«Простая» человеческая жизнь. Целиком - Тимур Ибатулин

А Илья Ильич мерно ходил вдоль строя. Ходил и думал:

«… Почти дети… Что же это, как стало возможным такое?!!! Ну не могу я ВАС отправить на фронт, не могу, несмышленыши… Вы же в прямую, ищите гибели! Если незачем больше жить, стоит ли цепляться за жизнь?!! Одеты все разнокалиберно, но чисто. Все подтянуты, два месяца ожидания не сломили их решимости… Взгляд перед собой…

Да нет, здесь, что–то еще… Вот! Блеск в глазах — это… надежда!»

Строй напряженно стоял. Каждый вытянулся вверх.

«Чтобы рост прибавить», — усмехнулся мысли военрук и посмотрел на комиссара — Кирилла Алексеевича. Не было, наверное, той мелочи, которую Кирилл мог бы упустить. «Хороший психолог», отметил про себя Военрук, «Хороший комиссар должен быть хорошим психологом! Хороший? Хм, Кирилл Алексеевич на своем месте. Именно, что хороший комиссар!»

Кирилл Алексеевич посмотрел в окно. Вдоль улицы две бабки тянули на тележке какое–то тряпье — «вот и эти торопятся… и жизнь не спрашивает — хотят ли они такой судьбы?» Комиссар выпустил в потолок большое кольцо дыма, и тут же поморщился, дернул рукой — окурок догорел, жег пальцы. Кирилл Алексеевич ввинтил окурок в пепельницу.

Илья Ильич перестал ходить и теперь, остановился напротив коренастого парня с конопатым лицом. Парень задышал чаще, сильней втянул живот.

«Нервничает», — догадался комиссар из своего угла. А военрук сейчас не видел парня, смотрел сквозь него. Илья Ильич размышлял: «Итак: — если это надежда — на что? Умереть и закончить всё единым махом? Нет — слишком просто! Значит — отомстить? Хорошо это даст желание ЖИТЬ!

И, все равно, на фронт нельзя — в учебку их!»

Парень все же не выдержал и посмотрел на командира. Илья Ильич улыбался, он уже понял, что пока размышлял надолго остановился перед самым низкорослым парнем и смутил его: черный ежик волос, хмурый, решительный взгляд серых глаз, аккуратный, подтянутый, спортивный…

— Как зовут?

— Александр, товарищ капитан!

— Почему Вы так стремитесь на фронт?

— У меня убили всю семью, и есть смысл жить только на передовой, с оружием в руках.

— А в какие войска Вы желаете попасть?

— В авиацию!

— В авиацию, — раздумчиво проговорил Военрук, — что же, вполне! Летчиком или пилотом?

— А в чем, простите, разница? — Покраснел подросток.

Иван Ильич переглянулся с комиссаром. Оба расхохотались…

— Простите… — сказал военрук, и уже всем, громко:

— Воль–но!

— Летчик это: связист, механик, штурман, стрелок… Пилот — тот, кто за штурвалом, — пояснил молчавший до сих пор комиссар.

Будущие бойцы прыснули смехом.

Иван Ильич и Кирил Алексеевич поддержали веселье.

Ближе к ночи в военкомате сделали перерыв «на обед». Илья Ильич ворчал: «Трудно назвать обедом — завтрак из чая полученный вечером!»

— Зато с сахаром! Видишь, как с интендантом повезло?

— Да… если бы он еще видел дальше своего носа! — проворчал военрук.

— А он уже видит — ему Матвеевна свои очки отдала. Конечно линзы не такие толстые, но «натыкаться на шкафы» он перестал, а нос у него определенно выдающийся!

Илья Ильич рассмеялся, вспомнил шутку, что если интендант выходит из–за угла, то сначала показывается его нос, потом… опять нос, и лишь затем хозяин носа.

Военрук подошел к окну, отхлебывая чай посмотрел во двор:

— Тиха и безмятежна ночь… словно ничего не происходит, а вокруг мир, — прозвучало задумчиво.

— Ты мне лучше скажи, Илья Ильич, о чем ты думал, когда шел вдоль шеренги ребят?

— О них и думал.

Нет, ты не отговаривайся. Послал на учебу, будет младший комсостав, все хорошо. Ты рассчитываешь, что пока они учатся война закончится?

— Не кончится она, — военрук тяжело вздохнул, смял сигарету, бросил в пепельницу. Увидел острый взгляд комиссара и пояснил, — я видел войну, одна Испания чего стоила, потом Финская… сам бы хотел чтоб все быстро кончилось… Вот только немец со всей Европы силы набрал, и нам будет очень тяжело его опрокинуть.

Комиссар весь поджался, но молчал, слушал, и военрук продолжил:

— Очень жалко ребят, сироты… я видел таких в Испании, они очень легко гибли. В учебке у них будет время подрасти, отвлечься и все переосмыслить. Ненависть их поостынет, перестанет быть безрассудной, а ответственность за людей даст смысл существования… Да и командирский состав нам понадобиться — война явно будет не меньше года, а возможно и больше растянется…

— Считаешь, затянется? — Комиссар тяжело посмотрел на военрука. Илья Ильич выдержал взгляд:

— Зря ты так… мне не меньше тебя хочется на передовую… И понадобится возьму винтовку и пойду, рядовым пойду!!! Но сейчас я нужен здесь. Ты, нужен, здесь! А война… будет долгой, победы никогда не даются легко и… главное, остаться человеком, в этой мясорубке! И… сохранить детей! Сейчас им лишь бы отомстить!

Комиссар гневно вспыхнул:

— Как ты можешь так говорить?.. Ты ведь командир, с опытом! А дальше собственного носа не видишь! «Отомстить» говоришь, думаешь это главное? А сотни добровольцев, которые пришли в эти дни. Они тоже отомстить? Ведь это только наш пункт! А по стране? Старики и дети поднимаются! Дети…, даже дети, ты понимаешь?!!! — Кирилл Алексеевич вдруг скис, сгорбился, — ни черта ты не понимаешь, «отомстить», РОДИНУ они идут защищать… землю свою!

— Лексеич, ты не кипятись, конечно, Родину. А все остальное мелочи…

— Мелочи?!!!

— Да, мелочи! Вот только то, что они дети, это не мелочь! Это беда… И чем дольше они будут учиться, чем более они будут подготовлены, тем больше шансов сохранить этих детей.

— Будем надеяться, что мы поступили правильно… — комиссар обессилено сел на стул, — закрывай к едрени–фене всю канитель, давай спать!

Александр Михайлович облокотился на больничный подоконник и смотрел на облачный горизонт. «Был разговор военрука с комиссаром или я его придумал? Сложная штука память… А, может, я не проходил тогда под окном военкомата, не останавливался услышав разговор о нас? Или мне этот разговор вообще приснился?

Неважно. Действительно — люди шли на смерть не для того чтобы отомстить, а для защиты, спасения, сохранения всех ценностей, с простым названием Родина…», дед пошевелился, привычно нашаривая в кармане кисет с табаком и газету для самокрутки. Потом спохватился: в современное время не знают, что такое самокрутка, курят сигареты. Вспомнил — уже два года сам не курит, что сегодня приходили его студенты. Навещали. Просили быстрей выздоравливать и возвращаться на кафедру. Александр Михайлович разволновался. Мысли текли, перед внутренним взором вставали образы — жены, мамы, погибшего друга…

Шурик после разговора с Александром Михайловичем позвонил домой. Мамы дома не было. Сестренка успокоила: все нормально, ждут, беспокоятся о нём, бестолковом, что звонил тренер, спрашивал о состоянии.

Санька дал ценные указания сестре, успел в туалет, и теперь ожидал у процедурной.

Шурку лихорадило, лоб покрыла испарина. «Тоже мне самбист», одернул он себя, «Откуда эта дрожь в руках, мне же не страшно? — обычный укол…», — память услужливо развернула перед глазами похожую на окружающее картину прошлого. Два года назад он так же ждал у кабинета в онкологическом диспансере:

«Сидеть в таком месте неуютно. Ожидание неприятным комом оседало в глотке, груди распухал болезненный шар страха. Он постепенно разрастался, подчиняя волю, скручивая все человеческое, что помогает жить.

На улице косыми лучами ложилось на мокрый асфальт утреннее солнце. Сквозь мрачное настроение оно казалось невзрачным, блеклым… «Все вокруг серое», — понял Сашка, — «весь мир серое бытие…»

Голова гудела, шум в ушах нарастал, «кровоток шумит? Да, наверное, больше нечему…». Картинку перед глазами повело, потом взгляд сфокусировался удерживая баланс на грани реальности.

— О–оп–ля, вот и голова закружилась, — вслух констатировал свое состояние Сашка, он на все смотрел будто со стороны. Было даже немного интересно, если бы не так страшно!

Мысли скакали как теннисные мячи, а порой увязали как в болоте:

«Когда же, когда? Сколько же можно? Скорей бы, ожидание страшнее операции».

Его мольбы не слышали, время тянулось. Шурик с ненавистью посмотрел на дверь:

— Чтоб ты пополам лопнула — деревяшка равнодушная! — в сердцах воскликнул он.

Почему все так в жизни устроено — давно ожидаемое приходит неожиданно, когда не готов.

Дверь открылась.

— Петров здесь? — спросили в пространство.

«Долетело до врачихи или нет, про «деревяшку», — краснел и мучился вопросом Шурка.

В проеме двери появилась женская голова в белом колпаке. Оглянулась, увидела, что больше никого нет. Понижая голос спросила:

— Петров Александр, здесь?