— Да ну их… Все они как только попадутся, начинают юлить. Чесануть бы их, к точка! А то развели с ними «парле-марле-франсе…» Холупенко даже в обнимку полез… Мэрси!

Холупенко, сидевший до этого неподвижно, вдруг соскочил с телеги и, схватив свое противотанковое ружье, словно это была теннисная ракетка, замахнулся на пулеметчика.

— Замолкни! Чуешь? Бо я тебя зараз, знаешь!.. Пришлось вмешаться комиссару, но пулеметчик продолжал ворчать:

— А что, неправда? Где у них партбилеты, если они на самом деле коммунисты?! Сказать всякий может что угодно… Пусть бы предъявили партбилеты…

Но грозный взгляд Холупенко все же заставляет пулеметчика замолчать. Садясь в телегу, разгневанный бронебойщик рассуждал вслух:

— Чего захотив, партбилеты?! Може ще и командировочну цидулу тоби пидать? Грамотей!..

Тоут сделал знак Холупенко прекратить разговор. Бронебойщик замолчал. Комиссара Иосифа Иосифовича Тоута не только слушались и уважали, его любили. Венгр по национальности, уроженец города Дебрецена, капитан Тоут был человек исключительно храбрый и принципиальный. Слова у него не расходились с делом, а говорил он мало, сдержанно. И если уж Тоут сказал что-нибудь, значит, так оно и должно быть. Вот и сейчас, стоило ему только головой кивнуть, как все замолчали.