Неудачная поездка - Лариса Евгеньева

- А этот Супрунчук как, достоин? - напоследок спросила Нила.

- В каком смысле? - уточнила Алевтина Михайловна.

- Не употребляет? И во-вторых, его трудовые достижения. Сама понимаешь, нам нужен, так сказать, человек безупречный. Иначе нечего и огород городить.

- Это я понимаю, - сказала Алевтина Михайловна. - Ну, что я могу тебе сообщить?.. Насчет употреблять за ним особенно не замечалось, а работает он школьным сторожем. Сторожит нашу школу и пришкольный сад, хотя чего его сторожить, его еще зеленым обносят. Сад тут почти что в каждой усадьбе, а школьные яблоки чуть не в завязи поедают. Хуже гусениц!

Но проблема школьных яблок Нилу не интересовала, и они с Мариной отправились к Супрунчуку А. Н.

Супрунчук оказался сутулым, неопределенного возраста человеком в старом измятом черном костюме, кепке-шестиклинке и в потрепанных кедах на босу ногу. Он, привстав, следил за Нилой и Мариной из-за грубо сколоченного дощатого стола, пока они шли от калитки.

- Собаки нет? - крикнула издали Нила, но, очевидно, Супрунчук не расслышал, закивал головой и с готовностью забормотал:

- Здр-р... асьте! Здр-р... асьте!

Не похоже, чтобы здесь водились собаки. По двору свободно разросся спорыш, сарай был весь заплетен хмелем, а возле дома раскинулся куст бузины. Двор незаметно переходил в лужайку, точно так же поросшую спорышем, которая спускалась к прудику с неподвижной стоячей водой, да, собственно, и был частью этой самой лужайки, хоть и отделялся от нее редким ветхим забором.

- Здравствуйте, - сказала Нила, подойдя. - Товарищ Супрунчук, мы приехали к вам как к человеку, который единственный в нашем районе имеет два ордена Славы.

Сама не слишком удовлетворенная этим началом, Нила недовольно передернула плечом; Супрунчук, как видно поняв изо всего, что его гостья чем-то недовольна, зашаркал по столу ладонями, словно подгребая к себе лежащую там стоптанную женскую туфлю, просящую каши, сапожную иголку и моток дратвы, и проговорил:

- А вы присаживайтесь...

Переглянувшись, Нила с Мариной пододвинули стоявшие тут же табуретки и сели.

- Мы школьники, - сказала Марина, - мы знаем, что вы воевали, и хотим написать о вас в своей школьной газете. Вы не против?

- Ну да, а как же, - быстро закивал Супрунчук, переводя взгляд с Марины на Нилу. - А это оно самое... как оно... ну да ладно. Ишь ты! Толькечки я вас не припомню. Как школьников то есть...

- Мы из города. Из райцентра. - Нила достала из сумки свой маленький заграничный магнитофон. - Ну вот, Алексей Николаевич, - сказала она голосом школьного зубного врача, который просит первоклассника открыть ротик. - Вы все расскажете нам в этот магнитофон. Сначала мы вас запишем на магнитофон, а как приедем домой - спокойненько оттуда перепишем ваш рассказ на бумагу. Договорились?

Супрунчук молчал, непонятно глядя на Нилу; он словно хотел что-то сказать, но так и не сказал, а Нила требовательно повторила:

- Значит, договорились?

- Т-техника, ух! - сказал Супрунчук и покрутил головой.

- Техника теперь на грани фантастики, - согласилась Нила. - Мы слушаем вас, Алексей Николаевич. Нас интересует рассказ о вашем боевом пути, о трудных военных буднях, об успехах вашей части, вашего полка... Ну, что еще... Может, вспомните какой-нибудь забавный случай? На войне ведь случались и смешные вещи, правда? Иногда. В общем, вам виднее!

Поудобнее облокотившись о стол, Нила пододвинула к Супрунчуку руку с зажатым в ней микрофоном. Супрунчук вдруг весь словно бы окоченел, а его шея пошла бурыми пятнами.

- Ну? - шепотом поторопила его Нила.

- Я, этт-та... - кашлянув, скрипучим голосом сказал Супрунчук и, взяв туфлю, лежавшую на столе, поколотил ею о столешницу, - туфлю... бабке латаю. Жене своей. Бабке.

- Вы не поняли меня, Алексей Николаевич. - Нила щелкнула переключателем. - Идет запись. Надо говорить.

- Так я ж, эт-та... говорю, ага! - Супрунчук засмеялся каким-то сиплым, кудахтающим смехом, одной рукой отковыривая щепку от стола и нелепо помахивая другой.

- Соберитесь, Алексей Николаевич. Пленка идет. Начали!

Супрунчук коротко вздохнул, надолго задержал дыхание, в каком-то оцепенении глядя на микрофон, а затем стал рывками выпускать воздух сквозь крепко сжатые зубы. Нила снова щелкнула переключателем.

- Ладно. Я понимаю, вам трудно собраться. Давайте сделаем по-другому: я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Вопрос первый: в каком возрасте вы попали на фронт?

- Я, эт-та... двадцать первого...

- В двадцать один год?

Супрунчук замотал головой:

- Рожденный... этого самого года... двадцать первого года рождения...

- Понятно. Значит, вы, Алексей Николаевич, тысяча девятьсот двадцать первого года рождения и на фронт попали совсем молодым. Так? Бы попали в мужественную солдатскую семью, хранящую честь боевого знамени. К какому роду войск вы принадлежали?

- К этому роду... н-ну... пехота я.

- Были пехотинцем. Ежечасно рискуя жизнью, несли вы трудную военную службу. У вас был верный боевой друг. Его звали...

- Васькой звали, - быстро сказал Супрунчук. - Пилипенко Вася... Федорович... Ваську ранило, я говорю: "Иди, Вася, в санбат". Вася: "Не, не пойду..." Если б знать... Такой друг был Васька, товарищ мой боевой... Супрунчук, отворачиваясь, поскреб корявым пальцем в уголке глаза.

- Отлично, Алексей Николаевич, - оживившись, закивала Нила, - вы нам это и расскажите. Значит, был бой, и вашего друга ранило, а вы ему говорите... Ну, по порядку. Только держите сами микрофон, у меня рука устала.

Супрунчук взял хрупкий микрофон своей большой, негнущейся рукой с обломанными пятнистыми ногтями и вздувшимися венами. Рука эта так дрожала, что он стал держать ее другой рукой.

- Начали, Алексей Николаевич.

Супрунчук сипло кашлянул и с кривой, растерянной полуулыбкой стал глядеть на микрофон. У него затряслась и другая рука.

И тут Марина наконец поняла. Супрунчук боялся! Боялся ужасно, невероятно, до потемнения в глазах и остановки дыхания. Точно так же, как пугалась Марина, когда ее вызывали к доске во время тех самых самовольных каникул.

- Нил, может, пофотографируем пока, а? - сказала она Ниле. - И солнце какое хорошее.

- Ладно, - со вздохом кивнула Нила.

Марина сняла с плеча фотоаппарат и оглядела двор. Ей понравился пышный куст бузины с четкими пятипалыми листьями и множеством кое-где распустившихся соцветий.

- Алексей Николаевич, - сказала Нила, - вы пока переоденьтесь. Белую рубашку, парадный пиджак, ну и галстук, конечно, если есть... Какой несообразительный, - пожаловалась она, когда Супрунчук ушел в дом, - прямо горе с ним...

Она снова вздохнула и стала смотреть перед собой, накручивая на палец прядку волос.

Супрунчук появился на пороге. Он покашливал, суетливо разводил руками и как-то странно им подмигивал.

- Эт-та... Сорочки свежей не того... нету... Кгм. Г-ха! Старуха моя, эт-та... второй месяц в больнице, как его... ренматизм. Г-ха!

- Понятно, - сумрачно отозвалась Нила.

- Ничего, пусть будет в этой, - сказала Марина. - Идите сюда, Алексей Николаевич. Сядьте, пожалуйста, на табуреточку... как вам удобнее...

- А пинжак у меня тоже того... нету. Начальница ваша строгая такая, эт-та... Заметила она или нет? - Супрунчук проговорил это, прикрывая рот ладонью, чтобы не услышала Нила, и Марина успокоила его:

- Не страшно. На фото будет как новый, Алексей Николаевич.

- Никифорович, - наклонившись к Марине, которая поправляла воротник его рубашки, вдруг сказал Супрунчук. - А зовут Антон. Антон, значит, Никофорович Супрунчук.

- Господи! - плачущим голосом сказала Нила. - Чего ж раньше молчали?

- Да так оно... Кгм. М-да.

Марина, примеряясь, отступила назад, глядя в видоискатель. Нила прикрикнула:

- Кепку забыли! Снимите кепку!

- Так это... Ну, значит, ладок. Как сказано, так и сделано.

Супрунчук стащил с головы свою шестиклинку, обнажив совершенно лысый череп. Марина фыркнула и опустила фотоаппарат.

- Бликует!

- Ну, я не знаю... - Нила слабо передернула плечами, как-то сразу сникнув.

- Ладно, Антон Никифорович, вы ее наденьте обратно.

Марина сделала несколько снимков у куста бузины, потом хотела еще снять Супрунчука на фоне стены из неоштукатуренного кирпича, но было нехорошо по свету, и она решила не рисковать.

Потом снова была неудачная попытка разговорить Супрунчука, но ничего путного о его трудовых успехах они не узнали. Оказалось, что Петр Степанович, директор школы, очень хороший человек, и Воля Матвеевна, его жена, биологичка, тоже добрая женщина, и Андрей Иванович, завуч, хороший человек, и химичка, и физик, и физкультурник... Вот только немецкий язык Гена ходит на танцы в клуб, а это несолидно... При упоминании о немецком языке порядочно-таки раскисшая Нила встрепенулась, но оказалось, что "немецкий язык" - это вовсе не тот немецкий "язык", который был ей нужен для полноценного портрета Супрунчука, а всего лишь учитель немецкого языка Геннадий Спиридонович. Нила опять впала в состояние сонной задумчивости и вряд ли слышала продолжение рассказа Супрунчука о том, как этот самый Гена подарил ему чудесный, чуть поношенный костюм, который он, Супрунчук, не снимает уже пятый год...