Калейдоскоп - Рэй Брэдбери

Как все странно: на миллионы миль кругом простиралась Вселенная, и в самом центре перекликаются отрывистые голоса. Непроглядная темень, но упруго звенящие радиоволны отыскивают людей и будят чувства.

— Ты рассердился, Холлис?

— Нет.

Он не солгал: им снова овладела отрешенность, будто не он, а бетонный блок проваливался в бесконечное никуда.

— Всю жизнь ты стремился пробиться наверх, Холлис, и не понимал, почему тебе не удавалось. Это я преградил тебе путь как раз перед тем, как меня самого оттуда сбросили.

— Теперь это не имеет значения, — устало сказал Холлис.

Так оно и было. Все позади. Оглядываясь назад, видишь жизнь, как фильм, промелькнувший за несколько мгновений: все заблуждения, страсти и порывы собраны вместе и яркой вспышкой отброшены на экран Вселенной, прежде чем успеешь воскликнуть: «Вот счастливый день, а вот плохой; вот злое лицо, а это — доброе», — как фильм рассыпается пеплом, а экран поглощает тьма. Стоя на краю жизни и бросая взгляд в прошлое, он сожалел об одном: что желание жить его не покинуло. Неужели каждый умирает с чувством, будто он и не жил вовсе? Или жизнь в самом деле так коротка, что не успеешь войти во вкус, а она уже промчалась? А вдруг смерть кажется преждевременной и жизнь внезапно оборванной только для него именно сейчас, ногда на размышления остались считанные часы?

А Леспер все еще хвастался:

— Уж я-то время проводил как следует: жена на Марсе, жена на Венере, жена на Юпитере, и у всех полно деньжат, а мне отказа ни в чем не было. Пил поверх головы, играл — однажды просадил в рулетку двадцать тысяч долларов!

«Но ты все равно здесь, — подумал Холлис — У меня ничего такого не было. Я завидовал тебе, Леспер, когда я не смотрел в глаза смерти, я завидовал твоему успеху у женщин и твоим кутежам. Женщины пугали меня, а, улетев в космос, я тосковал без них и не переставал завидовать твоим победам, твоему богатству и необузданному образу жизни, в котором ты находил счастье. Но теперь... теперь мы проваливаемся в пустоту и твердо знаем, что жизнь кончена, и я больше не завидую тебе: для тебя и меня все позади, а значит, словно не было». Холлис повернул лицо и микрофону и крикнул:

— А теперь все кончено, Леспер!

Молчание.

— Считай, что ничего у тебя не было, Леспер!

— Кто это? — запинаясь, спросил голос.

— Это я, Холлис.

Подлость, это подлость; Холлис ощутил бессмысленную подлость умирания — Эплгейт уязвил его, и вот он отыгрывается на другом. Эплгейт и космос ранили его, а он причиняет боль Лесперу.

— Ты вместе с нами, Леспер. Все кончилось, значит, ничего не было, не так ли?

— Нет!

— Когда событие прошло, то это равносильно, будто его не было. Кто скажет, что твоя жизнь прошла лучше, чем моя? Имеет значение только то, что есть в данный момент, а чем твое положение лучше?

— Оно лучше!

— Чем?

— У меня остались воспоминания, я все помню, все! — с негодованием возразил Леспер из глубины пространства, цепляясь за утешение памяти.

И он прав. Сознание его правоты ледяным потоком пронизало тело и мозг Холлиса. Воспоминания и мечты — это не одно и то же. У него только мечты о том, что он желал сделать, у Леспера — память о свершении. Понимание разницы безжалостно сокрушало Холлиса.

— Какая тебе польза от того, что прошло и не вернется? — крикнул он. — Чем мы сейчас отличаемся?

— Я чувствую себя спокойнее, — ответил Леспер, — я изведал все и теперь не опускаюсь до подлости, как ты.

Подлость! Холлис повторил про себя это слово: насколько он помнил, при жизни он никому не делал подлостей. Не мог позволить себе такую роскошь. Видимо, все низкое, что он сдерживал всю жизнь, вырвалось в такую минуту. Подлость. Он вдумался в слово. Слеза обиды покатилась по щеке. Кто-то уловил его прерывистое дыхание.

— Успокойся, Холлис!

Смешно. Минуту назад он сам пытался успокаивать других. Не сомневался в неподдельности своей храбрости. Оказывается, это не храбрость, а замедленная реакция на нервное потрясение. И теперь он пытается выложить в оставшиеся минуты всю низость, скопившуюся в течение жизни.

— Я понимаю, что тебе невесело, Холлис — Голос Леспера замирал, пробиваясь за двадцать тысяч миль. — Я на тебя не обиделся.

Но неужели мы и теперь не равны? Леспер и я. Здесь, сейчас? Что толку от событий, прошедших давно? Нас всех ждет близкая смерть. Но в душе он понимал, что пытается обмануть себя. Все равно что не замечать разницу между живым человеком и трупом. Сияние жизни, таинственная искра в одном, а в другом — холод и пустота. Так и они с Леспером. Леспер жил полной жизнью, и это отличало его от Холлиса, который давно уже отгородился от жизни. Разными путями пришли они к смерти, и если бы смерть имела разные формы, то они и умерли бы по-разному. Смерть, как н жизнь, должна быть неповторимо многообразная, и уж если он давно не жил, то чего ему бояться настоящей смерти?

Секундой позже метеор срезал, как бритвой, правую ногу до лодыжки. Он чуть не рассмеялся. Из скафандра снова исчез воздух. Он быстро согнулся: кровь хлестала из раны. Как забавна смерть в космосе: в непроглядном мраке невидимый мясник рубит тело кусок за куском! Боясь потерять сознание от боли, туманящей мозг, он затянул винт на колене, остановил кровь и распрямился. Воздух наполнил скафандр, и он по-прежнему летел и летел в пропасть, и это было все, что оставалось ему делать.

— Холлис!

Холлис равнодушно кивнул, обессиленный ожиданием конца.

— Это опять я, Эплгейт.

— Слышу.

— Я слушал тебя и думал: все это плохо, так не следует встречать смерть. Не к чему изливать желчь на других. Ты слышишь, Холлис?

— Да.

— Я солгал тебе: я тебя не провалил на выбоpax. He знаю, зачем так сказал; должно быть, хотел сделать тебе больно, именно тебе из всех других, мы всегда ведь боролись друг против друга. Похоже, что я старею на глазах, раз меня уже потянуло каяться. Мне стало стыдно, когда я слышал, как низко ты обошелся с Леспером. Слушай, я признаю, что вел себя по-дурацки, и в том, что говорил тебе, нет ни крупицы правды. А теперь проваливай ко всем чертям!

Холлис ощутил, как снова толчками забилось сердце и по телу разлилась теплая волна. Нервы приходили в порядок после катастрофы, а последующие вспышки страха, злобы и одиночества утихали. Словно он вышел утром из-под холодного душа и собирается приступить к завтраку перед длинным рабочим днем.

— Спасибо, Эплгейт.

— Пустяки. Не вешай носа, бродяга!

— Эй! — Это вмешался Стоун.

— Что случилось? — крикнул Холлис через пространство. Стоун был его хорошим другом.

— Я попал в поток метеоров и астероидов!