О чем рассказали мертвые - Ариана Франклин

Папа грозил покарать короля. Английская церковь торжествовала: теперь Плантагенет был у нее в руках.

И далеко в Кембридже плакал ребенок. Слабый, почти неслышный крик прозвучал в унисон с остальными.

Поначалу в детском плаче присутствовала надежда. То был сигнал, означавший: «Придите, помогите — я боюсь!» До тех пор взрослые оберегали ребенка от опасности, от пчел, кипящих горшков и огня в кузнечном горне. Они должны были оказаться рядом, как всегда.

Олени, которые паслись на залитой лунным светом лужайке, услышав детский крик, подняли головы и посмотрели по сторонам. Их детеныши щипали рядом травку, и олени снова занялись своим делом. Лисица замерла на месте, подняв одну лапу и стараясь понять, не угрожает ли ей опасность.

Горлышко, издавшее крик, было слишком слабым, а место — слишком удаленным, чтобы кто-то поспешил на помощь. Надежду сменило отчаяние, и крик превратился в поскуливание, похожее на негромкий свист, которым охотник подзывает собак.

Олени сорвались с места и поскакали меж деревьев, виляя во тьме белыми хвостиками — словно кто-то бросил в ночной лес пригоршню костяшек домино.

Крик стал молящим, он будто просил мучителя или Бога: «Не надо, пожалуйста, не надо!» — а потом перешел в монотонный, безнадежный стон.

Когда наконец крик оборвался, в воздухе разлилась благодать, наполненная звуками ночного леса. Свежий ветер шевелил листья и ветви, о чем-то ворчал барсук, временами вскрикивали мелкие зверушки и птахи, попавшие в лапы хищников.

По замку Дувра стремительно шагал старик, в мгновение ока забывший о ревматизме. Огромный холодный замок был наполнен пугающими звуками. Несмотря на быструю ходьбу, старик замерз — от испуга. Судебный пристав вел его к человеку, державшему в страхе всю страну.

Они шли по каменным коридорам мимо открытых дверей, из которых лились свет и тепло, доносились болтовня и звуки виолы; и мимо закрытых, за которыми старику мерещились непристойные сцены.

Замковые слуги прятались по углам, чтобы их не смели с пути. За двумя мужчинами оставались опрокинутые подносы, разбитые ночные горшки, то и дело слышались сдавленные крики боли.

Последний виток каменной лестницы — и они оказались в длинной галерее, ближний конец которой занимали выстроившиеся вдоль стен конторки. В центре стоял массивный стол, крытый зеленым сукном. Его поверхность была разделена на квадраты, а на них высились стопки фишек разной высоты. Десятка три чиновников корпели в галерее, наполняя воздух скрипом перьев и шуршанием пергамента. Костяшки счетов скользили по проволоке, со стуком ударяясь друг о друга, и казалось, что в галерее трудились усердные сверчки.

В помещении бездельничал только один человек — он сидел на подоконнике.

— Аарон из Линкольна, ваше величество, — объявил посыльный.

Старик опустился на распухшее колено, коснулся лба пальцами правой руки и, протянув руку ладонью вверх, замер в позе покорности, склонившись перед сидевшим на подоконнике человеком.

— Ты знаешь, что это такое?

С трудом повернувшись, Аарон посмотрел через плечо на большой стол и промолчал. Безусловно, он знал, но Генрих Второй задал риторический вопрос.

— Это не бильярдный стол, — произнес король, — а моя казна. Квадраты — графства Англии, а фишки на них показывают, какой доход они должны приносить. Встань.

Он поднялся, подвел старика к столу и указал на один из квадратов.

— Это Кембриджшир. — Король повернулся к Аарону. — Зная твою финансовую хватку, хочу спросить: здесь достаточное количество фишек?

— Не совсем, ваше величество.

— Правильно, — согласился Генрих. — Прибыльное графство Кембриджшир. Обычно прибыльное. Несколько унылое, но производит значительное количество зерна, мяса, рыбы и хорошо платит казне. Многочисленное еврейское население не скупится на налоги. Обычно. По-твоему, фишки на этом квадрате верно отражают благосостояние графства?

Старик промолчал.

— А почему? — вопросил Генрих.

Аарон с трудом заговорил:

— Полагаю, из-за детей, ваше величество. Смерть детей — всегда горестное событие…

— Действительно горестное. — Генрих уселся на край стола и поболтал ногами. — А когда оно начинает влиять на хозяйство, то становится разрушительным. Крестьяне Кембриджа бунтуют, а евреи… где они?

— Прячутся в замке, милорд.

— А что им остается делать, — согласился Генрих. — Конечно, прячутся. В моем замке. Едят мой хлеб за мой счет и тут же испражняются, потому что слишком напуганы. И все это говорит о том, что они не приносят мне дохода, Аарон.

— К сожалению, милорд.

— А мятежные крестьяне сожгли восточную башню замка, в которой хранились долговые расписки, полученные евреями. Значит, и мной. Народ уверен, что евреи истязают и убивают их детей.

Впервые в душе измученного мрачными предчувствиями старика промелькнула надежда.

— Но вы так не считаете, милорд?

— Не считаю чего?

— Вы же не думаете, что детей убили евреи?

— Я не знаю, Аарон, — вкрадчиво произнес король. Не сводя глаз с лица старика, он поднял руку. Подбежал клерк и вложил в королевскую ладонь пергамент. — Вот отчет некоего Роже Эктонского, который утверждает, что это ваша обычная практика. По его словам, каждую Пасху евреи истязают до смерти как минимум одного христианского ребенка, помещая его в бочку, изнутри утыканную гвоздями. — Король заглянул в донесение. — Ребенка сажают в бочку, закрывают ее, и гвозди входят в плоть несчастного. Потом изверги собирают капающую кровь в посудину, чтобы приготовить тесто для опресноков. — Генрих сверился с пергаментом. — Неприятно, Аарон. — Он снова посмотрел в отчет. — А в ходе истязаний вы громко смеетесь.

— Вы знаете, что это неправда, милорд.

Король обратил на слова старика не больше внимания, чем на щелканье счетов.

— Но с этой Пасхи, Аарон, с этой Пасхи вы их начали распинать. Блаженный Роже Эктонский пишет, что найдено тело распятого ребенка — как его имя?

— Петр из Трампингтона, милорд, — подсказал клерк.

— Итак, Петра из Трампингтона распяли. Та же судьба, вероятно, постигла еще двух пропавших детей. Распятие, Аарон. — Король произнес могущественное и страшное слово негромко, но оно понеслось по холодной галерее, набирая силу. — И уже раздаются голоса, предлагающие причислить маленького Петра к лику святых, словно их у нас не хватает. Двое детей пропали, и одно обескровленное, изуродованное тело обнаружено в моих владениях. Не слишком ли много для теста, Аарон?

Генрих соскочил со стола и зашагал по галерее. Старик последовал за ним, оставляя за спиной стрекотание сверчков. Король вытащил из-под подоконника табурет и ногой подвинул еще один Аарону.

— Садись.

В этом конце галереи было спокойнее. Через незастекленное окно поступал сырой горький воздух, и вскоре старик начал дрожать. Из них двоих Аарон был одет богаче. Генрих Второй одевался как не привыкший к аккуратности охотник. Придворные дамы мазали волосы цветочными маслами, чтобы от них приятно пахло. От Генриха же несло потом и лошадьми. У него были грубые руки, а коротко стриженные рыжие волосы делали голову похожей на пушечное ядро. Но вряд ли кто-то не узнает в нем короля, правителя державы, раскинувшейся от Шотландии до Пиренеев.

Аарон мог бы полюбить Генриха, если бы тот не был столь ужасающе непредсказуем. Когда король приходил в ярость, он рвал и метал, и вокруг летели головы.

— Бог ненавидит вас, евреев, Аарон, — произнес Генрих. — Вы убили Его Сына.

Старик закрыл глаза и ждал.

— Бог ненавидит и меня.

Аарон открыл глаза.

Вопль короля, подобный реву трубы, заполнил галерею:

— Боже милосердный, прости несчастного, полного раскаяния короля! Ты знаешь, как боролся против меня Фома Бекет, как выступал против моих начинаний, и я в гневе призывал погибель на его голову. Я согрешил, потому что рыцари неправильно поняли мой гнев и убили Бекета, рассчитывая на признательность. И за это прегрешение Ты справедливо отвратил свой лик от меня. Я червь, каюсь, моя вина, моя вина, моя вина… Я корчусь под бременем Твоего гнева, а архиепископ Фома пребывает в лучах Твоей славы и сидит по правую руку Твоего Милосердного Сына, Иисуса Христа.

Лица клерков повернулись к королю. Счеты замолкли, перья зависли над пергаментами.

Генрих прекратил бить себя в грудь и с расстановкой сказал:

— Но я надеюсь, Господь сочтет его большой занозой в заднице, какой Фома был и для меня. — Король подался вперед, протянул руку и пальцем мягко подцепил нижнюю челюсть Аарона, поднимая голову старика. — В тот момент, когда эти ублюдки зарубили Бекета, я сделался уязвимым. Церковь алчет возмездия, она жаждет получить мою печень, горячую и дымящуюся. Также она жаждет — и всегда жаждала — изгнания вас, евреев, из христианского мира.