Связанные венцом (СИ) - Лис Алеся

– Ладно, Ник. Я спать. Устала жутко… – широко зеваю.

Ноги на самом деле гудят, словно по ним пустили электрический ток. И голова тяжелая. Полдня на парах. И еще полдня на работе. Там же и к семинарам готовилась. Хорошо, что коллеги у меня понимающие и хорошие. Если нужно прикроют, что не понятно, объяснят, когда начальство с проверкой идет, под бок толкнут и предупредят.

Плотно прикрываю за собой дверь и устало сажусь на кровать. Очень хочется просто повалиться вот так на спину, прикрыть глаза и нырнуть в благословенную тишину и беспамятство, но легкий зуд в пальцах мешает это сделать.

Толкаю ногой рюкзак под письменный стол, а руки уже тянуться к любимому инструменту. Моя единственная радость, отдушина в этом мире, то без чего я не мыслю, не представляю себя. Музыка.

Пальцы пробегают по гладкому полированному корпусу, грифу, металлическим шершавым струнам. Не удержавшись, размещаю бандуру на коленях. Левая рука тянется к басам, правая легко, едва ощутимо задевает приструнки. Прикрываю глаза. Мне даже не нужно смотреть, чтоб вспомнить любимую мелодию. Мама всегда просила ее наигрывать, когда была жива…

Сливаюсь со звуками, словно парю над землей, словно нет у меня никаких проблем. Нет старой хрущевки с советским ремонтом. Нет вечно пьяного озлобленного брата. Нет вечной нехватки денег, усталости, криков, шумных компаний на кухне. Нет вечного страха, голода, отчаяния и безнадеги…

Наша семья никогда не была слишком богатой. Обычная, даже бедная. Но уроки в музыкальной школе стоили тогда немного, особенно класс бандуры и домбры, которые и так не пользовались особой популярностью. Чтоб заманить новых учеников, преподаватели даже выдавали в аренду инструменты.

Как именно мне посчастливилось попасть туда, уже не помню. Мне кажется, что я играла всегда. И пела тоже. Ничего удивительного, что после девятого класса никого не спросив, я подала документы в наш городской колледж культуры и искусств. А потом родителей не стало. И остались мы Ником вдвоем.

– Малая! Я знаю, где взять деньги! – в комнату врывается брат.

Даже не вздрагиваю. Его крик слышу еще из коридора. Но мне до ужаса не нравится, как блестят его глаза. Когда Ника посещают гениальные идеи, где достать деньги, все заканчивается более чем плачевно.

– Где? – осторожно спрашиваю, откладывая в сторону инструмент.

– Я только что с Саньком по телефону обо всем договорился.

Имя Санек уже заставляет меня гневно скрипнуть зубами. Закадычный друг Никиты. Гнусный и подлый мелкий червяк, который, якшается с не очень законопослушной компанией, весьма известной в нашем маленьком городке своими темными делишками.

– И? – уже начинаю хмуриться.

− Завтра с утра ты берешь свою балалайку и обходишь несколько пригородных электричек. Трогать тебя не будут. Процент скосят небольшой.

– Ты с ума сошел!

Я просто не могу поверить своим ушам. Мой братец похоже на фоне голода помешался.

– Насть, ну чего ты… – тон становится ласковым и мягким.

Ох, раньше я на такое велась с пол-оборота. Теперь понимаю, что это все хитрые манипуляции, рассчитанные на мягкосердечную младшую сестренку.

– Нет, – твердо отвечаю.

– Настя. Ты меня, похоже, не услышала, – прищуривает глаза.

Молчу. Я даже не знаю, что ответить. Представить себя, разгуливающую по вагонах обшарпанных электричек и напевающую, песни мне трудно. И стыдно. Да еще за деньги.

– На-а-асть, – тянет Никита и резко подается вперед.

Я даже понять не успеваю, что он задумал, как бандура уже оказывается у него в руках. Брат распахивает окно и выставляет руку с инструментом наружу.

– Думай, Настя, думай. Иначе твоя балалайка полетит вниз.

От  страха перехватывает дыхание. Я никогда не смогу позволить себе купить бандуру. Она стоит таких сумасшедших денег, что мне и представить трудно. Моя досталась мне по блату от учительницы. Мария Степановна очень меня любила и знала, что я хочу поступать в “кулек”. А без своего инструмента это сделать нереально. Она договорилась с кем-то из начальства школы отдать мне, будто бы, списанную со склада. Иначе мне бы никогда не досталось такое сокровище.

– Нет, Никита. Не надо, – кидаюсь к нему. – Я пойду завтра. Куда скажешь. И сделаю, все, что захочешь!

Никита прекрасно понимает, что для меня значит бандура. Это призрачный эфемерный шанс вырваться отсюда, из этого болота, пойти учится дальше, поступить в ВУЗ, получить профессию. Стать кем-то, а не подстилкой для одного из его дружков.

Ради бандуры я готова почти на все. Даже играть в электричках.

– Вот и умница, – криво улыбается брат, наконец, пряча бандуру и закрывая окно.

Забираю дорогой сердцу инструмент и тихо всхлипываю. Не представляю, что я завтра буду делать. Первая пара у меня история. Ее можно пропустить, там преподаватель неплохой, особо за прогулы не гоняет и я у него на хорошем счету. Но как же я буду милостыню просить?

– Тебя Санек встретит и скажет, какие маршруты твои. На чужую территорию не заходи, поняла. Иначе получишь… Санек в разборки вмешиваться не будет.

Коротко киваю, продолжая поглаживать лакированный корпус.

– Завтра в полседьмого, чтоб была на вокзале. Усекла!

Снова киваю. Значит, выспаться мне не светит. До вокзала добираться минут сорок пешком. Можно и маршрутками, но это дорого. Может, хотя бы от кинотеатра доехать, а там уже своим ходом. В шесть утра еще темно. И страшно. Где-то у меня завалялось несколько гривен. Ладно, не пообедаю в колледже, но зато посплю подольше и целой останусь.

Кидаю многозначительный взгляд на часы. Большая стрелка зависла над цифрой двенадцать. Надеюсь, Никита поймет без слов, что ему пора убираться.

− Ладно… отдыхай, − милостиво разрешает, замечая мой красноречивый намек.

− Спасибо, − едко ворчу в ответ.

Нарываюсь. Он ведь может из мести вернуться обратно и мешать мне уснуть еще где-то час-полтора своими бессмысленными разговорами. Брату-то спешить некуда, дрыхнет весь день, а ночью в игры на компе рубится или шатается где-то, а чаще дебоши с друзьями на кухне устраивает, так что соседи по батареям стучат и полицией угрожают.

Но на этот раз мое негодование игнорируют. Видимо, боится, что если не высплюсь, то и петь, и играть буду хуже, а значит, денег меньше соберу.

Вздыхаю с облегчением, когда дверь за братом закрывается, и быстро переодеваюсь в старенькую пижаму. В ванную тоже бегу, стараясь не попадаться на глаза − авось Никите еще какая-то гениальная идея в голову стрельнет, как можно меня использовать в качестве добытчика денег − и с наслаждением ныряю под одеяло. На сон осталось чуть больше четырех часов…

Кажется, что лишь на секунду смыкаю глаза, а уже настойчивая трель будильника прорывается сквозь крепкую дрему. Умудряюсь отключить раздражающий звук и вновь провалиться в сон. За окном темно и сознание никак не желает сообразить, отчего мне нужно в такую рань подниматься.

Через три минуты трель повторяется, и на этот раз я хоть и с трудом, но прихожу в себя. Обрывочные воспоминания понемногу проклевываются сквозь остатки сновидений. Электричка… Бандура… Санек… Будь он неладен!

Медленно поднимаюсь со скрипучей старенькой кровати и топаю умываться. Прохладная вода быстро приводит в чувства. Неплохо было бы и позавтракать, но Никита прав – в холодильнике шаром покати. Унылые пустые полки. Лишь плоская до последней капли выдавленная упаковка из-под майонеза, заплесневелая горбушка и полбутылки уксуса.

Тихо вздыхаю и захлопываю дверцу допотопного “Днепра”. Зато в шкафчике над столом нахожу пачку со старым чаем. Запаха от заварки уже не ощущается, но хоть кипяток можно закрасить в грязновато-коричневый цвет и представить, что пьешь что-то вкусное. Смутно припоминаю, у меня в кармашке рюкзака должен быть пакетик с сахаром. Как хорошо, что подруга Лиза предпочитает напитки без него, и когда покупает в буфете кофе, то все стики отдает мне.

Подсластив чай, залпом выпиваю. Времени почти не осталось. Все же я немного не рассчитала. Горячая жидкость обжигает язык. Тихо ойкаю и кидаюсь к крану с холодной водой. Надо же такую беду себе натворить. Зато желудок почти верит, что сыт, и перестает заунывно урчать.