Геро и Леандр - Кристофер Марло

Мужчин чуждаясь, женщина увянет.

Тем ярче медь, чем чаще служит нам,

Кто предпочел бы золото камням,

Не будь оно в таком употребленье?

Клад, скрягою хранимый без движенья,

Не возрастет, тогда как, дав взаймы,

Порой сто на сто получаем мы.

Удвоить могут красоту наряды,

Но их носить для этой цели надо,

Дворец, в который заколочен вход,

Плачевно обветшает и падет,

Ах, Геро, не губи себя бесцельно!

Для женщин одиночество - смертельно.

Перед самой собою ты грешней,

Чем тот, кто из-за скупости своей

Себя недоеданьем истощает:

Он хоть богатство детям завещает,

А ты уйдешь с сокровищем своим,

Не разделив его ни с кем другим

И вполовину обесценив этим;

Иль боги пожелают завладеть им

И ссориться из-за него начнут,

Чем всю природу ввергнут в бездну смут.

Уж так судьбою решено от века:

К любви стремиться - участь человека.

Не более, чем ноль, число один:

Вы, женщины, ничто без нас, мужчин.

Зачем же ты Гимену непокорна

И в одиночку жизнь влачишь упорно?

Дикарь глотает воду из ручья

И думает, что лучше нет питья.

Но тот, кто пьет вино, воды не хочет.

Хоть девушку невинность не порочит,

Но брак сравнить с безбрачьем все равно,

Что с ключевой водой сравнить вино.

Чеканом превращают слитки в чаши,

А мы граним любовью души ваши.

Все совершенства в женщине - от нас,

Как мне твердили старики не раз.

Поверь, что девство - это идол мнимый,

Лишенный бытия, нигде не чтимый,

Не зримый ни во сне, ни наяву,

Уму чужой, противный естеству,

Равно земле и небу неизвестный,

Без_о_бразный, бездушный, бестелесный.

Поэтому хранить его не след:

Нельзя утратить вещь, которой нет.

Хоть добродетель видят беспричинно

В девичьем целомудрии мужчины,

Но можно ли своей заслугой счесть

То, что у женщин от рожденья есть?

Мы сами честь себе стяжаем, Геро:

В деяньях честных - дести нашей мера,

Ты мнишь, что девством славу обрела,

Но и Диану не щадит хула.

Чем женщина красивей и скромнее,

Тем клевета язвит ее сильнее,

А ты ведь так прекрасна, так юна,

Что если долго будешь жить одна,

Вся Греция сочтет тебя виновной

В связи внебрачной, тайной и греховной.

Не запрещай же мне тебя любить,

Не дай себя злоречью погубить.

Иль ты блюдешь безбрачье по обету?

Кому же ты приносишь жертву эту?"

"Венере", - Геро молвила с тоской,

И заструились жемчуга рекой

Из двух кристаллов, словно небо, ясных

По млечному пути ланит атласных.

Он возразил: "Ждет от своих рабов

Владычица любви иных даров:

Веселых игрищ, пиршеств, масок, пенья

Всего, в чем старость видит преступленье.

Тебя богиня станет презирать

За то, что, дав обет мужчин не знать,

В ее глазах ты больший грех свершила,

Чем если б против клятвы погрешила;

За то, что целомудрие твое

Кощунственно роняет честь ее.

Смягчи свою вину, меня лобзая.

Венере жертва радостна такая".

Тут жрицей был влюбленный отстранен,

Но с кротостью такой, что, укреплен

Улыбкой Геро в дерзостной надежде,

Он стал молить настойчивей, чем прежде:

"Хоть меж богов - не то что меж людей

Никто не стоит красоты твоей,

Блюсти, уж раз ты чтишь Венеру свято,

Враждебное ей девство не должна ты.

Воздай Киприде сладостную дань

И этим ей во всем подобна стань.

Любовь чужда лишь девственной Афине,

Но с ней ведь не в ладах твоя богиня.

Так полюби меня, чтоб жизнь вдохнуть

В мою тобою раненную грудь!

Трать юность щедро и неосторожно;

Где нет безумья, счастье невозможно.

Краса, которой слишком дорожат,

Умрет, как колос, если он не сжат".

Леандра Геро слушала бесстрастно,

Хотя на все была в душе согласна.

Ведь уступает женщина всегда,

Твердя устами "нет!", а взором "да!",

В силке любви металась тщетно жрица,

Тем туже он, чем больше рвется птица.

И вот она, стараясь что есть сил

Не показать, как юноша ей мил,

Воскликнула в притворном возмущенье;

"Где ты постиг искусство обольщенья?

О, горе мне! Хоть ты бесстыдно лжешь,

В твоих устах прекрасна даже ложь!"

Леандра упоенье ослепило,

Он к ней шагнул, но Геро отступила

И молвила: "Красавец молодой,

Не оскверняй наряд священный мой.

Вдали от Сеста на скале прибрежной,

Где все безлюдно так и безмятежно,

Что на песчаных отмелях слышны

Лишь всплески набегающей волны

И шум прибоя мерностью своею

Нас помогает усыплять Морфею,

Блюду я в древней башне с юных дней

Венере посвященных лебедей.

Живет со мной кормилица седая,

Чью воркотню выслушивать должна я

И в полдень, и в тиши часов ночных,

Хоть лучше б не на это тратить их.

В той башне жду тебя". Едва несмело

Признанье это с уст ее слетело,

Затрепетало сердце девы вдруг,

В растерянных глазах застыл испуг,

Зарделись от смущения ланиты,

И столь же безуспешно, как с орбиты

Планета бы пыталась соскочить,

Она любовь, любя, хотела скрыть:

Простерла руки к алтарю богини

И вновь обет безбрачья у святыни

Перед лицом небес произнесла,

Но эта клятва Геро не спасла.

Ее молитву, гневно деве внемля,

Отбросил Купидон крылом на землю.

За лук он взялся, тетиву напряг,

Метнул стрелу и жрицу ранил так,

Что к Геро, увидав, как той досталось,

Почувствовал и сам немедля жалость.

Он слезы девы в жемчуг превратил

И с ними огорченно в небо взмыл,

Отнес прозрачный груз ее печали

К дворцу, в котором Судьбы восседали,

И стал богинь суровых убеждать

Двум молодым влюбленным счастье дать.

Но только взгляд, столь яростный, что, мнилось,

В нем сразу тысяча смертей таилась,

В ответ на речь свою увидел он:

Был сестрам ненавистен Купидон.

Причину их вражды я вам открою.

В тот самый день, когда своей игрою

Навеял сон на Аргуса Гермес,

Пастушку повстречал гонец небес.

Роса в ее кудрях, густых и черных,

Сверкала ярче жемчугов отборных.

Она была прекрасна, лжи чужда,

Чиста душой и телом, но горда,

Ведь гордость может быть равно уместной

И во дворце и в хижине безвестной,

Тем, что любого пастуха пленит

Серебряными розами ланит.

Влюбился небожитель быстрокрылый,

Сковал ее шаги волшебной силой

И юную пастушку задержал

У холмика, где меж кустов лежал,

Он начал ей играть на флейте сладкой

И нежные слова шептать украдкой,

Потом привстал, к ее устам прильнул,

В свои объятья деву притянул,

На землю опустился с нею снова

И стал срывать стыдливые покровы,

Бросая дерзновенный взгляд на то,

Чего не должен видеть был никто,

И без стесненья, как супруг законный,

Ища пути в Элизий потаенный.

Но тут пастушка, помня, что одна

Невинность ей в приданое дана,

И чувствуя, что от борьбы устала,

Звать пастухов на помощь громко стала.

Пришлось ему объятия разжать

И выпустить ее. Она - бежать,

Но хитрый бог посредством клятв и лести

Сумел беглянку удержать на месте.

(Ведь помогает девушку увлечь

Не сила мышц, но пламенная речь.)

Узнав, кого ее краса прельстила,

Восторг в душе пастушка ощутила

И, выслушав признания его,

Потребовала только одного:

Ни отложить минуту упоенья

(Как сделала б другая без сомненья),

Ни дать бессмертье ей взамен любви

(Тщеславье ведь у женщины в крови),

Но совершить деяние, о коем

Не думать вовсе лучше бы обоим:

Похитить для нее небесный мед

Нектар, который громовержец пьет.

Гермес украл глоток его у Гебы,

Поящей им царя земли и неба,

И юной поселянке снес тайком.

Всеведущий Кронид узнал о том,

Вспылил и эту наглую затею

Почел преступней кражи Прометея.

Был вору вход на небо воспрещен.

Но тут Гермеса встретил Купидон

И, тронутый его печальным видом,

Решил, что рассчитается с Кронидом.

Стрелою меткой удалось ему

Пронзить сердца богинь судьбы, кому

Земля, и ад, и небеса подвластны.

Гермеса сестры полюбили страстно

И поклялись сложить к его ногам

То, чем они и смертным и богам

Должны в предвечных безднах мирозданья

Прясть, мерить, резать нить существованья.

Гермес не взял даров, но пожелал,

Чтоб свергнувший отца Юпитер пал,

Чтоб возвратил права на трон небесный,

Сатурну с Опой отпрыск их бесчестный.

Сатурну Судьбы отдали престол.

Век золотой на землю вновь пришел,

Ибо унес Юпитер в ад с собою

Измены, войны, деньги и разбои.

Но мир и счастье длились только миг,

Едва Гермес, чего хотел, достиг,

Как он, забыв все обещанья разом,