Звуки, которых мы не слышим - Роальд Даль

— Значит, ваш прибор предназначен именно для этого? — спросил Доктор.

— Да. Если бы он, наконец, заработал! До сих пор мне не везло. Но я кое-что переделал и сегодня хочу ещё раз испытать его. Этот прибор, — сказал он, нежно поглаживая свой чёрный ящик, — должен улавливать звуки, недоступные по частоте для человеческого восприятия, и преобразовывать их в слышимые тона. Он настраивается почти так же, как радиоприёмник.

— Что значит, как радиоприёмник?

— Это несложно. Например, я хочу послушать писк летучей мыши. Это очень высокий звук — тридцать тысяч колебаний в секунду. Человек его не слышит. Теперь представьте себе, что сюда влетела летучая мышь, — я настраиваю свой прибор на частоту тридцать тысяч колебаний и ясно слышу этот писк. Я даже точно могу услышать ноту — фа-диез, или си-бемоль, или какую-нибудь другую, но уже на гораздо более низкой частоте. Понимаете?

Доктор посмотрел на чёрный гробообразный ящик.

— Вы будете его сегодня испытывать?

— Да.

— Ну что ж, желаю удачи. — Доктор взглянул на часы. — Господи! воскликнул он. — Мне нужно бежать. Всего хорошего и спасибо. Очень интересно, что у вас получится. Я зайду как-нибудь узнать о результатах.

Доктор вышел, прикрыв за собою дверь. Клаузнер ещё некоторое время копался в ящике, затем выпрямился и возбуждённо прошептал: «Попробуем ещё… на этот раз в саду… и, может быть… надеюсь…, что-нибудь выйдет, А теперь поднимем… осторожно…, бог ты мой, до чего тяжёлый!». Он понёс ящик к двери, но не смог открыть её, так как руки у него были заняты; тогда он отнёс ящик назад, поставил его на стол, открыл дверь и уже потом, сгибаясь под тяжестью, вынес его в сад. Он осторожно поставил его на маленький деревянный столик на лужайке и пошёл в сарай за наушниками. Подключил наушники к ящику и надел их на голову. Его движения были быстры и точны. Он очень волновался и дышал тяжело, через рот. Всё это время он разговаривал вслух, то утешая, то подбадривая себя какими-то отрывистыми восклицаниями, словно он боялся и того, что устройство не сработает, и того, что он услышит, если на этот раз всё будет в порядке.

Он стоял перед деревянным столиком в саду, бледный, маленький, худосочный, похожий в своих очках на старообразного, болезненного ребёнка. Солнце зашло. Ни малейшего дуновения ветерка. Казалось, всё замерло. Оттуда, где он стоял, ему был виден соседний сад; по дорожке шла женщина с корзиной для цветов. Некоторое время он машинально следил за нею. Затем он повернулся к ящику и нажал клавишу на передней панели. Левой рукой стал регулировать переключатель громкости, а правой — поворачивать ручку, соединённую со стрелкой на большой центральной шкале, похожей на шкалу волн радиоприёмника. На шкале было много цифр, соответствующих полосам частот, — от 15 000 до 1 000 000.

Внезапно он склонился над прибором. Напряжённо прислушался. Правой рукой покрутил ручку настройки. Стрелка медленно поползла по шкале, так медленно, что он едва замечал её движение, — и тут в наушниках послышалось лёгкое неровное потрескивание.

Вслед за этим раздалось жужжание, но это был шум самого прибора. Он вслушивался в эти звуки, и вдруг ему стало казаться, что уши его вытягиваются всё больше и больше, и вот уже каждое из них прикреплено к голове только тонкой проволокой, и эта проволока тоже удлиняется, уши устремляются куда-то ввысь, навстречу таинственной и неведомой зоне ультразвука.

Маленькая стрелка продолжала медленно ползти по шкале, и вдруг он услышал крик — страшный, пронзительный крик он вскочил и схватился за край стола. Он огляделся вокруг в надежде увидеть человека, который кричал. Поблизости никого не было, если не считать женщины в соседнем саду, но она же не могла так кричать. Она срезала чайные розы и складывала их в корзину.

И снова этот звук — душераздирающий, нечеловеческий крик, резкий и короткий, отчётливый и звонкий. В звуке было что-то грустное и одновременно металлическое, такого он никогда не слышал раньше. Клаузнер ещё раз огляделся, пытаясь проследить, откуда исходит звук. Единственным живым существом поблизости была эта женщина в соседнем саду. Он видел, как она наклонилась, взяла пальцами стебель розы и перерезала его ножницами. И тут он снова услышал вскрик.

В ту самую минуту, когда она срезала розу.

Женщина выпрямилась, бросила ножницы в корзину и уже направилась было к дому.

— Миссис Сондерс! — крикнул Клаузнер срывающимся от волнения голосом. Миссис Сондерс, подождите!

Женщина обернулась и увидела соседа, стоявшего на лужайке своего сада, нелепый маленький человечек, размахивающий руками, с наушниками на голове. Он окликнул её так громко и неожиданно, что она испугалась.

— Срежьте ещё одну розу! Пожалуйста, срежьте ещё одну! Быстрее.

Она стояла неподвижно, ничего не понимая.

— Зачем, мистер Клаузнер? — удивилась она. — Что случилось?

— Ну, пожалуйста, я прошу вас, — сказал он, — Срежьте ещё одну розу!

Миссис Сондерс всегда считала своего соседа довольно странным человеком, но теперь… теперь он, кажется, совсем сошёл с ума. Она подумала, не сбегать ли ей в дом за мужем. Нет, ничего, тут же успокоила она себя. Ничего, он не опасен. Сделаю, как он просит.

— Ну, конечно, мистер Клаузнер, если вам это нужно, — сказала она и, вынув из корзины ножницы, срезала ещё одну розу.

И снова Клаузнер услышал тот ужасный вопль, опять в ту самую минуту, когда был перерезан стебель розы. Он сорвал наушники и побежал к забору, разделявшему два сада.

— Всё в порядке, — сказал он, — Достаточно. Больше не надо. Ради бога, не надо!

Женщине стояла и смотрела на него недоумевающе, держа в руке только что срезанную чайную розу.

— Сейчас я вам что-то скажу, миссис Сондерс, — обратился он к ней. Что-то такое, чему вы не поверите. — Он схватился за забор и внимательно посмотрел на неё через толстые стёкла очков. — Сегодня вечером вы нарезали полную корзину роз. Острыми ножницами вы перерезали стебли живых существ, и каждая роза, которую вы срезали, издавала пронзительный крик. Вы знаете об этом, миссис Сондерс?

— Нет, — сказала она. — Я, безусловно, этого не знаю.

— Но это так. — Он учащённо дышал и старался справиться с волнением. — Я слышал, как они кричат. Каждый раз, когда вы перерезали стебель, я слышал крик боли. Очень высокий звук, примерно сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы сами вряд ли могли бы услышать его. Но я слышал.

— Неужели, мистер Клаузнер? — Она решила, что через пять секунд убежит домой.

— Вы могли бы возразить, — сказал он, — что куст розы не может чувствовать, потому что у него нет нервной системы, и не может кричать, так как у него нет горла. И вы были бы правы. Ничего этого у него нет. Но как вы можете знать, миссис Сондерс — при этом он перегнулся через забор и понизил голос до шёпота, — как вы можете знать, что стебель розы не испытывает такой же боли, когда его перерезают пополам, какую почувствовали бы вы, если бы кто-нибудь перерезал вам талию садовыми ножницами? Откуда вы можете знать это? Ведь роза тоже живая, не правда ли?