On the wild side - Эдуард Лимонов

И вот мы сидели и предавались дружескому трепу на фоне зеленых расте-ний гималайского румына, каковые занимали два обширных окна и взбирались на антресоль, ту самую, где стоит кровать и несколько утр тому назад Элиз протяги-вала мне презерватив.

Как многие женщины ее возраста, Леля -- алкоголик. По мере того как пони-жался уровень калифорнийского "Шабли" в галлоновой бутыли зеленого стекла, Леля становилась все более придирчивой и снова и снова повторяла Тьерри усло-вия его пребывания в ее квартире. Почему-то Леля особенно упирала на то, что француз должен будет тщательно мыться всякий раз, когда он будет ложиться в ее постель...

Рассеянно прислушиваясь к теперь уже пьяному голосу Лели, я невнима-тельно разговаривал с Элиз, мы ожидали китайскую еду, заказанную по телефону в ближайшем ресторане. Чувствовал я себя прекрасно, за день успел написать во-семь страниц книги, и сидел, попивая вино с женщинами, которые меня по-своему любили и уважали, как бы с членами моей семьи, и посему мне было спокойно и хорошо, как, возможно, человеку бывает спокойно и хорошо, если он сидит меж любимых сестер. Тьерри при желании мог сойти за младшего брата...

Улыбающийся деливери-китаец принес еду, и девушки настояли на том, что платят за еду они. Я согласился и только вручил китайцу доллар за услуги. Сунув мой доллар в карман, китаец, медленно пятясь к двери, с видимым удовольствием обозревал полупьяных девушек и нашу компанию. Я думаю, он счастлив был бы остаться некоторое время с нами и вскарабкался бы, не снимая белого фартука, на одну из девушек.

Поедая скрывающиеся среди мореных овощей свинину и курицу, обильно смазывая все это сой-соусом, сопровождая рисом и опять и опять белым вином и пивом в случае Тьерри, мы наконец поглотили все изделия китайской кухни и от-валились от стола, переваривая. И тут, под звуки музыки румына, девушки пред-ложили мне пойти к соотечественнику Алексу, с которым, каждая по отдельности и обе вместе, они дружат. Ничего удивительного в дружбе двух русских девушек с русским художником не было. Я даже не сомневался, что каждая по отдельности или обе вместе подружки Леля и Элиз выспались с художником, если это вообще возможно. Однако я их не осуждал, я давно понял, что женщины принадлежат всем мужчинам, миру, и было бы неразумно и эгоистично стараться сохранить их только для себя.

Я подумал: "Если это вообще возможно", -- имея в виду, что, несмотря на годы знакомства, в сексуальном плане Алекс, мягко говоря "неопределенен" для меня. Да, он женат, и у него остались в Париже художница-жена -- старше его, и художница же, талантливая семнадцатилетняя дочка. Да, сам Алекс, облаченный в кожаные садистские одежды, я уверен, производит на непосвященного человека впечатление твердого, волевого, сильного и грубого мужчины Алекса. На его кар-тины, рисунки и литографии -- есть картины, рисунки и литографии человека, запу-тавшегося среди полов, человека неопределенного пола. Сладковатая непристой-ность исходит от его работ...

"Нет, -- сказал я. -- Вы идите, а я поеду домой. Я не хочу видеть Алекса в хуевом состоянии. Победоносный вундеркинд Алекс, всеобщий любимец, счаст-ливчик и барин, я уверен, не научился спокойно переносить жизненные неудачи и временные трудности. Судя по его голосу, девочки, а я говорил с ним пару дней назад по телефону, он в жуткой депрессии. Я не пойду".

"Ну, Лимонов, -- сказали они, -- не порть нам вечер..."

"Ну, девочки, -- сказал я, -- не портьте мне вечер. Я пришел к вам на обед, я хочу, чтобы вы меня развлекали. Развлекайте меня. Алекса я знаю лучше, чем вы, общение с ним не развлечение, но достаточно тяжелая работа".

"Ну, Лимонов!" -- взмолились они, и Элиз, зайдя сзади за стул, на котором я сидел, обняла меня и стала целовать в шею.

"Забудьте об этом", -- попросил я и заговорил с Тьерри о чем-то. Может быть, мы с ним стали вспоминать, как меня арестовали таможенники в аэропорту Кеннеди, и как мы с ним потерялись тогда, и как он нашел меня только через объ-явление в "Вилледж Войс"...

Две пизды зашептались и забегали по квартире. Леля взобралась наверх на антресоль, а Элиз, взяв в руки большую ржавую лейку, почему-то стала поливать цветы и растения. Я невнимательно следил за их действиями, но, переговарива-ясь с Тьерри, который очень устал и хотел спать, все же увидел, что Элиз полезла с лейкой в окно. За окном был довольно широкий карниз, и на нем также стояли кадки с растениями. Туловище Элиз вышло в окно и скрылось, затем утянулась рука с лейкой, и наконец одна за другой утянулись осторожно ее загорелые но-ги.

Я вспомнил про презерватив и засмеялся. Тьерри удивленно посмотрел на меня из страны сна. Ему было 24, это был его первый визит в Нью-Йорк, он был беден, и вот уже неделю он каждую ночь спал в другой постели...

"Ой!" -- вскрикнула за окном Элиз, и вслед за коротким "Ой!" последовал тупой звук чего-то очень тяжелого, свалившегося с нашего третьего этажа на ас-фальт. Слава Богу, это была не Элиз, потому что она спешно показалась в окне: "Я свалила горшок с пальмой!"

"Пизда! -- сказал я. -- И, конечно, прохожему старичку на голову?" -- За му-зыкой, харкающей звуками из четырех колонок румына, ничего не было слышно снизу, кроме полицейских сирен на Бродвее.

"Кажется, нет", -- с неуверенной надеждой объявила Элиз и умчалась из квартиры.

Я привычно ощупал свои карманы на случай, если вдруг придет полиция. Нет, ничего инкриминирующего в карманах не было. Пару джойнтов я переместил из бумажника в горшок с неизвестной мне породы буйным тропическим растением, сунул джойнты между корней.

Побегав некоторое время между улицей и апартментом, дамы наконец вер-нулись, запыхавшиеся и довольные, с веником и большой железной кастрюлей, служившей горшком покойной румынской пальме.

Мы еще выпили вина, уже из другого галлона. Тьерри стоило больших уси-лий держать глаза открытыми, он с нетерпением ожидал конца вечера, но не мог уйти без квартирной хозяйки Лели.

"Пошли, пошли, Лимонов, Алекс нас ждет! -- вдруг опять завела старую песню Леля, подойдя ко мне сзади, как раньше Элиз, и целуя меня в голову. -- Я звонила ему полчаса назад и договорилась, что мы придем около часу ночи. Он очень хочет тебя видеть".

"Эй! -- возмутился я.--Но я не хочу его видеть. И что за манера устраивать для меня свидания? Если бы я хотел, я бы позвонил ему сам. Но я не хочу! Вы, девочки, знаете Алекса без году неделя. я же познакомился с ним в Москве сто лет назад Если он пьет, расшился, а он пьет, то приятного в общении с ним мало... Да и трезвый он мне давно неинтересен. В лучшем случае в тысячный раз расскажет о подвигах своего отца-кавалериста..."

"Но ведь он твой друг..." -- недоумевающе воскликнули девушки.

"Вот именно поэтому я его и не хочу видеть. Потому, что я слишком хорошо его знаю..."

"Ему сейчас тяжело, -- сказали жалостливые русские женщины. -- Ему бу-дет приятно, что ты о нем не забыл..."

"Ему было тяжело очень часто. И я всегда появлялся рядом с ним по пер-вому его требованию. Он звонил мне в три часа ночи и просил приехать... потому что он, если я не приеду, убьет свою любовницу в номере отеля "Эссекс Хауз", здесь, в Нью-Йорке... или он покончит с собой в ресторане "Этуаль де Моску" в Париже, или .."

"Пошли, Лимонов... -- взмолились они опять. -- Какой бы он ни был, но он же твой друг. Друзей не бросают в беде!"

И я пошел с ними, хотя столько уже раз в моей жизни я позже очень жалел, что покорялся чужой воле и не слушался всегда сильного и трезвого во мне ин-стинкта самосохранения, который говорил мне: "Не иди!"

По дороге обнаружилось, что Леля совершенно пьяна, а Тьерри еле двигает ногами.

"Дай парню ключи, пусть он идет спать! -- приказал я Леле. -- Гуд бай, Тьерри!" -- сказал я ему.

"Спасибо, Эдвард, -- улыбнулся он. -- Очень жаль, что я не могу пойти с вами, но я слишком устал за прошедшую неделю. Я нуждаюсь в хорошем сне. И мои ноги..."

На все еще шумном во втором часу ночи Бродвее, около пересечения его с 8-й улицей, пьяная Леля, вытягиваясь вверх к высокому Тьерри, опять стала тре-бовать, чтобы он тщательно вымылся, перед тем как лечь в ее постель.

"Хватит пиздеть про свою неприкосновенную постель, -- прервал ее я. -Лучше объясни ему, какой ключ открывает какой замок, и пусть идет. Он спит на ходу от усталости. Не будь буржуазной занудой..."

Мы пошли. Я и Элиз впереди, в руке у Элиз пластиковый мешок с галлоно-вой бутылью номер два, в которой еще было приблизительно на четверть белого вина. Пройдя блок и вдруг обнаружив, что Лели рядом с нами нет, мы оглянулись и увидели ее присевшей прямо на Бродвее на корточки. Штаны были сдвинуты у нее на колени, голый зад лоснился в луче бродвейскою фонаря. Она писала.

"Еб ее бога мать! -- выругался я. -- Совсем с ума сошла!"

"Она всегда так делает, когда напьется, -- равнодушно констатировала Элиз. -- Она тогда писает часто и где придется. У нее тогда недержание мочи".

Мы пошли дальше, я, стараясь не думать о Леле. Сзади раздавались ее крики, требующие, чтобы мы ее дождались: