Колдуны - Адам Нэвилл

кажется, что нужна новая личность, которая более соответствовала бы недавно приобретенному статусу домовладельца. Только он не знает, что требуется для этой роли.

Получив, наконец, ключи и документы на дом, он словно вышел из темной комнаты, черты и детали которой были смазаны его тревогой. Из комнаты, которую ему давно хотелось покинуть. Из взятого в аренду замкнутого пространства, принадлежавшего кому-то другому. Домовладельцу, который в любой момент мог велеть ему убираться или потребовать дополнительную плату за пребывание в этих унылых пределах. Однако беспокойное, нетерпеливое ожидание выхода не покидало его и сегодняшним утром, будто Том всего лишь вошел в другую такую же комнату, черты которой тоже скроет его тревога. И все сначала.

Конечно, со временем он приспособится. Но прямо сейчас звание домовладельца выглядит неуместно. И сравнения с другими судьбоносными событиями прошлого тут не годятся, но это все, на что он может опереться. Вот, например, встреча с Фионой, его женой, – он очень долго хотел ее издалека, прежде чем начал ухаживать. А когда все-таки набрался смелости и пригласил на свидание, пришлось ждать, пока она свяжется с ним, и мучиться от призрачной боли в животе. А на первом свидании ее ладонь легла на его руку, и Том сразу понял, что теперь они вместе. Фиона проложила новый курс его жизни – куда замечательнее того, где он барахтался в одиночку.

Грейси. Чуду предшествовали два года тщетных попыток завести ребенка. Они почти сдались, но девять месяцев спустя у него на руках уютно лежала завернутая в белые полотенца малышка и впервые моргала затуманенными глазами. Том никогда до конца не верил, что однажды станет отцом.

Мечты сбываются. Горячее желание вознаграждается.

«Но это…»

Так или иначе, приобрести собственный дом и больше не снимать жилье у безразличных и бессовестных людей, живя в состоянии вечного компромисса и недовольства, было самым трудным из возможного. Из-за денег.

– Папа-а-а! Ну! Давай! Твоя очередь! Давай!

– А если я похожу? – примирительно спросила Фиона.

– Нет. Папина очередь!

Существует порядок вещей, правила. Многие из них неписаные, но все-таки есть. Это вам и четырехлетний ребенок скажет. И в существующем порядке вещей Тому не суждено было стать домовладельцем. То, через что пришлось ради этого пройти, состарило и вымотало его куда сильнее, чем он предполагал. Только для того, чтобы оказаться здесь, он сжег нервы, которые, возможно, уже не заменить.

Теперь же, с ключами в кармане – такими горячими и неудобно прижатыми к бедру, – его мучает мысль о том, сколько нужно зарабатывать, чтобы заплатить рабочим; чтобы покрыть ремонт и улучшения, которые придется сделать своими руками; чтобы их дом стал пригодным для жилья. И Том подозревает, что в следующем году у него обуглится еще больше предохранителей.

«Не все сразу, приятель. Мы в деле».

Том отвлекается от самого себя, чтобы сделать вялую попытку дать Грейси подсказку.

– То, что начинается на… – Ни малейшей идеи. Его взгляд рыщет за лобовым стеклом, за боковым. – Начинается на…

Грейси напрягается, охваченная страстным желанием угадать раньше мамы.

Мимо проплывают обширные, просторные сельскохозяйственные угодья. Но там мало что может послужить подсказкой, подходящей для его дочери. Трава. Забор. Корова. Дом. Дерево. Ворота. Дорога. Все это уже загадывалось и угадывалось. Больше ничего нет.

«Я здесь ни души не видел». Никто не показывается на унылых влажных полях, разделенных на участки проволочными ограждениями. Никто не трудится за пожухлыми остатками живой изгороди. В небе мало птиц, если не считать сбивчиво каркающих ворон. Что касается деревьев, то на возвышенностях растут лишь чахлые рощицы, подстриженные или разбитые на последние жалкие перелески. Лесам – сходящим на нет скелетам за колючей проволокой лагерей для военнопленных – предстоит освободить место для новых пустых полей. И цементных амбаров. Телеграфных столбов. Мусора в придорожных канавах. Сбитых животных на асфальте, размазанных и одновременно спрессованных. Разрушенной земли. Голой земли. Выкорчеванного, выскобленного кустарника. Уродства и излишней аккуратности. Пустоты. Даже индустриальности. Разрушения. Негде и нечему гнездиться, пускать корни, прятаться. Зелень, но завоеванная и опустошенная ближайшим поселением. Это долины с промышленными фермами на орбите города. Ледяное кольцо, окружающее почерневшую планету.

– Папа! Твой ход!

А затем они пересекают границу. К своей части земли.

Неясно, когда именно происходит переход от уныния к плодородию. Дорога «Б» сужается, и на некоторое время ее заслоняют дубовые ветви, отбрасывая тень в салон фургона. Затем трасса ныряет, сворачивает на запад. Поворот, крутой подъем, и окружающий мир меняется. Даже Грейси отвлекается на карусель теней и солнечного света на первозданной земле и лобовом стекле.

Здесь уже не равнина. Холмы ломают линию горизонта и расчерчивают землю плавными волнами. Вкрапления деревьев превращаются в самый настоящий лес, убегающий от опушки вдаль. В небе парит канюк. Потом появляется еще один. Пытаясь укрыться от них, хлопают крыльями лесные голуби. Тона меняются. Злаки скрывают расчесанную гигантами желтоватую землю. Случайные сенокосные луга окрашены в пастельные цвета. Живые изгороди густеют, топорщатся и наводят на мысль о мимолетной жизни, которая порхает и жужжит внутри. Внушающие покой вековые деревья суровыми часовыми дремлют по углам полей. Под крепкими ветвями бродят карамельные в шоколадных пятнах коровы. Над открывающимся видом полотнища пепельных туч распадаются на кучевые облака, пушистые, словно вата.

Различие между «там» и «здесь» поражает Тома. Так же было, когда он приезжал сюда для просмотра. Остатки его озабоченности убегают следом за тенью облаков, отступающей за крутой холм. И взгляните туда! Между ясенями торчит шпиль деревенской церкви, пронзая голубые небеса, вызывая в памяти освещенное свечами убранство, цитрусовый хмель, жареную свинину, прокопченные балки, сов, летучих мышей, прыгающих оленей, журчащие ручьи, зеленые дорожки, мельничные колеса, веревочные качели и колокольчики. Это, должно быть, деревня Эдрика[1].

Практически другая страна, а Том – иммигрант, который смотрит на нее из-за перил большого белого корабля; его разум, словно огромный глаз, вбирает свет, выхватывает и лелеет сказочные детали.

– Вот мы и приехали, – устало произносит Фиона, прерывая задумчивость мужа. – Конец пути, ребята.

За грязным лобовым стеклом темнеет на узкой дорожке старое здание. Дом.

К Тому приближается бледное пятно личика Грейси, и она толкает отца в плечо, возвращая его к своим потребностям.

– То, что начинается на «Д», – наконец говорит Том.

Грейси вздыхает, задерживает дыхание. Ее голова поворачивается.

– Деревья? Дыра!

– Дом с привидениями? – предлагает Фиона.

Покинув квартиру, которую они снимали восемь лет – единственное место, что Грейси называла своим домом, – Фиона мало разговаривала, если дело не касалось забот о дочери: где ей перекусить, чем ее развлечь, как отвлечь. Чтобы путешествовать с их малышкой