Золото гетмана - Виталий Гладкий

Услышав смех, Петр гневно обернулся.

– Понимаю! – сказал он резко. – Ты мнишь, что не доживу я до матерых дубов. Правда! Но ты – дурак; а я оставляю пример прочим, чтобы, делая то же, потомки со временем построили из них корабли. Не для себя тружусь, для пользы государства. Впрочем, что с тебя, дурака, возьмешь. Слаб ты умом… Петрушка. Ну-ка, скидывай кафтанье и берись за работу. Живо! Будешь ямки рыть вместе со мной.

– Государь, как же я… без лопаты? – заныл Бутурлин.

– Руками копай! – взвился Петр. – Разожрался как боров. Придется немного растрясти жирок. Да перстни-то сними со своих холеных ручек.

Свита словно онемела; придворные даже дышать перестали. Лишь гвардейцы Преображенского полка – охрана – посмеивались над незадачливым князем-папой; бесшабашные удальцы не шибко боялись царского гнева.

Гвардейские полки пополнялись молодежью из лучших дворянских фамилий, служивших в них не только офицерами, но и в качестве рядовых. Условия, при которых выросло и воспиталось это молодое поколение, были иными, чем те, при которых мужали их отцы. Реформы Петра I застали юных отпрысков дворянских фамилий не в зрелые годы, когда бы уже сложились убеждения, взгляды и привычки. Они слышали шум реформ с детской колыбели; их юность проходила под впечатлением постоянных преобразований, поэтому им не пришлось испытать резкий перелом, разрушивший старые священные обычаи, которые были так дороги их отцам.

Поэтому в гвардии не только отсутствовала какая-либо преданность старине, но явно проявлялось сочувствие нововведениям Петра Алексеевича. Понятно, что в этой среде не было у царя врагов, и тем объяснялось его расположение к гвардии. Нередко Петр давал гвардейским офицерам, как особенно доверенным людям, поручения, которые ставили их несравненно выше положения, занимаемого ими на ступенях служебной лестницы.

Казаки, спрятавшись от греха подальше за деревьями, покатывались со смеху, наблюдая за тем, как Бутурлин, обливаясь потом, рыл голыми руками ямки под посадку. Наконец кто-то из гвардейских офицеров сжалился над ним и поскакал на дачу Бутурлина, откуда привез несколько лопат. Вскоре почти все придворные старательно копировали государя, не очень умело орудуя главным инструментом землекопа.

Спустя два часа участок длиною 200 и шириной 50 шагов был засажен. Петр с удовлетворением посмотрел на перепаханный пустырь, вытер руки носовым платком и сказал, обращаясь к Бутурлину – уже вполне миролюбиво:

– Прикажешь, Петр Иванович, своим слугам, чтобы бережно ухаживали за этой рощицей. А для начала пусть хорошо польют посаженные желуди. Да воду надо брать не соленую, не с прибрежных колодцев! Воду возить с реки, и брать ее нужно выше по течению.

– Всенепременно, государь… будет исполнено, – кланялся Бутурлин. – Не изволите ли откушать?

– Недосуг… позже, – бросил Петр, усаживаясь в карету. – Возвращаемся в Петербург. Меня ждут дела.

Бутурлин бросил злобный взгляд на дачу, – наверное, ему очень хотелось немедленно отыграться за свой позор на казаках – и поторопился забраться в свой возок.

– Пошел! – рявкнул он кучеру. – Да побыстрее ты, образина!

Кабинет-секретарь Алексей Макаров прилежно скрипел пером, едва не уткнувшись носом в бумажный лист. Петр, вышагивая своими длинными, словно циркуль, ногами по собственной канцелярии, которая называлась Кабинетом Его Императорского Величества, диктовал:

– Которые отрубки и сучья есть в остатке от корабельных лесов, тако ж которые впредь оставаться будут, и оные велите отдавать на дело пушечных колес, на косяки и на спицы; тако ж и на станки пушечные, ежели которые отрубки будут годны. При рубке леса оставлять и беречь кудреватые березы, потому что сибирская береза для ружейных лож лучше клена. Записал?

– Заканчиваю…

Петр нетерпеливо притопнул ногой, выглянул в окно и снова принялся мерить кабинет шагами, углубившись в свои мысли. Наконец заметив, что секретарь поднял голову и смотрит на него вопросительно, продолжил:

– Огня ни под какими деревьями стоячими и лежачими ближе двух сажен отнюдь не раскладывать, также в боровых местах проезжим, когда случится огонь раскласть, то оной не затуша отнюдь не оставлять. Равным же образом и в степных местах во всякое время, кроме зимы, в котором месте случится огонь раскласть, тут траву обкашивать или обрезывать, и не затуша огня не оставлять же…

Петр Алексеевич надиктовывал первые наметки давно задуманной им «Инструкции обер-вальдмейстеру». Инструкция должна была охватывать самые разные стороны дела: от правил пользования лесом, его возобновления и до отпуска за море мачтовых лесов.

– Заодно составим письмо и азовскому губернатору, – сказал Петр, когда закончил с «Инструкцией». – Готов?

– Перья бы починить…

– Потом! Пиши…

И снова мерный, басовитый голос царя заполнил комнату:

– На топку всемерно искать торфу, дабы было подспорье дровам. Избы крыть черепицей и дерном, а не дранью и не тесом…

У Макарова уже устала рука, на лбу выступила испарина, а царь все диктовал.

– И на сегодня последнее… – сказал Петр, закуривая трубку. – Пиши указ военному ведомству. Да почини перья! Вишь, чернила брызгают, кляксы оставляют.

Кабинет-секретарь лишь с осуждением вздохнул, но ничего не сказал, а принялся настраивать свой «инструмент». Спустя какое-то время он снова начал терпеливо выводить на бумаге аккуратные завитушки.

– …Зело нужно дабы офицеры знали инженерство; буде не все, то хотя часть онаго, – диктовал Петр. – Ибо случается кто когда откомандирован будет вдаль, или на какой пост, где надлежит оборону сделать, а инженеров не всюды в такия малыя дела посылать. Объявить всем обер– и унтер-офицерам, чтоб инженерству учились, а особливо которые двадцати пяти лет и моложе. С таким объявлением, что сих лет ежели не будет знать, тот не будет произведен выше из того чина, в котором он обретается.

Подписав указ, царь остро посмотрел на дьяка и спросил:

– А что это ты, Алексей Васильевич, в рукаве держишь?

Секретарь сделал вид, что смутился, а затем ответил:

– Генерал-прокурор просил представить сию бумагу пред ваши пресветлые очи…

– Брось витийствовать! Не люблю. Давай! – Петр нетерпеливо взмахнул рукой.

Макаров вручил государю плотный бумажный лист, и Петр принялся читать докладную записку Павла Ивановича Ягужинского, недавно назначенного генерал-прокурором Сената и произведенного в чин генерал-лейтенанта.

Родился Павел Иванович в семье крещеного еврея в Польше. Его отец перебрался вместе со своими сыновьями Иваном и Павлом по приглашению в Москву, чтобы стать органистом лютеранской церкви. Красивая наружность отрока Павла привлекла внимание начальника артиллерии и первого Андреевского кавалера графа Федора Алексеевича Головина, и мальчик был принят в пажи.

В 1701 году, когда ему исполнилось 18 лет, Павел Ягужинский из камер-пажей был зачислен в гвардию – в будущий лейб-гвардейский Преображенский полк, быстро дослужился до офицерского чина и попал в денщики к самому государю. После этого его карьера начала расти как на дрожжах.

Для больших успехов по службе Ягужинский перешел из лютеранства в православие, а также выгодно женился на богатой невесте Анне Федоровне Хитрово. До самого назначения генерал-прокурором Павел Иванович был неразлучным спутником государя во всех его походах и заграничных поездках, чем вызывал злобную ревность другого фаворита Петра, генерал-губернатора Петербурга, светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова.

Ни для кого при дворе не было секретом, что Ягужинский и Меншиков друг друга недолюбливали, если не сказать больше. Однако их холодные неприязненные отношения не переступали границы приличий и не казались чем-то из ряда вон выходящим. Дружба среди придворных вообще явление редкое; места под солнцем мало, и каждый стремился получить хоть часть его сияния, для чего нередко приходилось работать локтями, чтобы вытолкнуть соперника из светового круга.

Но на самом деле светлейший князь и генерал-прокурор друг друга ненавидели. И никогда не упускали возможности сделать своему врагу какую-нибудь пакость.

По мере чтения докладной записки лицо Петра Алексеевича начало приобретать пунцовый оттенок, а в выпуклых глазах замелькали искры.

– Сукин сын… – Тяжело дыша, Петр скомкал записку. – Ах, мошенник… Вор! Где… где он?! Найти! Позвать!

– Кого? – спросил Макаров, заранее зная ответ.

В это время отворилась дверь и в кабинет стремительно вошел Меншиков. В свои пятьдесят лет он не утратил молодой подвижности и мог работать сутками, не ощущая усталости.

– Мин херц, ну наконец-то! – воскликнул он, сияя широкой улыбкой. – Едва тебя нашел. Кого ни спроси, все отнекиваются – не знаем, не видели…

– С прибытием… Александр Данилович, – сдерживая рвущийся наружу гнев, ответил Петр.