Все мы равно виноваты - Иван Аксаков

Нет, например, ни малейшего сомнения, что события, подобные событию 1 марта и всем предшествовавшим злодеяниям, не облегчают, а затрудняют и правительственную деятельность, и все наше общественное положение. Возобновление этих событий грозит страшными опасностями всей нашей стране; стало быть и предупреждение этих опасностей представляет интерес не только правительственный, но и общественный, лежит на обязанности как правительства, так и общества, для каждого в сфере его деятельности. Нельзя, без сомнения, не тяготиться всеми принимаемыми правительством стеснительными для честных людей полицейскими мерами охраны: они оскорбительны для нашего чувства. Но не оскорбительнее ли в тысячу раз самый повод к этим мерам охраны, самая необходимость подобных способов предупреждения злодеяний, сделавших Россию притчею во языцех? В эту, а не в другую сторону должно бы быть по преимуществу направлено общественное негодование! Было бы лицемерием утверждать, что в вопросе о так называемой «крамоле» дело идет лишь о какой-то малочисленной шайке извергов и злодеев, которую достаточно переловить, на что-де потребна искусная полиция, каковой у нас нет и т. д. Разве мы не знаем, что контингент этих, по выражению древних грамот, «воров и изменников русской земли», к несчастию, не умаляется, а подновляется новыми лицами; что самая относительная сила этой «шайки» (достаточная, однако, для содержания целой страны в постоянном унизительном страхе опасности) кроется в пассивном сочувствии не малого числа юных по преимуществу голов, начиненных самыми извращенными понятиями? Вот против этого-то извращения понятий, к спасению множества юношей, еще не перешедших от пассивного сочувствия к деятельному участию, и должны бы быть направлены все усилия общества, журнальной печати и литературы. А направлены ли они? Какое детское недомыслие нужно предположить в тех, которые воображают, что, превознося учения Чернышевского, проповедуя материализм, внушая юношам, что нет ни абсолютно нравственной правды, ни обязательного нравственного закона, они тем самым не двигают их на тот путь, который вполне логически приводит к событиям вроде 1 марта! Вина юношей будет лишь в том, что они были последовательнее и в беспощадной своей последовательности мужественнее своих наставников, не задерживались в своем радикальном стремлении никакими предрассудками, никакими личными выгодами, чувствами и вкусами, сдержавшими, в свое время, их робких или неконсеквентных учителей… Таким образом, само общество с своей стороны нисколько не содействует той нравственной реакции в среде нашей молодежи, тому утверждению основных нравственных начал, которое составляет существенную потребность нашего времени и всего сильнее могло бы устранить зло, замедляющее дело нашего всеобщего гражданского обновления…

Но оставим в стороне людей радикальной, нигилистической окраски. В среде ли так называемой «либеральной» партии, которая если не сложилась, то пытается сложиться под именем «либерально-народной» (как величает ее один из откровеннейших ее органов), можно узнать разрешение мучающим нас вопросам, найти искомую правду русской государственной и земской жизни? Именем «либерализма» прикрывается у нас теперь сочетание разных, друг другу по-видимому противоречащих, друг друга исключающих направлений. Но каковы бы ни были личные убеждения отдельных членов этой будто бы партии, важно знать, что такое выражает собою самое знамя, под которым они стоят? Это «либеральное знамя» является до сих пор знаменем отрицания «народной духовной самобытности», отрицания всего, что народу святей и дороже хлеба, – хлеба, о котором, по мнению «либералов», только и жив должен быть русский народ и о котором поэтому они, либералы, считают долгом заботиться очень усиленно. Мы знаем, что в числе их есть люди противоположного образа мыслей, но вольно ж им становиться под это знамя без протеста и оговорки! Это знамя, повторяем, той, чуждой народному духу интеллигенции, которой либеральные стремления весьма тождественны с стремлениями западноевропейской буржуазии: властвовать, при посредстве якобы либеральных внешних порядков, над народом во имя народа. Мы должны признать, что людей этого направления большинство в нашей, по преимуществу городской публике, может быть, даже и в земских собраниях; но публика – не народ, и кроме принадлежащих к той же либеральной публике земцев, есть люди истинно земские, которые народу близки, хотя, может быть, и не претендуют на «народное представительство», чем мнит себя быть наша «либеральная интеллигенция»!

Кого слушать? В какую сторону направиться? Как разобраться в этой путанице понятий, требований и вожделений общественных, когда общество еще само не знает – чего оно хочет, и оторвавшись от народной почвы, никакой иной почвы, кроме иностранной, не обретает пред ногами? Вот вопросы, которые не может не задавать себе правительство. Между тем внутренний верный инстинкт и исторический опыт должны внушать ему, что в России истинный центр тяжести только в народе. Наш устой только в нем; только народность должна и может служить правительству путеводным компасом в бушующей около него теперь, залепляющей очи, метелице идей и понятий.

Верховная власть в России получила первоначально свое уполномочие от народа. Она ответственна, не юридически конечно, а нравственно, по самой природе своей, за его судьбы, ответственна, пред историей. Она не может, не должна иметь в виду только сегодняшний день, но и завтрашний, и дни непосредственно за ним грядущие. Если бы, уступая, например, некоторым требованиям «интеллигенции», она попыталась наделить Россию каким-либо западноевропейским «правовым порядком» на английской консервативно-аристократической основе или на французской мнимо демократической, в сущности буржуазной, или на какой-либо подобной, – она была бы повинна в измене своему народу. Она не может допустить иной основы, кроме русской, народной… Но, к несчастию, самый вопрос о народном, после двухсотлетнего колобродства русской мысли и отчуждения от народной жизни, при затемненном сознании русского общества, подлежит еще точнейшему разъяснению. Из этого видно, что задача нашего общего действительного обновления вовсе не так легка и проста, как это кажется легкомысленным критикам, и что для правильного разрешения ее требуется прежде всего добросовестный, честный труд народного самосознания от самого русского общества.

Но если она не так легка и проста по тому самому, что народные основы – еще искомое для нашего собственного сознания, то, с другой стороны, задача много облегчается уже тем, что наше новое, которого все мы так страстно желаем, не есть что-либо чуждое нашей земле, которое предстояло бы насильственно вводить и акклиматизировать, как приходилось за два века Петру, – а оно – наше старое, вековечное, родное (в смысле принципа, а не формы, разумеется), у нас дома и под рукою. Важно уже то, что мы начали или начинаем это сознавать, уразумели – где его искать… Поищем же и – обрящем!

Важно опознать путь и руководящее начало. В этом смысле нельзя не приветствовать некоторых первых шагов нового царствования, нельзя не пожелать всею душою, чтоб оно продолжало твердо и безбоязненно шествовать в том же направлении. Нельзя не придавать значения уже тому, что в ряду государственных деятелей самое видное место предоставлено теперь нашею Верховною властью человеку, имя которого, столь популярное в России и столь несимпатичное ее врагам, всегда служило знаменем национального русского направления во внешней политике, а потому дает повод надеяться, что такого же национального направления будет держаться новое правительство и в делах внутренних. К сожалению, такие имена у нас редкость. Не на радетелей же Берлинского трактата могла бы, при нашем безлюдье, возложить свои упования Россия!.. Мы с благодарностью относимся и к первым опытам правительственного совещания с нечиновниками, с людьми независимыми, земскими в широком смысле этого слова, желая только, чтобы эти совещания, какое бы дальнейшее развитие они ни получили, остались чужды лживой, нерусской окраски западноевропейского парламентаризма. Было бы, однако, очень полезно, кажется, нам, чтобы правительство яснее, виднее, тверже поставило знамя русской национальности как единственного своего руководящего начала в делах не только внешней политики, но и внутренней, во всех своих начинаниях и действиях, – громче провозгласило принцип народности и выразило как-нибудь знаменательнее действительный союз свой с землею (под которою никак еще пока не следует разуметь существующие «земские учреждения»). Раз национальное начало будет провозглашено, явлено, ознаменовано, – чувство народности пробудится во всех сердцах с новою силою и вытеснит свободно и естественно, даже в среде самой нашей «интеллигенции», весь напускной сумбур чуждых представлений и чувств; народное доверие к правительству придаст ему новую силу, а полный простор, предоставленный полемике мнений, как бы радикальны некоторые из них ни были, послужит не к уловлению шатких умов, а лишь к вящему утверждению истины.