Мокруха - Джон Ширли

мяса на витрине супермаркета. Патологоанатом сдвинул плёнку, и Прентис увидел её лицо и туловище до грудины. Тело приобрело серовато-синий оттенок.

Поиздержалась.

Так высказался врач: поиздержалась.

Прентис подумал, что вид у неё, словно у грёбаной мумии.

С момента смерти миновало не более суток, а всё же она выглядела, будто мумия: серая кожа ввалилась в скелетные впадины, резко очерчивая челюсти, скулы и рёбра. Глаза выглядели так, словно кто-то их вырвал и заменил подгнившими виноградинами. Полные синюшные губы откатились, обнажив зубы в жуткой гримасе. Дёсны оттянулись так, что можно было видеть корни. По правой кисти тянулись длинные глубокие белые шрамы, оставленные как бы тонкой проволокой. Как если бы кто-то рассёк плоть и затем попытался тщательно стянуть края раны. Кроме этого, поперёк правой груди шёл иззубренный беловато-красный шрам, совсем немного не доходя до сморщенного поголубевшего соска.

Врач сообщил, что эти раны она нанесла себе сама.

Тело едва поддавалось опознанию, и всё же он понимал, что это Эми. Он видел над левой грудью татуировку ухмыляющейся летучей мыши. Вот только грудь эта сейчас так опала и уплощилась, словно перед ним старуха.

И он обонял исходящий от неё запах. Слабый.

Внутри поднялась кислотная волна.

— Хватит, — пробормотал он, и патологоанатом задвинул клацнувший ящик на место.

Прентис подумал, не врезать ли чуваку за такое неуважение к покойной, но потом до него дошло, какая это будет глупая выходка. О каком уважении речь? Жизнь и смерть уже высказали его Эми в полной мере.

Прентис развернулся и побрёл прочь. Где-то снаружи должен быть свет лос-анджелесского дня.

Голливуд, Калифорния

— Нет, ты меня послушай, — устало говорил Бадди. — Я тебя как мог выгораживал перед Артрайтом. Рассказывал, что ты не из этих голливудских бумагомарак, Том. Что ты настоящий сценарист. Христа ради, даже не сценарист, а писатель! Я ему объяснял, что этот паренек-де особенный. Он много таких речей от агентов слышит, ну и откуда ему предполагать, что с Томом Прентисом всё правда? Если ты ему не покажешься, то растаешь тут, как снежинка в аду.

— Нет... ты бы её видел... — начал было Прентис, побелевшими пальцами стиснув трубку гостиничного телефона.

Он ёрзал на краю кровати.

— Она вся была...

Он замолчал, не представляя себе, как передать увиденное и не создать у собеседника впечатления, что Прентис совсем нюни распустил. Бадди — его агент. В психотерапевты он не набивался.

— Я понимаю, каково тебе, — терпеливо отвечал Бадди. — Но ты не можешь отменить встречу с Артрайтом. Это недопустимо. Особенно для тебя. Особенно сейчас.

Голос Бадди в телефонной трубке был подобен перекатывающемуся в глубокой пещере эху. По спикерфону говорит, должно быть. Он почти всегда пользовался спикерфоном: выкрикивая реплики, Бадди не прекращал бродить по офису, набрасывать заметки, смешивать коктейли.

— Я не собираюсь отменять встречу, — сказал Прентис. — Я прошу её отложить.

— Это одно и то же. У него нет времени ждать, пока ты изволишь подготовиться.

— Бадди, да полно тебе. Разве он не поймёт, если ты скажешь ему про Эми...

— Он поймёт. Но это не значит, что впоследствии у него отыщется для тебя окно. Ты понял? Он, конечно, пообещает — а вот выполнит ли? Очень сомневаюсь.

Прентис кивнул своим мыслям. В глубине сморщенной маленькой продюсерской души сукин сын Артрайт наверняка полагает аудиенцию у себя важнейшим событием в жизни посетителя. Более важным, нежели скорбь об усопших. Мертвецов на консультации по маркетингу кинорынка не приглашают.

В общем-то Прентис наперёд знал, что агент ответит на просьбу отменить встречу. Он знал Бадди довольно хорошо, хотя вживую встречался с ним всего дважды, и обе встречи были недолги. Прентис твердил себе, что встречу отменить всё же удастся. Теперь же, прижимая трубку к щеке так крепко, что заболела скула, Прентис испытал нехорошую трясучку — чувство это означало: даёшь слабину.

Особенно для тебя, особенно сейчас, сказал ему Бадди. Всё равно что шлёпнуть Прентиса по лбу фиолетовым штампом. Вычеркнуть из списка. Ему придётся вернуться. Терять такой шанс нельзя, или он будет вынужден снова взяться за единственное более или менее знакомое ему дело. Встать за барную стойку. Не исключено, дело кончится тем, что Артрайт попросит его смешать коктейль.

Привет! Э-э... Том? Прентис? Точно! Ты как? Отдыхаешь от сценариев? Блин, Том, подумать только, если б я не взялся когда-то за ум, тоже мог бы вот так тарелки мыть или чем ты там... Надо нам поговорить при случае. Э-э... м-м... давай «маргариту», а для этой прекрасной юной леди... наверное, «текила санрайз»? Отлично. Спасибо, Том. Так, Сандра, о чём мы?..

— Скажи мне одну штуку, Бадди, — проговорил Прентис, немного спустив пар. — Как люди вообще умудряются — в этом городе — Выпадать из Списка? Я же видел: есть парни, чьи фильмы не приносят никаких денег, критики их разносят, а всё ж контракты им дают. Причём в половине случаев до новой картины дело вообще не доходит. Это за какие такие заслуги? Просто потому, что им когда-то повезло что-то снять? Ну ладно, а потом я напишу что-то бомбезное — и Выпаду из Списка. Как так получается?

— Том, да откуда ж, ебать-копать, я знаю? Ты чего на меня вызверился? Это прихоть удачи, и всё! У некоторых дела идут скверно, но об этом не говорят. Их не виноватят. А некоторых виноватят. Может, это потому, что ты до сих пор живёшь за городом, потому что не впрягся в сбрую, потому что не писал сценарий вечеринки открытия сезона для «Уорнеров», потому что не был на церемонии вручения «Золотых глобусов», ты же понимаешь, люди замечают, кто там крутился, а кого не было...

— Я попытаюсь подкорректировать свой рабочий график и всё-таки выкроить время для «Золотых глобусов», но я вообще-то...

— Приоритеты, Том. Ты понял? Расставь приоритеты. Ты должен работать как вол, протискиваться в любую дырку и заводить отношения со всеми, кто может оказаться полезен. Люди всегда только и смотрят, кого бы укусить. Если ты не в кругу, кусают обычно тебя.

— Ладно, ладно, ты прав. Я понимаю. Но, Бадди, видел бы ты сегодня тело Эми... — Голос его упал. Он сглотнул слюну и призвал на помощь остатки мужского достоинства. — Тот чувак сказал, что она за два дня похудела на полсотни фунтов. Никакой хирургии. Никакой липосакции. Никакой кровопотери. Никакой водопотери. Это... Это просто... Она...

— Полсотни фунтов