Ян - Анна Гавальда

Шизик. Маргинал. Молодой человек начала ХХI века, родившийся в богатой стране, воспитанный любящими родителями, маленький мальчик, у которого было все: ласки и поцелуи, праздники в честь его дней рождения, игровая приставка с джойстиком, абонемент в медиатеке, монетки от Зубной феи, весь Гарри Поттер, карточки «Покемон», «Ю-ги-о», «Мэджик»[2], хомяки, новые хомяки взамен старых, безлимитные тарифы, путешествия в Англию, модные свитера и все остальное, и не только это.

Не только…

Маленький мальчик, родившийся в самом конце ХХ века, которому с самого детства, как только он дорос до того, чтобы выкидывать свои фантики в помойку, неустанно твердили, что природа гибнет по его вине, леса исчезают в пальмовом масле его сладких булочек с шоколадом, айсберги тают, когда его мама заводит машину, все дикие звери вымирают, и если он не закрывает кран, когда чистит зубы, значит, все это происходит отчасти из-за него.

Любознательный и послушный ученик, на уроках истории он в конце концов усвоил, что принадлежит к белой расе алчных колонизаторов, трусов, доносчиков и коллаборационистов, тогда как на уроках географии ему из года в год повторяли ужасающие цифры грядущего перенаселения планеты, индустриализации, опустынивания, нехватки кислорода, воды, ископаемых энергоносителей и земель, пригодных для земледелия. Что уж тут говорить об уроках французского, где у вас непременно развивалось отвращение к чтению как таковому, ибо вас постоянно вынуждали все портить: «Найдите и вычлените лексическое поле „чувственности“ из данного стихотворения Бодлера» — оп-ля! приехали, о чувствах можно забыть; или же об уроках иностранного языка, где вам год за годом напоминали how much you were ouna mayouscoula Scheise[3]; или же, наконец, о таком предмете, как философия, который, как оказалось, представлял собою сумму всего прочего в концентрированном виде и в еще более беспощадной форме: «Эй ты, маленький белый импотент, изъясняющийся с таким акцентом, что все вокруг умирают со смеху, найди-ка и вычлени лексическое поле бардака твоей цивилизации, будь добр. У тебя четыре часа».

(Оп, оп, оп-ля-ля, черновик… в желтую помойку[4].)

А когда наконец весь этот багаж мрачноватых знаний получен, усвоен, выучен, переварен, повторен в экзаменационных работах и учтен в статистических данных об успешном окончании школы, к нему стоит прибавить еще несколько лет учебы, чтоб не слишком быстро застрять в узком проходе к светлому будущему.

И ты, как дурак, выполняешь все, что требуется: зубрежки, экзамены, дипломы, стажировки.

Ты работаешь стажером задарма, без оплаты, без всякого финансового вознаграждения, ради репутации и славы. Ты рассылаешь свои резюме. Резюме с фотографией, на которой ты смотришься выигрышно. Резюме в бумажном виде и электронном, в дизайнерском оформлении и в видеоформате, какое пожелаете, на любой вкус, на ваше усмотрение. Мотивационные письма. Мотивационные мейлы. Мотивационные видеоролики. В общем… всю эту кучу бессмысленной болтовни, к которой тебе уже нечего добавить, потому что ты больше в это не веришь, потому что все это тебя угнетает — необходимость напряженно сражаться в столь юном возрасте за право платить, как все, свои членские взносы.

Но ты не опускаешь руки. Ты отважно продолжаешь борьбу: центры занятости, биржа труда, кадровые агентства, хедхантеры, частные объявления, заявки на вакансии, рекрутинговые платформы, коды доступа к личному кабинету кандидата, подписка на новые предложения, тщетные надежды, собеседования с заранее известным результатом, фейсбукмейкеры, которые не поднимут твои котировки даже во сне, двоюродный брат твоего крестного, который замолвит за тебя словечко своим приятелям по Лайонс-клубу, приветы бывшим одноклассникам: знаешь, мне в общем-то по-прежнему на тебя наплевать, но, кстати, вроде бы у твоего отца был какой-то завод? Агентства по временному трудоустройству, полезные знакомые, сомнительные знакомые, гнилые знакомые, сайты объявлений — все чаще платные, помощницы директоров по персоналу — все менее любезные, любые возможности… Да, ты всегда был на высоте, ты никогда в жизни не бросил мимо урны ни одной бумажки, в поезде никогда не клал ноги на банкетку напротив, даже если было очень поздно, ты был без сил и ехал один в купе, ты защитил свой диплом без всякой посторонней помощи, вот только, уф… видишь ли, тебе не повезло. Просто нет для тебя работы, и все тут.

Вот так, нет и все. Разве тебя не предупреждали, ты уверен? Странно… Наверное, ты пропустил мимо ушей, болтая со своей соседкой слева…

Эй, парень! Проснись! На дворе кризис!

Так что уж лучше слушай новости вместо того, чтобы учиться и получать профессию, не теряй время зря!

В чем дело? Ты не понимаешь? Постой, малыш, не суетись, вкратце ситуация такова.

Ты молодой порядочный европеец?

Ну так тебе это дорого обойдется, друг мой!

По всем радиоволнам тебе твердят, что государственный долг твоей страны исчисляется какими-то миллионами миллиардов долларов, что твои деньги вот-вот обесценятся, а если ты не говоришь на китайском, то даже не стоит и соваться, что Катар скупает все на корню, что Европе конец, западному миру — капец да и всей планете трындец.

Ну вот. В общем-то все.

Panem et circenses[5]. Приехали. Докатились.

Так что поверь, малыш, остается только смотреть футбол в ожидании апокалипсиса…

Давай. Тебе же сказали, ложись спать. Fly Emirates[6] и помолчи.

Короче, кончай суетиться. Пожалуйста, прекрати ты кликать по ссылкам, звонить, рассылать свои резюме. Все это только вредит озоновому слою планеты.

Я уже не чувствую ног. Наверху бульвара Сен-Мишель, сразу за теплицами Люксембургского сада, полицейские выслеживают в бинокль уставших и рассеянных автомобилистов.

Когда я прохожу мимо них, опустив голову и уткнувшись носом в шарф, я слышу, как они спрашивают документы у молодой женщины в синем пуховике. Она вся сжалась, не знаю, то ли от холода, то ли опасаясь лишиться прав. Она лихорадочно ищет документы в сумке, роняет связку ключей. На заднем сидении в детском креслице спит малыш. Вряд ли она так уж сильно превысила скорость — на своей старенькой «Мини» [7]. Старомодная модель. Та самая, которую нарисовал сэр Алек Иссигонис[8]. Настоящее чудо.

До меня доносятся ее слова:

— Подождите, нет… У меня включена «печка»…

— Пожалуйста, — перебивает ее офицер, — немедленно заглушите двигатель. Это не займет у вас много времени.

Я иду дальше в окончательно расстроенных чувствах.

Что это за страна?

Что это за демократическая тюрьма, где силам правопорядка нечем больше заняться, кроме как расставлять ловушки для самых лояльных граждан? Что же это, в самом деле, такое творится?

Неужели касса и впрямь настолько пуста?

И что это за парни, которые выполняют такую работу? Которым платят за то, что они докапываются до женщины в полночь февральского вторника из-за того, что у нее треснута фара или плохо прикручен номер? А? Что это? А когда они заставляют ее выключать зажигание при том, что на улице -6°, а в машине дрыхнет малыш, что происходит у них в голове?

Неужели это настолько выгодно — состоять на госслужбе?

А сам-то? Сам-то ты что из себя представляешь? Мелкий обиженный засранец, который нам тут без устали проповедует высоконравственные идеалы, а сам даже хорошенькую мамочку защитить не способен. Девушку, которая ездит на «Мини-1000», между прочим. Ну так скажи-ка нам: и кто же он, этот идиот?

Или у тебя тоже одно яичко не опустилось?

Или же ты его напрочь отморозил…

Отступление:

Прежде чем нарисовать «Мини», Иссигонис уже создал «Моррис-Минор», а потом еще и «Остин-1100» [9].

Неплохо…

Когда биг босс Уильям Моррис[10] впервые увидел «Минор», он ужаснулся. «Holy God, — he said, — a poached egg»[11]. Яйцо-пашот.

«Минор» ждал большой успех.

А ведь Иссигонис думал, что ему никогда не удастся получить этот чертов диплом инженера-конструктора, ради которого он трижды будет пересдавать экзамены, всякий раз не добирая баллов из-за математики. Его спасет рисование. В рисовании ему не было равных. Правила, постулаты, физические и математические законы его утомляли, хуже того: он считал, что все это — the enemy of every truly creative man — главный враг по-настоящему творческого человека. Кроме того, его абсолютно не интересовали ни коммерческая политика, ни всякие там прогнозы, бизнес-планы, исследования рынка и прочие предшественники современного маркетинга. У него был тяжелый характер.

Чтобы нарисовать новый автомобиль, главным, как он утверждал, было не копировать конкурентов. Он отличался независимостью, свободой и упрямством и не особенно ценил все то, что рождалось в результате мощных мозговых атак на заседаниях исследовательских бюро. Именно ему принадлежит гениальная фраза: «A camel is a horse designed by committee» — «Верблюд это лошадь, дизайн которой разрабатывался комитетом».