Горнило - Джон Френч

Мое одиночество бдения прошло в уставленной свечами оружейной, где сервы разложили мои доспехи, разобранные до малейших болтиков. Я касался каждой детали, вызывая к жизни следы нашего общего прошлого. Увидел огни, пляшущие под омраченным небом Локары. Вновь ощутил смерть Вельтского Апокалиптика, за миг до того, как демон завладел его плотью. Вдохнул холодный воздух Хинала, насыщенный озоном после нашей телепортации. Тысячи обрывков памяти, оставшихся на шипах времени — сложи их вместе, и увидишь всю мою жизнь.

Рано или поздно они забудутся и канут в ничто.

Я не жил по-настоящему до того, как стал сыном Титана. Да, где–то родился и вырос ребенок, но он не был мной. А затем, в нашей крепости-монастыре, этот мальчик умер, и от него остался лишь призрак, имя которого я давным-давно позабыл.

Трижды я разбирал и вновь собирал свою броню и оружие, прежде чем капитан ледяным тоном доложила мне о прибытии в предначертанные координаты. Все время, проведенное в этом переходе, она обращалась ко мне не иначе как «господин». Интересно, понимала ли эта женщина, Лидия, что стала моим перевозчиком в царство мертвых? Пожалуй, что да. Все же она служила Серым Рыцарям больше века, и не раз её корабль нес к полю битвы моих братьев, которым не суждено было вернуться живыми. Наверное, именно это добавило в голос Лидии таких официальных, бесчувственных ноток — если бы о времени прибытия объявил корабельный когитатор, я не ощутил бы разницы.

Странно, некоторые заявляют, что космодесантникам не хватает человечности. Я никогда в это не верил, поскольку всё, виденное мною в этой жизни, говорило о поистине вселенских запасах бесчеловечности в душах обычных людей. Серые Рыцари же, по сравнению с ними, просто очень сосредоточенные создания.

В последний раз я воссоздал доспех, и слуги облачили мою плоть во вторую, металлическую кожу. В воздухе висел густой дым благовоний, десятки фигур суетились вокруг — сервы ордена с зеркальными глазами и в красно-белых одеждах, техножрецы, бормочущие и жужжащие над каждым проводком и соединением. Но, даже в столь назойливом шуме, я слышал только эхо собственных мыслей, отраженных бездной. Наконец, слуги закрепили шлем, и перед моими глазами побежали строчки тактических данных. Я поднялся, чуть сгорбленная фигура в серебристой броне, усеянной семьюстами и семьюдесятью семью печатями чистоты. Они тихо шелестели, будто опавшие листья, пока я шел забирать алебарду из запечатанного железного сундука.

Не поднимаясь на мостик, я пешком преодолел около километра переходов до пускового отсека, по пути попросив капитана перенаправить поток данных с внешних сенсоров корабля на дисплей моего визора. «Горнило», похожее на зазубренный обломок тусклого металла, возникло прямо перед левым глазом, постепенно увеличиваясь на фоне звездной бездны. Вокруг корабля все ещё мерцали остаточные следы обреченной на провал попытки избежать гибели — экстренного перехода в реальный космос. Отчаянная надежда экипажа на спасение, которая не имела под собой оснований. «Горнило» было приговорено, всё, что ему оставалось — послужить ареной для моей последней битвы. Разлом, словно раковая опухоль, рос в кишках корабля, жадно вгрызаясь в наш мир и раздуваясь с каждой минутой.

Не знаю, почему он возник. Может, навигатор выбрал показавшийся ему коротким и чистым путь сквозь варп, не обратив внимания на тихий стеклянный звон, с которым вибрировало поле Геллера. Может, двум матросам на нижней палубе привиделся один и тот же кошмар, встретивший их и после пробуждения. Может, чей–то грандиозный разум аккуратно разложил тысячи случайностей по десяткам столетий, тщательно подгоняя их друг к другу, словно шестеренки вселенских часов. Бессчетные события могли породить разлом, и ни одно из них не имело для меня совершенно никакого значения.

В пусковой каморе меня ждала абордажная торпеда, похожая на вскрытую пулю. Палуба дрожала под ногами, пока «Спокойствие клинка» работало тормозными двигателями, останавливаясь относительно «Горнила». Наконец, два корабля словно замерли в пространстве на расстоянии трех тысяч километров друг от друга, и я забрался в тесную колыбель торпеды. Щелкнули магнитные замки, фиксируя мой доспех внутри, и автоматика закрыла входной люк. В опустившейся темноте я отключил поток данных с мостика и ненадолго дал волю мыслям. Именно тогда пришло единственное сожаление — перед последним боем мне хотелось бы попрощаться с братьями.

Вокруг царит безмолвие, нарушаемое лишь шорохом снега, гонимого ветром по лесу. Остановившись, я медленно осматриваюсь и отмечаю, что деревья вновь сдвинулись и вход в пещеру — разлом — пропал из виду. Снег, оседающий на все ещё горячей броне, немедленно испаряется облаками пара, и тишина окружает меня, словно замерший прилив, собирающийся унести неосторожного пловца в море. Деревья, потрескивая на ветру своими черными стволами, понемногу приближаются, заставляя удобнее перехватить алебарду. Усиливается вьюга, наметая у ног небольшие сугробы плотного снега.

Резкий треск пронзает сгустившуюся тишину. Я разворачиваюсь, отыскивая источник звука, и слышу новый треск, напоминающий хруст сломанной кости. Теперь я успеваю заметить, откуда он донесся — один из стволов разрывается изнутри, и нечто выбирается из погубленного дерева. Струпья черной коры покрывают спину демона, но руки и туловище кажутся мягкими и бледными, как у утопленника. Какой–то желтоватый сок вытекает из ран и язв на его коже, сползая по телу липкими полосками. Полностью выбравшись из ствола, он отходит в сторону, гулко сотрясая землю, а на дереве остается глубокая рана, повторяющая форму новорожденного чудовища. Голова демона, плоский клин, прорезанный широкими щелями рта и ноздрей, с мертвенно-белыми катарактами глаз, низко сидит на плечах. Враг выпрямляется, и я вижу, что он вдвое выше меня.

Чудовище бросается в атаку, изменяя плоские ладони в нечто угрожающее, но я, сделав шаг назад, описываю алебардой резкий полукруг и перерубаю его руки выше запястий. Демон чуть отступает, поливая снег желтой кровью из обрубков, но тут же, издав ожесточенный рев, извергает в меня струю густой жижи из распахнутого рта. Доспех немедленно подает сигналы тревоги, сообщая, что неопознанная кислота проедает дорогу сквозь трещины в пластинах брони и соединения между ними. Личинки и черви вгрызаются в размягченный металл, а охраняющие руны, вытравленные на каждой пластине доспеха, пылают, отводя колдовство варпа. На миг я теряю сосредоточенность, и демон наносит удар своими вновь отросшими руками. Пальцы, похожие на клинки, врезаются мне в живот и подбрасывают высоко в воздух. Сообщения о повреждениях звучат в ушах, но нет времени прислушиваться — враг снова бьет меня, не давая упасть. Я отлетаю от него и врезаюсь в землю мешком костей и погнутой брони.

Встать на ноги удается, хоть и с трудом, и снег подо мной быстро окрашивается алым. Демон медленно приближается, упиваясь близкой победой, не обращая внимания на мокнущие ожоги в тех местах, где его плоть коснулась освященного доспеха. Он хрюкает, облизывается длинным черным языком, и, открыв жабий рот, довольно щерит ряды крючковатых клыков. Я опускаюсь на одно колено, чувствуя, как каждое движение отзывается болью в груди. Алебарда трясется, принимая на себя мой вес, я кажусь слабым, полностью обессилевшим. Это не совсем так.

Издав торжествующий вой, демон несется ко мне. Я жду до последнего, прежде чем направить острие алебарды прямо в разинутую пасть, и тварь сама насаживает себя на клинок с такой силой, что он пробивает череп насквозь. Массивное тело демона врезается в меня, его руки отчаянно молотят по воздуху, но враг все ещё жив. Тряся головой и обливаясь черной кровью из ноздрей, чудовище сползает по древку алебарды, пока его глаза не оказываются напротив моих. Алебарда скользит в рукавицах, измазанных кровью и жижей, но я, чуть отступив, изо всех оставшихся сил поворачиваю её в черепе демона. Доспех кричит от натуги вместе со мной. Нажав на древко, я прорубаю клинку путь на волю через затылок, челюсти и грудь демона.

Чудовище, наконец, падает замертво и мгновенно начинает пылать изнутри, а я, стряхнув богохульную кровь с алебарды, смотрю на расступающиеся деревья. Пещера разлома выросла и вновь хорошо видна, а ветер дует так, словно втягивается в её мрачное чрево. Тут же по лесу разносится вопль, в котором звучит крик новорожденного ужаса, триумф просыпающегося кошмара.

Я бегу на звук.

Трое отправили меня на «Горнило». Чтобы я мог понять, зачем это нужно, и осознать, что иначе нельзя, они поделились со мной своими мыслями.