Игра на чужом поле (СИ) - Иванов Дмитрий

Так и выглядит нынешняя мораль в обществе: есть каста неприкасаемых, для которых правила существуют лишь на бумаге. Но Шенин… ему плевать на блатных, он может наказать любого. Вот только у нашего первого и без того дел хватает.

А вот эта новость весьма любопытная: «Совет Министров СССР принял постановление о переводе государственных специализированных банков СССР на полный хозрасчет и самофинансирование!» Это минус для нас, или плюс? Позвонить Косой в Абакан, что ли? Хотя спит она уже наверняка. Да и мне пора. Зачитался.

Я выключаю свет и, едва голова касается подушки, мгновенно проваливаюсь в сон. Но этот покой длится недолго. Резкий звонок, отвратительный и навязчивый, разрывает тишину, и во мне вскипает дикое желание схватить телефон и швырнуть его об стену. Да! Я опять баловался и установил в телефоне новый сигнал. Из двадцати шести вариантов в его памяти именно этот оказался самым мерзким.

— У аппарата, — зеваю я, отмечая в уме на всякий случай, что успел сегодня днём переговорить и с бабулей, и с отцом, и даже с младшей сестрёнкой.

— Ленка рожает, — коротко проинформировал меня несомненно бухой Илюха.

Он ещё на торжественном ужине прилично вмазал, в отличие от меня, и, в момент нашего с ним расставания, имел планы поехать с кем-то в ресторан. С разрешения жены, конечно.

А ведь рано той рожать ещё! Я прикинул по срокам… месяцев семь, ну семь с половиной. Рано!

— В каком роддоме? — спрашиваю я, глядя на наручные часы, стрелки которых показывали одиннадцать часов и шесть минут.

— Во втором. Недоношенный же, — голос будущего отца погрустнел.

— Еду, — сообщаю собеседнику и, не слушая его возражений о том, что роды могут продлиться до утра, быстро собираюсь и, не связываясь с вызовом такси, бегу в гараж.

Дороги были свободные, так что до правого берега, в район Предмостной площади, где находился второй роддом, я добрался быстро. Но на входе застрял: несмотря на мои корочки, пробиться внутрь не удавалось. Вахтёр — дедок-фронтовик, с виду крепкий и абсолютно в здравом уме, оказался неприступной стеной. Он явно не боялся ни чинов, ни громких фамилий.

— Утром приходи, папаша, — дышит на меня перегаром мужик лет семидесяти. — И смотри не ори под окнами! Спят девоньки.

— Сазоныч, пусти его, — слышу знакомый голос Лукаря.

Конечно, без пяти минут дед тоже тут. И по взгляду, которым он одаривает нетрезвого Илюху, ясно: последний где-то серьёзно косякнул.

— Представляешь, Леночка поскользнулась во дворе, пока этот «муж-ж-жчина»… — Лукарь выплюнул слово с такой презрительной интонацией, что у Илюхи глаз дёрнулся — шлялся где-то и бухал. Ходить с женой надо по гололёду и под руку её держать!

— Меня Лена отпустила! — недовольным голосом возразил Илюха, но в глаза не смотрит, сам, очевидно, переживает.

— Да всё хорошо будет, Валерий Ильич. Это ж Ленка, она везучая. Да и сама она решает, с кем ей ходить, пока Илья на работе, — привожу аргументы я, пытаясь смягчить атмосферу, ведь на друга больно смотреть.

— Вечер уже был, когда она упала! — Лукарь-старший, немного остыв, признаёт за дочкой её самодурство, причём самолично им выпестованное.

— Могла и днём упасть. Теперь-то что? Будем держать за неё кулачки. Илья, есть чего? — перевожу я разговор, с надеждой глядя на Илью.

— Есть. Только ни закуски, ни стаканов, — оживился Илья, доставая из распахнутой куртки пузырь беленькой.

Ситуация, конечно, напряжённая, но глоток спиртного мог бы хоть немного разрядить обстановку. Сидим мы в полумраке коридора на первом этаже, кроме нас тут никого нет. Ну, вахтёр только косит в нашу сторону нетрезвым взглядом.

— Мне дай тоже! — бурчит полковник, но на Илью вроде больше не крысится и принимает бутылку «Столичной» без чванства.

Лукарь отхлебывает прямо из бутылки, не морщась, и, передавая пузырь мне, обращается к вахтёру:

— Сазоныч, дай стакан. Есть у тебя наверняка, я знаю. А то сидим как на поминках, даже не чокаемся!

— Тащ полковник, ты бы не каркал! — недобро сказал Илья.

— И правда, чего это я? Извини, зятёк, — натурально пугается полковник.

— Какой он тебе зятёк — сын, считай! — шучу я, принимая от Сазоныча, кроме трёх стопок, ещё и полкруга ливерной колбасы.

Я такую не ем, но для закуси пойдет. Хотя, судя по тому что колбаса со шпиком — это второй сорт. Третий ещё хуже будет.

— Фу! Как её пить? — недоумевает Валерий Ильич. И я с КГБшником солидарен. Водка оказалась противно теплой. Да ещё колбаса… то ли одеколоном отдаёт, то ли вообще мылом — у деда в тумбочке неизвестно что за оружие массового поражения лежит. Но все же выпил. Как в том анекдоте: «Водку? Теплую? Из мыльницы? Конечно, буду!»

— Недолюбко кто? — вниз спустилась дородная и мрачная, как все советские граждане, когда им надо работать, врачиха с каким-то листком в руках.

— Он! — мы с полковником дружно сдали Илью.

— Сын у вас. Кило восемьсот сорок, тридцать семь сантиметров, — сообщила она и протянула Илье листок. — Вот, жена записку черкнула.

— Ура! — негромко вякнул я.

— Что с ребёнком? — бросился к врачихе взволнованный полкан.

— Всё хорошо. Под присмотром он. Роды лично главврач принимал. Глаз не спустим! — отрапортовала врачиха, очевидно, будучи в курсе, кто это такой перед ней. Ну, хотя бы примерно догадываясь. — Но к роженице и ребёнку нельзя. Утром можем пустить… к мамаше.

— Ну что, до утра ждём? — Лукарь вырвал пузырь у меня из рук и ловко налил всем по стопке.

— Не надо. Лена пишет, чтобы мы домой шли, — рассеянно произнёс Илья, разглядывая кривые строчки записки. — Завтра после обеда плеер привезти просит, и кассеты. Там… «Ласковый май», «Мираж».

— Да? А что ещё пишет? — с интересом спросил дед, наклоняясь ближе.

— Пишет, что второго я сам рожать буду, — почти протрезвевший Илья расплылся в широкой улыбке.

— Надо будет — родишь! А насчёт «домой»… не по-людски это, да и время ещё детское! Что, сынок, поедем, отметим рождение нового гражданина СССР?

— А давай, батя! — Илья в чувствах обнимает Лукаря. — Толян, ты с нами?

— Ну вот и молодцы! А то «зятёк», «зятёк»! Поехали! Машина в вашем распоряжении, только я стопку уже намахнул, боюсь, гаишники заловят, — шучу я.

— Было бы интересно на это посмотреть, — смеётся Валерий Ильич, и плечи его трясутся от хохота. — Но поедем мы на моей служебной. Она же с водителем… А то будет как с Разиным. Этот опёздл с радости по новорождённому так насинячился, что ходить не мог. Ехать, правда, мог, но недалеко. Теперь вот думаем, куда его сослать. Ну, когда выздоровеет.

— Может, никуда не надо⁈ Радость же у человека, — попробовал заступиться за Разина Илья.

— Надо, Федя, надо! Ладно, сам пострадал, а если бы сбил кого? Пьяный за рулём — преступник! — строго сказал я, взъерошив другу волосы.

— Гениально! Толя, это то, что надо! — вдруг Лукарь уставился на меня пронзительным взглядом. — А у меня к тебе будет отдельное поручение!

— Маленькое, но очень ответственное? — усмехнулся я.

— Мы по этому случаю проводим мероприятие с нашими сотрудниками. Выступишь от крайкома с речью? Ну, по поводу трезвого образа жизни. Ты ведь не пьёшь, я знаю, совсем, — предложил Лукарь.

— Толян! Что ты её греешь⁈ Пей! За Валеру пей, за сына моего! — не в тему влез Илья, которого, кажется, снова начало развозить.

Глава 2

— Да выпью я, выпью, — отмахиваюсь от назойливого друга и снова обращаюсь к полковнику:

— Но, Валерий Ильич, не возникнет ли проблем из-за того, что я увижу лица ваших сотрудников? Мало ли… секретка.

Лукарь нахмурился, а потом прыснул:

— Толик, ну откуда у тебя такие, прости, фантазии? «Семнадцать мгновений весны» насмотрелся? Или, может, начитался шпионских романов? Никаких секретов — кому нужны эти физиономии. На семинаре всего ничего народу будет — штаты-то у нас небольшие, не добираем.

— Да, фильм хороший, — вдруг вставил своё слово Сазоныч, строгий вахтёр с фронтовым прошлым, который, судя по всему, уже намахнул «рюмочку с тревожного» — заначки на случай особых переживаний. — Хоть сто раз смотри. Вот его бы стоило ещё раз показать…