Антимавзолей - Андрей Воронин

– Почему – плохого? – оскорбился Гургенидзе. – Людьми, по-твоему, руководить легче, чем овцами? Думаешь, я с баранами справиться не смогу, организаторских способностей не хватит?

Клыков рассмеялся.

– Действительно, – сказал он, – об этом я как-то не подумал. Но ты все-таки... того... не торопись. Людям ты нужнее, чем баранам.

– Это еще почему? Кто сказал?

– Я тебе говорю, батоно. Вот возьми, к примеру, меня. Ты в пастухи пойдешь, а мне куда – в овчарки, что ли? А от тебя, Георгий Луарсабович, не я один завишу, ты многим людям работу даешь.

– А, брось, – скривился Гургенидзе. – Ты, Коля, коммунистам это расскажи. Они, в отличие от тебя, считают, что меня даже к баранам подпускать нельзя: если не украду все стадо, то наверняка морально разложу. Но в чем-то ты прав: баранам я уже точно ни к чему. Какой из меня теперь пастух, с таким-то пузом?

– Да уж, по горам не поскачешь, – непочтительно согласился Клыков.

– Вот об этом я тебе и толкую. Печально, Коля, не то, что большинство из нас занимается не тем, чем хотелось бы, а то, что изменить ничего нельзя. Сначала кажется, что все идет путем и менять ничего не надо. Потом изменить что-то становится трудно – не хочется рисковать, терять верный кусок хлеба ради чего-то неопределенного... А пока ты сидишь и взвешиваешь все "за" и "против", жизнь потихонечку идет дальше, и в один прекрасный день понимаешь: все, приехали, из этой колеи уже не выскочить. Дела, новые проекты, обязательства – на кого все это бросить? Пузо опять же... Да и деньги – куда их девать? В горах мне столько не понадобится.

– Коммунистам отдай, – подсказал Клыков. – Они тебе спасибо скажут...

– Во-первых, не скажут, а если и скажут, так непременно с фигой в кармане. И вообще, чем им отдавать, лучше в сортире утопить.

– Это какой же нужен сортир, чтоб туда столько деньжищ влезло! – мечтательно произнес Клыков. – Надо с Телятниковым поговорить, чтобы предусмотрел в проекте, рассчитал все как следует. А то обидно получится: начнешь их туда совать, а миллион-другой, глядишь, и не поместится. А коммунисты уже в дверь скребутся: дескать, скоро ты там? Выходи, олигарх, отдавай награбленное!

– Типун тебе на язык, – проворчал Гургенидзе, но тут же ухмыльнулся, представив, по всей видимости, нарисованную начальником охраны картинку.

Передний джип притормозил, включил указатель поворота и свернул на проселочную дорогу, что уводила от шоссе направо и почти сразу скрывалась в прозрачном березовом перелеске. Таблички с названием населенного пункта у перекрестка не было, зато на въезде в лес по обе стороны проселка виднелись покосившиеся деревянные столбики со следами красной и белой масляной краски – все, что осталось от шлагбаума, некогда преграждавшего путь. Самого шлагбаума видно не было, зато в нескольких метрах от дороги, в кустах, из подтаявшего сугроба косо торчала верхняя половина ржавого жестяного круга, на котором еще можно было различить очертания "кирпича". Сразу за бывшим шлагбаумом асфальт кончался. В этом месте во всю ширину дороги разлеглась огромная мутно-рыжая лужа, глинистые берега которой были варварски исковерканы шинами тяжелых грузовиков. Джип охраны погрузился в нее выше ступиц и пошел вперед, вздымая грязные брызги и гоня перед собой мутную волну. По воде за ним волочился шлейф горячего пара, рыжая вода выплескивалась из берегов, заливая глинистые откосы, поросшие мертвой прошлогодней травой и густо усыпанные серо-коричневыми прелыми листьями.

– Танки грязи не боятся, – прокомментировал эту картину Клыков. – Придется тебе, Георгий Луарсабович, раскошелиться. Одно их двух: или дорогу строить, или вертолет покупать. Это я тебе официально заявляю как начальник службы безопасности. Пока мы вот так ползем, как вошь по мокрому месту, из нас легко можно решето сделать.

– Ты становишься мнительным, как старая дева, – заметил Гургенидзе. – Решето, вертолет... Две машины сопровождения – зачем это? Может, ты знаешь что-то, чего не знаю я?

– Ничего я не знаю, – возразил Клыков, – потому и беспокоюсь. Что это еще за новости? Чего мы там не видали, на этой стройплощадке? Проблемы, видите ли, у него... И ты тоже хорош, батоно. Вот чего, спрашивается, тебе на месте не сиделось? Чего ты понесся за семь верст киселя хлебать? Можно подумать, я бы без тебя не разобрался.

– Вах! – в притворном ужасе закричал Гургенидзе. – Какой ты страшный! Напугал меня, клянусь! Теперь ночь спать не буду, переживать стану: зачем батоно Николая рассердил, толстый ишак? Может быть, даже две ночи, – добавил он, немного подумав.

Клыков нисколько не смутился.

– Смейся, смейся, – сказал он. – Только не забывай, что ты мне, платишь за обеспечение твоей безопасности. А я, батоно Гогия, деньги даром получать не приучен. Не нравится – ищи себе другого начальника охраны. Их сейчас много развелось. Морды себе наедят, бицепсы накачают – не поймешь, где у него руки, а где ноги, – и думают, что круче их никого нет. Они и сами ничего не боятся и тебя пугать не станут. Будешь делать, что тебе в голову взбредет, пока тебя в собственной кровати перочинным ножиком не зарежут.

– Слушай, зачем кричишь? – возмутился Гургенидзе, хотя "батоно Николай" даже и не думал повышать голос. – Я, по-твоему, кто – заключенный? Железная Маска? Не имею права на свежий воздух выбраться, да? Хочешь безопасность обеспечивать – обеспечивай на здоровье, кто тебе мешает?

– Ты, – лаконично ответил Клыков. – У тебя, господин олигарх, шило в одном месте. Не сидится тебе, скачешь с места на место, как цирковой джигит, а я за тобой бегать должен, как нянька.

– Потерпи, дорогой, – ласково сказал Георгий Луарсабович. – Скоро помру, тогда и бегать перестану. Положишь меня в дубовый ящик, выставишь почетный караул и будешь доволен: и служба идет, и клиент спокойный – не скачет, вина не пьет и даже есть не просит. Как тот, что в мавзолее...

– Очень смешно, – проворчал Клыков. – У тебя, оказывается, еще и мания величия. Мавзолей ему подавай... Один твой земляк уже пробовал там прописаться, да не выгорело.

– У него московской регистрации не было, – ответил Гургенидзе, который, в отличие от многих своих соотечественников, относился к упомянутому Клыковым земляку без какого бы то ни было пиетета, – а у меня есть.

Пока они препирались, колонна миновала березовую рощу, пересекла рыжий от прошлогодней травы луг и углубилась в сосновый бор. Дорога стала немного ровнее и суше, хотя оставленные тяжелыми грузовиками следы были и здесь. Справа промелькнула утонувшая в разросшихся кустах караульная будка – пустая полуразвалившаяся коробка из крошащегося от старости кирпича, с голыми оконными проемами, откуда торчали корявые серые ветки кустов, и без крыши. Когда-то вправо и влево от нее тянулся забор из колючей проволоки, очерчивая периметр режимного объекта. Похороненные в гуще подлеска, затянутые изумрудным покрывалом мха, на девять десятых превратившиеся в гнилую труху дубовые столбы с обрывками ржавой проволоки все еще лежали где-то там, обозначая призрачную линию бывшей ограды. С дороги они не были видны, но и Гургенидзе, и Клыков знали, что они есть. Стремясь к полному уединению, Георгий Луарсабович купил участок на отшибе, как раз на территории бывшего охраняемого объекта. Клыков долго ворчал по этому поводу: он не понимал, какого дьявола нужно было забираться в лес, когда вокруг Москвы полным-полно престижных пригородных поселков с развитой инфраструктурой и налаженной системой охраны.

Гургенидзе резонно возражал, что охрана у него имеется своя, и притом очень неплохая, а что до соседей, то они ему не нужны: беспокойства от них много, а пользы – ноль. "Если меня захотят убрать, – говорил он, – то никакие соседи меня не спасут. В лучшем случае они заметят номер машины и, может быть, внешность убийцы. Это пригодится ментам, но, согласись, мне мертвому будет уже все равно, поймали киллера или нет".

Купленный Гургенидзе "режимный объект" представлял собой обширную, уже начавшую зарастать кустами и молодыми деревцами поляну на берегу тихой подмосковной речки, посреди которой на пологом бугорке валялись черные обугленные бревна сгоревшего деревянного строения. Поговаривали, что некогда здесь стояла правительственная дача. Где-то в середине пятидесятых она сгорела целиком, до самого фундамента. По неизвестной причине отстраивать ее не стали, участок забросили, и он, всеми забытый, зарастал малиной и березняком до тех пор, пока на него не наткнулся человек Георгия Луарсабовича, искавший уединенное местечко недалеко от Москвы для постройки загородного дома. Точной информации относительно характера здешнего объекта ему не смогли дать даже в местной администрации; впрочем, после всесторонней проверки сделка была признана законной, как дыхание, а все остальное Гургенидзе не интересовало: в конце концов, в течение почти всего прошлого века Россия целиком была одним гигантским режимным объектом.