Андрей Николаевич на рандеву, или ниспровержение прототипов - Фаина Гримберг

Нормативные для дружины отношения гомо легко создают ощущение гармонии, просто потому что дружинники не лишены именно нормативного (это очень важно) сексуально-эротического „обслуживания“; причем отношения гомо не являются неким сторонним компонентом, они именно нормативны, естественны и необходимы, насущны; они связуют дружинников, способствуют лучшей воинской подготовке…

Сравним с трагическими („контрабандными“ по своей сути, запретными) отношениями гетеро, реально практикующимися в регулярной армии. Отношения эти всегда посторонние армии как таковой, они армию „разлагают“ по определенною; официальными установками они определяются как аморальные, продуцируют особый тип женского аморализма, характерного именно для института регулярной армии с его насильственными установками на „сублимативное целомудренное ожидание“. Сюда относим насилия над женщинами „завоеванных территорий“; „официальное осуждение“ сексуально-эротических контактов женщин с „врагами“; и — наконец — любопытное явление: наличие „военных женщин“ именно в регулярной армии, это всевозможные маркитантки, сестры милосердия, телефонистки и проч.

Между прочим, именно „неуставные отношения“ с этим женским контингентом и „разлагают“ армию. Разумеется, никакой необходимости наличия женщин в армии не существует; функции снабжения провиантом, перевязки ран и т.д. прекрасно могут осуществлять „военные мужчины“. Не является ли наличие женщин в регулярной армии неким достаточно ханжеским компромиссом?..

Дружине, разумеется, неведомы непростые и мучительные, противоречивые отношения, связующие людей в регулярной армии. Средневековые хроники и летописи не знают описаний „насилия над мирным населением“, творимого дружинниками. Напротив постоянны описания благородного, „рыцарского“ отношения даже к непосредственному противнику (что, впрочем, в свете вышесказанного естественно). Появление на территории средневековой Европы прототипной регулярной армии (монгольская модель) потрясло и ужаснуло европейцев именно практиковавшимся насилием над „мирным населением“. Но это насилие понятно: для армии, куда „призываются“ все (многие, большинство, все лица мужского пола), любой человек на „покоряемой территории“ — потенциальный противник… дружинная корпорация, вступление в нее — дело добровольное, ненасильственное, и — более того — уйти из „своего рода“, приблизиться к правителю-полководцу, войти в его дружинное окружение — это возможно лишь после инициальных обрядов, после ритуала посвященная. Так называемое „мирное население“ — женщины, дети, мужчины-недружинники — рассматриваются как лица, не входящие в категорию „противник“, лица, во многом „низшие“. Наличие женщин в дружине не предусматривается, особенно в периоды боевых действий, когда отношения гомо особенно важны для боевой „корыстной“ мужской дружбы. Вероятно, многие помнят скифские изображения жизни дружинников и классическое античное вазовое изображение воина, перевязывающего рану своему другу. Для всех этих изображений характерен какой-то удивительный (то есть нет, напротив, — неудивительный) гомоэротический дух, изображается, как правило, дружинная „пара“, оставляющая впечатление „самодостаточности“, этакое „им никто больше не нужен“; то есть им в их „парном единении“ не нужны женщины…

В свете вышесказанного становится понятным утверждение старого эмигранта Виктора Ларионова, бывшего участника белого движения, бывшего кадета и юнкера; вот что он пишет в книжечке „Последние юнкера“:

„Кадеты принесли в Училище{1} свои традиции и навыки своеобразной военной бурсы. Эта военная молодежь не блистала, в большинстве своем, широким научным кругозором, но морально и физически она была гораздо здоровее, нежели молодежь многих гражданские столичных среднеучебных заведений.“

Несомненно, что так оно и было: молодежь кадетских корпусов и юнкерских училищ, сохранивших в структуре внутренних отношении элементы сугубо „дружинные“, и должна была быть, конечно, „здоровее“, „проще“, „гармоничнее“… Военную молодежь из бывших студентов (В.Ларионов рассказывает о времени первой мировой войны) отличает „интеллигентность и культурность“…

„Однако эти старшие юнкера 10-го курса, говорившие друг другу „вы“ или даже „коллега“, не признающие ни училищного „цука“{2}, ни старых традиций „Дворянского полка“, ни старых юнкерских песен, не пользовались у новых молодых юнкеров из кадет большим уважением“.

Для „юнкеров из кадет“ эти „юнкера из студентов“ — „сугубые, убогие шпаки“. То есть, согласно еще той, дружинной психологии, — „недружинники“, „непротивники“, „презренные другие“… Подобным „другим“ становится для мальчика Андрея, поступающего в кадетский корпус, даже родной брат Николя, которому предстоит учиться в гимназии…

„Брат давно уже бредил корпусом… Андрей начинал петь другую песню про штафирку — чернильную душу… песню о чернильной душе я принимал как личное себе оскорбление.“ (И.Кущевский „Николай Негорев“, 1870–187I). Однако недаром герои романа Кущевского — современники времени александровских (Александра II) либеральных реформ; автор проникается приязнью к Андрею Негореву именно когда тот пренебрегает военной карьерой и поступает в университет, избрав сугубо „гражданский путь“…

Итак, кажется, за эту „первичную гармонию“, за эту цельность полагается расплачиваться, что называется. Чем же? Пресловутыми „культурностью“, „интеллигентностью“, „сложностью“, „противоречивостью“… Снова Ларионов: „… эти старшие юнкера-„коллеги“ как-то признавали революцию или пытались ее оправдывать. Спорить с ними было невозможно, так как политический горизонт был в данном случае слишком различен. Кадеты отрицали и ненавидели революцию все как один, но не любили разговаривать на политические темы. Отрицание революции считалось аксиомой, не требующей разъяснения или доказательств. И если даже чувствовали в глубине души, что старший юнкер прав, в их глазах он все же оставался „сугубым, убогим шпаком“, а такое существо никогда и ни в чем не могло быть правым, и могло заслуживать лишь жалость и презрение к своей „убогости“.

Налицо архаический принцип воинской, дружинной корпорации: прав, потому что „наш“, прошел „наши испытания посвятительные“, входит в нашу дружину…

В России примерно с шестидесятых годов XIX века общество становится все более и более „штатским“, „гражданским“; этому способствовало и введение закона о всеобщей воинской повинности (о котором, кстати, спорят в салонах „Анны Карениной“). Человек, сохраняющий элементы воинской корпоративной психологии, все более воспринимается как некий архаизм, „живая старина“…

Так воспринимают своего сверстника-кадета „размышляющие мальчики“ в повести Н.Кузьмина „Круг царя Соломона“ (пусть название не вводит вас в заблуждение, все герои повести — русские, а пресловутый „Круг“ — приспособление для гадания)…

„Андрей был добрый малый и хороший товарищ, но совершенный зулус. Придет, бывало, ко мне, пересмотрит все книжки на этажерке и скажет: „А у нас в корпусе таких книг читать не позволяют“. — „Так возьми почитай“. — „Понимаешь, совершенно нет времени“.

Тот самый милый Андрей, которому старший брат велел задушить котенка, предназначенного для вскрытия, отвечает на вопрос, не противно ли было душить: „ — Раз надо, так о чем философствовать!“

Но… В регулярной армии „лицо с гражданской психологией“ может действовать достаточно жестоко, именно руководствуясь „законами и правами“. Человек же воинской, дружинной психологии действует иначе, для него всего важнее эта принадлежность „к нашей дружине“… Все тот же Ларионов:

Узнав о том, что взятый в плен „красный“ не бежал, хотя на какое-то время остался без охраны, молодой командир „белых“ предлагает: „Хочешь к нам в батарею — разведчиком?“ Пленный соглашается. Но… „… из штаба группы пришел приказ: „Немедленно расстрелять взятого вами в плен советского комиссара“… Андрей подумал, позвал своего ординарца и приказал ему привести пленного… В тишине раздался голос Андрея: „Ты наш солдат и уже надел наши погоны. Оставь здесь шашку и винтовку. На мосту на южной окраине нет заставы. Ступай с Богом и, если к тебе когда-нибудь попадет белый, — поступи с ним так же.“ Пленный не бросился на колени, но лицо его выразило всю глубину его чувств.“

Обратим внимание на то, что в речи молодого командира отчетливо звучат фольклорные интонации…

Однако нам самое время попытаться представить себе, каким же образом эта психология „человека дружины“ возникает, складывается. И, разумеется, какую роль при этом играют элементы гомо.

Выделим для начала два момента: I) формирование группы и 2) формирование пары. Формирование однополой корпоративной „группы“, судя по всему, опережает формирование „пар“ внутри объединения.