Однажды в Беэр-Шеве - Джи Майк

Я читал строки, завещанные Всевышним, смотрел на Голду и на рождённых от неё сыновей и радовался, что они у меня есть, и думал, что счастлив тот, кто любит свою семью так, как я — больше всего на свете после Б-га.

И ещё думал, что завтра приедет Гита, и мы все будем в сборе.

И почти совсем не думал о том, что Б-г проклял меня.

И что моей жене и детям запрещено ходить в синагогу по субботам, потому что они — не евреи.

Гита приехала на следующее утро, как мне и обещали. Её привезли в таком же фургоне, что полгода назад доставил Якова, а до него — Гершэлэ и Голду. Фургон был жёлтым, в синюю полосу, с надписью «Jerusalem electronics, Inc» на борту.

Высокий, плечистый сефард выбрался из кабины, отворил дверцу кузова, и оттуда на землю ступила моя Гита. Я бросился к ней, упал перед ней на колени, прижал к себе. Потом отстранил, вгляделся, и сердце моё едва не вылетело из груди от радости. Я так боялся, что она будет… не похожа. Но то была она, моя дочь, кровиночка моя, ягодка. Такая же, как обычно, такая же, как всегда.

— Фирма решила сделать вам подарок, господин Гаон, — пробасил между тем сефард. — Как постоянному клиенту, бесплатно. Спросите её что-нибудь.

— Что спросить? — оторопел я.

— Что хотите.

— Ты здорова, маленькая? — машинально спросил я.

— Здорова, папа.

Я почувствовал себя так, словно меня ухватили ювелирным бокорезом за сердце. Это был не её… Не её голос. Неживой. Механический, бесцветный, ничего общего не имеющий со звонким и чистым голоском моей малышки. Я вскочил, оттолкнул Гиту и метнулся к сефарду.

— Это не она! — заорал я ему в лицо. — Ты кого мне привёз? Кого привёз мне, грязная свинья?!

— Что с вами, господин Гаон? — изумился сефард. — Которую заказывали, ту и привёз. Точно по фотографии. Ей поставили голосовой блок за счёт фирмы, мы думали, вы обрадуетесь, в предыдущих моделях такого блока нет. Робототехника, знаете ли, не стоит на месте, мы…

Я бросился на него, заехал головой в подбородок и сжатыми кулаками в живот. Он согнулся от боли, я добавил ногой, и в следующий миг он сокрушил меня ударом в челюсть. Мне показалось, что у меня взорвалась в голове такая штука, я раньше помнил, как она называется, но за ненадобностью забыл. Я перестал видеть и перестал чувствовать. Из дальнейшего помню лишь, что вокруг были люди, и прорывался откуда-то издалека голос доктора Леви. Говорящий несвязные слова, часть из которых я знал когда-то, но забыл за ненадобностью.

— Ракета «град»… Сектор Газа… Всю семью в один миг… Роботов… Заставил себя забыть… Ментальный кокон… Каждодневный нравственный конфликт между религиозностью и преданностью погибшим… На грани сумасшествия… Кризис… Предварительный диагноз — инсульт…

Весь месяц адар и половину нисана я пролежал в больнице Сорока, в беспамятстве. А когда, наконец, пришёл в себя, у моей постели сидел доктор Леви.

— Шолом, — поздоровался он. — Молчи, тебе не нужно сейчас говорить. Твои родные здоровы и ждут тебя. Они…

— Правда? — перебил я, несмотря на запрещение говорить.

— Б-г свидетель, — подтвердил доктор Леви. — У меня хорошая новость для тебя, Эфраим. Ребе Нахум ездил с ходатайством в Йерушалайм, к самому ребе Ионе Мецгеру. Главный раввинат постановил: разрешить твоей семье принять гиюр. Они прошли обряд обращения и уже две недели, как евреи, все четверо.

Я долго не мог поверить. Я подумал, что доктор обманывает меня. Ведь они не могли быть евреями, потому что они… они… я тщился вспомнить, кто они, и не мог, поскольку забыл это слово за ненадобностью. Потому что они не люди, понял я наконец.

— Настоящие евреи? — спросил я.

— Ну конечно, настоящие, — улыбнулся доктор Леви. — Богобоязненные и благочестивые ашкенази.

И тогда Б-г дал мне силы, и я — поверил. Я заставил себя поверить. Как когда-то заставил забыть.