Шаг вперёд, два назад - Николай Асламов

Разговору вторило глухое дребезжание и цоканье копыт. На рай тоже не похоже. Частые подпрыгивания на кочках вскоре убедили Вальтера, что он в телеге.

– А я тебе говорю, совсем ошалели люди! – продолжал возмущаться первый. – Раньше хоть разбирались, судили, а теперь чуть что – сразу за инквизитором бегут, в чертовщине друг друга обвиняют. Утопить, сжечь или живьем закопать – вот и все разбирательство! Вон, шурина моего свояк – кобелина знатный. Седой уже и плешивый, а все бес ему в ребро. Чем он там девок охмуряет, не знаю, может, денег дает, может, еще чего, но только не со всеми выходит. Вон, мельникова дочка возьми и тресни его скалкой. Через всю деревню гнала, лупцевала, хаяла его, на чем свет стоит. Хорошо, совсем не прибила. Повеселились все знатно! А этот только отлежался – шасть к отцам-дознавателям. Заявил, что дочка мельникова – колдунья и наслала на него мужское бессилие, а для подтверждения жену с собой прихватил. Такая карга, я тебе доложу, страх! На племенных быков бессилие нападет!

Второй собеседник задорно рассмеялся. Хохоту вторил веселый металлический перезвон.

– Конечно, не знала эта страхолюдина супружеских радостей, – продолжал первый, – о чем дознавателям и сообщила. Так она ведь их лет двадцать уже не знала! Отцы, конечно, для виду народ в деревне поспрашивали – ну, людишки и рассказали, что да, девка, мол, лупила колотушкой и проклинала вслух. Все, на следующее утро дочку мельника, обритую, сожгли, а свояк шурина моего к другим бабам приставать начал.

Второй хохотал и звенел уже без остановки.

– Где это видано? Колдовство, видишь ли, всем мерещится! – не на шутку разошелся первый. – Неурожай – колдовство, урожай – колдовство, молоко скисло – колдовство, от гороха на музыку пробило – снова колдовство! Чихнуть лишний раз нельзя, вдруг сосед тебя в колдуны запишет. А мне-то как? Я с детства чихаю по два-три раза подряд, нос у меня такой!

От громкого визгливого смеха и веселого звяканья голову так ломило, что Вальтер невольно поморщился. Решив, что его отправили в чистилище, чтобы искупить грехи страданием, музыкант сделал попытку приподняться.

– Смотри-ка, господин чихающий колдун, очнулся наш счастливчик! А ты все – «сдохнет, не сдюжит»! – заверещал второй и опять зазвенел.

«Колокольчики на нем, что ли? Или бубенцы?»

– Да уж, парень, свезло тебе! – с кряхтеньем произнес первый.

Вальтер наконец различил, что тот сидел немного подальше – видимо, лошадью правил, а второй, звеневший, – рядом с ним, в телеге.

– Кому я обязан? – с трудом выговорил музыкант. Язык слушался плохо, а остальное тело и вовсе отказывалось повиноваться.

– Мерину, который телегу тянет, – поспешил с ответом второй. – А еще достопочтенному бондарю, да сохранит Господь его бочки целыми, а живот – полным! Это он тебя погрузил в лихую колесницу, на которой, как говорят, воевал еще греческий царь Александр.

– Яном меня зовут. Не знаю, кто в моей телеге воевал, но кабы не дурак этот, бросил бы я тебя в том овраге, – простодушно заявил бондарь. – Подъезжаю, значит, к мосту, а он там уже роется, трупы обирает. Ладно, раз он нашел, первая доля, стало быть, его. Тут он и заявляет, что под конями еще кто-то есть, поднять надо. Напряглись, вытащили. Ты дышал едва-едва, а он тебя в нос лизнул, ухо свое к груди приложил и сказал, что жить будешь.

– Кстати, может, дадим что-нибудь живому? – вставил второй. – Как-никак, на его долю тоже причитается.

– Да уж, знатно он тому всаднику шею свернул! – хмыкнул бондарь. – Кинь ему сапоги. Мне не налезают, может, ему сгодятся?

На живот Вальтеру упал тяжелый сверток, пахший новенькой кожей. Музыкант резко отбросил его в сторону и, превозмогая нахлынувшую боль, попытался охлопать одежду в поисках флейты. Оказалась на месте.

– Так, давай-ка не залеживайся! – уже верещал над левым ухом второй, непрерывно звеневший колокольчиками. – Кровь к голове прилить может, и от удара помрешь раньше срока. Зря, что ли, вытаскивали тебя?

С помощью крепких рук, безжалостно тянувших вверх, музыканту удалось приподнять голову и положить ее на доставшиеся сапоги. Иголки тут же впились в шею и плечи, а в довесок к боли пришли сильное головокружение и тошнота. Уж лучше было помереть от кровяного удара, чем так мучиться!

– Ты шут? – спросил Вальтер, когда тьма перед глазами немного замедлила вращение.

– Владыка мира, – тут же ответил задорный голос. – А еще весельчак, балагур, озорник, зубоскал, шутник, фигляр, дурак, выдумщик, шалопай и вестник мимолетной радости!

– А зовут тебя как? – поинтересовался Вальтер.

– Да как только не зовут! – зазвенел шут в ответ. – И так, и сяк, и наперекосяк. Когда не зовут, сам прихожу. Ты можешь называть меня ваше Всешутейшее величество Йост Иррганг.

– Я слышал о Принце любви из Турне, что путешествует верхом на свинье, про Короля дураков из Лилля, про Принца утех из Валансьенна, про Аббата веселий из Арраса2, – перечислил Вальтер. – Про Всешутейшее величество ничего не знаю.

– Конечно, – подтвердил новоявленный вестник радости. – Вся эта челядь из моей свиты регулярно забывает чествовать своего монарха!

– Болтун это, каких свет не видывал! – вставил бондарь. – Прогнать бы его поганой метлой, да обещал подвезти!

– А где мы едем? – забеспокоился Вальтер.

– Мы в предгорьях Гарца, вздымающихся на теле благословенной Саксонии, словно перси молодой вдовы при виде юного красавца, – тут же растекся шут. – Если посмотреть направо, покрытые туманом всхолмья…

– Я не могу посмотреть направо, – оборвал дурака Вальтер. – Налево, кстати, тоже.

– Да я так, фигурально выражаясь… – пошел шут на попятный, раззвеневшись не на шутку. – Достославный бондарь, да будут бочки твои красивее дамских округлостей, не подскажешь ли, которая из здешних вершин – Брокен?

– Ведьмина гора? – переспросил владелец телеги. – Да вон она, самая высокая. Из-за других макушкой выглядывает да в тумане прячется. Тьфу на нее!

– Отчего же тьфу? – поинтересовался шут. – Гора как гора, видал я, конечно, и повыше…

– Будто сами не знаете, что на той горе творится! – вскрикнул бондарь, а потом, понизив голос, зашептал:

– То и дело слетаются ворожеи и колдуны со всего света, кто на козле черном, кто на метле, кто на прялке или ухвате, а кто в ступе. Каждый со своим демоном, инкубом аль суккубом под руку. Без этого никак. Там напьются все крови честных христиан, да как начнут развратничать вповалку, тут уже не разберешь, кто где! А в самую полночь появляется перед ними сатана, и они по очереди рассказывают ему про все мерзости, что причинили людям…

– Интересный ты человек, господин Ян! – хмыкнул Вальтер. – В колдовство то веришь, то не веришь.

– Так то же Брокен! – возразил бондарь. – Одно дело, когда я благоверную свою ведьмой сгоряча обозвал, и совсем другое, когда вой по горам на всю Вальпургиеву ночь, костры да людские вопли!

– Решено, – хлопнул ладонью шут. – Мы должны на это посмотреть! Через неделю святая Вальпургия, вот и залезем.

– Кто это мы? – поинтересовался Вальтер. – Не собираюсь я с чертовщиной якшаться! Тем более в ночь ведьм.

– И я не пойду, – заявил бондарь. – Еще мальчишками там по склонам лазили. Как вспомню, жуть берет! Туман там постоянный, хоть днем, хоть ночью, мороз до костей пробирает, и камни кругом плоские стоят, на которых ведьмы жертвы чертям приносят… Брррр! А если душа христианская в туман зайдет, то светиться начинает, чтобы твари адские ее, значит, разглядели3.

– Ну вот, – разочарованно протянул шут, – столько интересного, а я один туда иду! Даже пешей дороги не знаю!

– Справишься, – пресек эти поползновения бондарь. – Я сейчас прямо поеду, в Гослар, а тебе, дурак, направо. Протопаешь в горку, потом с горки, там и деревня. Не помню, как ее там, то ли Швайншайс, то ли Штильштайн. Там тебе всякий дорогу подскажет.

– А двор постоялый или харчевня там есть? – вставил Вальтер. Тошнота и головокружение почти отпустили, и вечно прячущийся в утробе голод немедленно напомнил о себе.

– Да как же не быть? – ответил бондарь. – Вон уж тот перекресток виднеется.

– Ну, тогда всем счастливо оставаться! – радостно зазвенел шут, спешно засобиравшись. – Только ты, господин бондарь, одежонку верхового мне подай, как условились. Нечего ее под седалищем припрятывать! Чай, задница – не глотка, гуся не затолкаешь!

Кабак гудел, как растревоженный улей. Стук кружек, пьяный смех и бессвязный гомон сливались в привычную мелодию вечерних попоек, извечных, бессмысленных по своей сути, но необходимых тем, кто тщетно искал забвения от горестей жизни на дне кружки.

«Интересно, кто забирается в такую глушь? Или здесь наливают только своим?» – подумал Вальтер, замирая на пороге и стараясь унять учащенное дыхание. До того, как его толкнут в грудь или в спину, пройдет всего несколько мгновений, а отшагнуть в сторону, никого не задев, всегда было задачей невыполнимой. Столы везде расставляли, как Бог на душу положит.