Пепельные цветы - Алексей Притуляк

Да уж... Можно себе представить, что тут творится в шторм. И вот в этом царстве сонной тишины, ветра всех направлений и тягучей, как зубная боль, скуки ей придётся провести как минимум двадцать дней? Какой ужас!

- Ги-и-ир! - прокричал матрос-не-матрос-а-какой-то-дяденька, бросаясь опускать трап.

- С богом, - повторил Мне-то-что, кивая и полубеззубо улыбаясь на прощанье.

Беатрис махнула ему рукой и вцепилась в свой чемоданище.

Именно чемоданище. Она ведь не думала, что Гарри её прокатит. В чемодан было уложено всё самое необходимое, вплоть до тёплого пальто, тестов на беременность и фарфорового слона, без которого она нигде не будет чувствовать себя уютно. Вес получился вполне себе приемлемым. Для здоровяка Гарри, который должен был его нести. Но когда Беатрис вцеплялась в ручку этого пузана и пыталась оторвать его от земли, она прекрасно понимала, что пальто ей вряд ли понадобится, что залететь будет не от кого, а фарфоровый слон... Даже он не сможет сделать комнату в этой мрачноватой гостинице уютнее. Несколько книг, фотоаппарат, старые письма и две коробки конфет тоже заставляли усомниться в собственном благоразумии. Нет — в здравомыслии.

Это не одно и то же?.. Не важно.

Волоча чемодан к трапу, возле которого добродушно улыбался как-бы-матрос, она ощущала на спине довольные взгляды сидящих на лавке будущих обитателей острова Грасхольм. Возможно, они тоже добродушно улыбались.

Нет, они не улыбались — они ехидно посмеивались, не разжимая губ, над этой дурой, которая надумала втолкнуть в чемодан половину своей маленькой квартирки.

Ну и ладно, смейтесь. Смейтесь, но помогите же хоть кто-нибудь! Я же свалюсь с этого скользкого, как улитка, трапа. И чемодан утянет меня на дно, потому что я ни за что его не выпущу, ведь в нём письма от мамы и дурочки Хелед, в нём совершенно новое пальто и мой любимый фарфоровый слон!

Никто ей не помог. Под лучезарной улыбкой как-бы-матроса она, едва переставляя ноги в туфлях на высоком каблуке, волоча свой ужасный чемодан, спустилась по трапу на деревянный причал.

- Приятного отдыха, мэм! - крикнул ей псевдоматрос, махнув на прощанье, и принялся поднимать трап.

Беатрис оставалась совсем одна на этом ужасном острове. Никто не ступил на его холодную землю вместе с ней. Впрочем, оно и к лучшему, наверное. Ведь если бы кто-нибудь из её мрачных неразговорчивых попутчиков оказался рядом, это было бы, наверное, ещё хуже, чем остаться здесь одной, навсегда.

Она с тоской посмотрела на кирпичную дорожку, которая вблизи оказалась ещё более непритязательной, чем с палубы. «Прощайте, каблуки!» называлась она. Следовало бы выставить перед ней специальный дорожный знак: красный круг, в центре которого перечёркнуты высоченные «шпильки». Чемодан, пожалуй, тоже следовало бы зачеркнуть. Потому что при такой тяжести кирпич просто лопнет под острым каблучком, каблук попадёт в образовавшийся тектонический разлом и... Не думать об этом, не думать!..

Она с испугом посмотрела в небо, потому что оттуда, сверху, упал вдруг на голову, прижимая к земле, тяжёлый гул, который стремительно нарастал, нарастал, нарастал, превратившись сначала в пронзительный рёв и визг, а потом — в свист. Потом снова рёв. Потом снова гул. Пять военных самолётов пронеслись над ней так низко, что казалось, она почувствовала исходящий от их двигателей жар. Они умчались куда-то — наверное, на восток. Собственно, это мог быть только восток. Если бы они летели на запад, то конечно же сначала расстреляли бы Беатрис вместе с её чемоданом (бедный фарфоровый слоник!). А так они полетели расстреливать китайцев. Или русских. Или индейцев. Или кого-нибудь ещё, с кем они там сейчас воюют.

Она вздохнула, оставила чемодан у начала тропы и осторожно, тщательно выбирая, куда поставить ногу, стала взбираться по холму к гостинице.

2. День первый. Ллойд

Это была совершенно новая бритва. Он купил её специально для отдыха. Так велел профессор Локк. Он сказал буквально следующее: «Начинать новую жизнь нужно не с главного, а с мелочей. Если начнёте сразу с главного, у вас наверняка ничего не получится. Начните с чего-нибудь второстепенного: купите себе новую кепку, новую... э-э-э... бритву».

Выйдя из клиники он сразу отправился в ближайший мужской магазин и купил себе кепи. И бритву. Кепка изумительно сидела на голове. Бритва отлично с ней сочеталась (Ллойд потратил не меньше получаса выбирая подходящую по цвету рукоять). Поэтому он не стал снимать новый головной убор, когда пошёл бриться.

Хозяин пансиона поселил его в прачечной. Это показалось Ллойду немного странным и непривычным, но он не знал, как следует вести себя в ситуации, когда хозяин говорит тебе: «Будешь жить в прачечной, я сказал! А не хочешь — убирайся. Паром пойдёт обратно через полтора часа». Говорил он громко, что само по себе выводило из равновесия, мешало сосредоточиться и спокойно подумать. Ллойд не переваривал подобных людей: громкоголосых, грубых, массивных, с лицом, словно вырубленным тупым топором престарелого папы Карло, чья рука уже растеряла былую сноровку, а глаз утратил прежнюю зоркость.

В прачечной не было зеркала, поэтому бриться он намеревался в гостиной, там, где стояла в углу старая-престарая металлическая раковина с большой вмятиной и висело над ней мутное-премутное зеркало.

Пансион пустовал. Это совершенно точно. Поэтому тем более было непонятно решение хозяина, предоставившего Ллойду сырую, хотя и приятно пахнущую, прачечную вместо обычной сухой комнаты. Ну что ж, в конце концов может быть так, что все комнаты уже раскуплены заранее, что называется — забронированы. Поэтому счастье ещё, что хозяин вообще согласился пустить его на постой.

Ллойд бросил на плечо полотенце (про полотенце профессор ничего не говорил, поэтому оно было старым, оставшимся ещё от тётушки Несты) и вышел из комнаты.

Он жил здесь второй день и пока плохо ориентировался в дверях, коридорах и лестницах. Собственно, коридор был всего один, как и лестница. Но вот дверей действительно было много — не меньше восьми-десяти.

Странно, что люди не обращают внимания на то, как меняется мир при каждом их движении. Они так привыкли к этому, что смотрят на происходящее сквозь пальцы. А Ллойд всегда поражался переменчивости мира. Ведь когда ты выходишь за дверь, ты поворачиваешь направо, чтобы пройти к лестнице вниз. И каждый раз, возвращаясь, тебе приходится некоторое время внутренне готовить себя к тому, что сейчас произойдёт. Ведь, как это ни странно, чтобы войти в ту же самую дверь, из которой ты вышел час назад, нужно будет повернуть уже не направо, а — налево! И каждый раз Ллойд чувствовал себя букашкой, затерявшейся в лабиринте коварного, безликого, изменчивого и жестокого мира, в котором никогда нельзя вернуться назад тем же путём, каким уходишь, и который постоянно ставит тебя перед выбором правильного пути, стремится разрушить твоё «я» своей загадочной непредсказуемостью.

И это не говоря о зеркалах! Зеркало, в которое ты смотришь, когда бреешься, обманывает тебя совершенно неприкрыто, нагло. Оно даже не пытается скрыть свою к тебе нелюбовь. И каждый раз, когда тебе кажется, что ты видишь в нём себя, – это обман. Ты видишь в лучшем случае — своё отражение. Которое может быть вовсе не твоим. А может быть и вовсе не отражением.

Ничего не поделаешь, мы живём в мире, полном обмана, лжи, неприязни и страха.

Он прошёл полутёмным тесным коридором в жилые помещения. Благо, прачечная располагается на первом этаже, что избавляет его от необходимости сталкиваться с лестницей. Лестница — это ещё одна, острейшая, грань коварства, но о лестницах лучше сейчас не думать.

Дремотная тишина и тёплый аромат пыльного дерева успокаивали, так что он даже остановился и постоял немного, всей грудью вдыхая запахи тишины и покоя. Замечательный пансион! Как здорово, что он отправился именно сюда! Удачное место, чтобы начать новую жизнь. Вот только... хозяин был бы поинтеллигентней.

Надышавшись, быстро шмыгнул в общий коридор, из которого лестница уводила на второй этаж. Старательно не глядя на неё, скользнул на цыпочках к двери в гостиную.

Уф! Без происшествий.

Теперь нужно было ещё не позволить зеркалу обмануть себя, запутать, напугать. Нужно было стать предельно собранным и осторожным. Нужно, чтобы никто не помешал.

Он проследовал через скудно обставленную гостиную в угол. Покосился на шпаги, перекрещенные на стене, под рогатым шлемом. На камин, оскаливший свою чёрную беззубую пасть. Быстро выдавил на ладонь крем из тюбика, принесённого в кармане. Размазал, растёр по лицу, вдыхая запах мяты и кожаного ремня, обволокший лицо. Раскрыл бритву, опасливо держа в стороне от шеи, поглядывая на отточенное лезвие, блекло отразившее тусклый свет трёхрожковой люстры.

Едва поднёс бритву к щеке, как хлопнула входная дверь.