Анна и Черный Pыцарь - Финн

Милли был известен только один способ заработать, и она им воспользовалась. Она присоединилась к другим молодым леди, обитавшим в большом доме в верхней части улицы. Мы все знали, почему Милли «в игре», как это между нами называлось, но как туда попали остальные девушки — понятия не имели. В любом случае осуждать их никто из нас не стал бы.

Мы с Дэнни дрались за их честь куда чаще, чем ради собственного удовольствия. Мы походили на пару рыцарей в ржавых доспехах, и горе было тому, кто осмеливался сказать о наших дамах что-нибудь плохое. Один из нас бывало говорил: «Сейчас моя очередь. Ты свалил того, последнего. — Хрясь! — Этот больше не станет разевать пасть». Когда констебль Лэйтвэйт вызвал нас в околоток по случаю жалобы от какого-то джентльмена, не до конца просекшего ситуацию, то спросил только:

— Сколько раз вы его ударили?

— Один, разумеется, а что? И, разумеется, вот этим. — Дэнни поднял кулак. — Еще что-нибудь, сэр?

— Ничего. Я просто поинтересовался. Больше так не делай.

— Я и не буду, — заверил его Дэнни. — В следующий раз очередь Финна.

В результате мы оба провели ночь в камере. Не то чтобы мы были действительно заперты, потому что Дэнни отбывал наказание, играя с сержантом в двадцать одно, а я — читая «Учебник по полицейскому делу» и попивая чай. Домой мы вернулись как раз к завтраку.

Наши девушки ходили в церковь и даже подали преподобному Каслу прошение, чтобы на праздники им разрешили украшать алтарь цветами. Этих подробностей о Милли и ее подругах с холма не знали ни Джон, ни Арабелла — его сестра и по совместительству старая дева, которая жила вместе с ним, — и никто из нас не собирался им ничего рассказывать. Так уж получилось, что заложил барышень констебль Лэйтвэйт. И, надо заметить, учитель с сестрой все поняли куда лучше, чем преподобный Касл. Быть может, его слишком заботили души прихожан, но так или иначе беспокоиться ему было не о чем, потому что мы с Дэнни соорудили девушкам небольшую отдельную молельню. Жаль только, что викарий заявил, что об алтаре не может быть и речи. Хотя… цветы все равно были бы из церковного же сада.

Не знаю, как и когда это началось, но постепенно Джон Ди начал мне нравиться. Мне и в голову не могло прийти, что такое возможно, но в какой-то момент я стал находить в общении с ним подлинное удовольствие. Возможно, все дело было в том, что мой отец давным-давно умер и именно поэтому Джон Ди стал для меня так важен. Так или иначе, мне стало очень приятно бывать рядом с ним, хотя ему, казалось, ничто не доставляло такого удовольствия, как возможность меня поддеть. Таких людей я еще никогда не встречал. Он не мог сказать и пары слов, не сдобрив их лошадиной дозой сарказма. Его сухая и сдержанная манера вести урок приводила меня в восторг. Мне нравилось просто слушать его, и меня не пугал даже наводящий ужас «уговариватель». На самом деле близкое знакомство с ним было не таким уж болезненным: через пару минут вы уже чувствовали себя так, будто ничего и не случилось.

Как-то раз я уже готов был отправиться домой после уроков, когда Джон Ди подозвал меня к своему автомобилю и представил даме, которая оказалась его сестрой Арабеллой.

— Один из ваших друзей только что поменял покрышку моей сестре, — сказал он.

— Понятия не имею, кто бы это мог быть… — начал я.

— Его имя — Дэнни Салливан.

— А, старый добрый Дэнни! Он мой соратник по дракам.

— Итак, — продолжал он, — вы тот, кого кличут Финном, не так ли? Я о вас наслышан. Полагаю, у вас есть и другие интересы, кроме драк и попыток взбираться на стены.

Я кивнул.

— А можно поинтересоваться, чем еще молодой Финн любит заниматься?

— В основном математикой. Думаю, это мне нравится больше всего.

— Искусство ума…

— Чего? — встрепенулся я. — Я не понимаю.

— Искусство ума, — повторил он. — Математика.

Такая идея мне в голову еще не приходила.

— У вас дома много книг по предмету? — спросил он.

— Не то чтобы, — ответил я. — Они все развалились от старости. И вообще, я думаю, они несколько того… устарели.

— Возможно. Если вы дадите себе труд зайти ко мне в кабинет после занятий, быть может, я смогу что-нибудь для вас подобрать. Нельзя заставлять наши лучшие мозги страдать от отсутствия правильных книг, не так ли?

Вот ведь, блин, старая язва.

— Кто знает, — продолжал тем временем он, — быть может, нам даже удастся разжечь в вашей голове маленькую искорку понимания. Только сделайте милость, держите это драгоценное вместилище подальше от стен — по крайней мере, пока я не убедился, что в нем хоть что-то есть. Правда, мне в это не верится. Совсем не верится… Но ведь на свете нет ничего невозможного.

На следующий день после уроков я явился к нему в кабинет. За стенами классной комнаты он определенно превращался в другого человека. Он был все так же сух, саркастичен и не упускал ни малейшей возможности зацепить меня, но теперь он еще и задавал вопросы.

— Вот, молодой Финн, — сказал он, подавая мне связку книг, — посмотрим, что у вас получится. Вряд ли что-то стоящее, но никогда не знаешь, где тебе повезет. Что вы станете делать, молодой Финн, если не справитесь с задачами?

— Наверное, буду дальше стараться их решить. Откуда я знаю?!

— Если застрянете, всегда можете прийти ко мне и спросить совета. Заходите после школы. Я всегда готов помочь. Мы не можем позволить искре погаснуть, не так ли? Если, конечно, нам-таки удастся ее зажечь.

Я ухмыльнулся в ответ, а он повернулся ко мне спиной.

Война 1914–1918 годов была для Джона очень тяжелым периодом, и потому он редко говорил о тех временах. Эти испытания, а также физические недостатки, с которыми он родился, сделали его довольно угрюмым. Одно упоминание слова «бог» или «религия» зачастую вызывало у него жестокую вспышку гнева и презрения. В нем престранным образом смешивались несказанное ожесточение и всеобъемлющая щедрость. С ним нужно было быть очень осторожным и тщательнейшим образом выбирать слова.

Ему очень нравилось, когда его называли рационалистом. После Первой мировой войны они с Арабеллой присоединились к группе под названием «Новое общество освобождения». Того немногого, что я о нем знал, вполне хватило, чтобы понять — это не для меня. Несмотря на то что в те годы я любил крепко поспорить, мне все же казалось, что рационалисты заходят слишком далеко.

Вся личная жизнь Джона Ди была так строго регламентирована, а все его имущество приведено в такой безупречный порядок, что для спонтанности не оставалось ни малейшего шанса. Если какое-либо явление не поддавалось калькуляции, оно просто для него не существовало — вот каким он был рационалистом.

С другой стороны, он умел быть и очень добрым. Он всегда с готовностью помогал тем студентам, которым не удавалось ухватить суть предмета, а его желание быть хоть как-то полезным старым друзьям, пострадавшим в годы войны, не имело границ. Когда выдавался такой случай, он был сама нежность и забота. Странность и сложность его натуры многим не давали как следует понять этого незаурядного человека.

Стоял конец лета, когда я отправился к Старому Джону с намерением попросить его о помощи. Я совершенно запутался в одной задаче. Я перепробовал все возможные способы ее решения, но это ни к чему не привело. Пару секунд он смотрел на условие, потом указал мне мою ошибку и оставил сражаться с ней дальше. Разумеется, ошибка оказалась донельзя глупой, а решение — настолько простым, что я был готов дать себе по морде. Тут он снова появился в дверях кухни с подносом, на котором красовались кофе и сдобные булочки.

— Решили, молодой Финн?

Я кивнул:

— Я чувствую себя идиотом. Как у меня вообще получилось сделать такую ошибку?

— Это одна из опасностей математики, Финн! — рассмеялся он. — На поверку очень часто оказывается, что все совершенно элементарно. Со мной тоже часто так бывает.

Меня это, надо сказать, сильно успокоило. Он протянул мне чашку с кофе и спросил:

— Итак, молодой Финн, срок вы почти домотали. Что вы намерены делать?

Это была правда. Школа подходила к концу. Наступило время, когда пора было подумать о заработке. У меня имелась парочка идей, но окончательно я еще не определился.

— Итак, чем мог бы занять себя мой юный гений?

— Я еще не уверен, Джон, — отвечал я. — Я знаю только, что не в силах расстаться с математикой и физикой.

— Рад, что вы так считаете, молодой Финн. Вы знаете, что здесь вам всегда рады. Но как вы собираетесь зарабатывать на жизнь? Счетоводом? Учителем? В этом мире есть множество путей для того, кто в состоянии сложить два и два.

— Я в курсе, Джон, но не уверен, что хочу всем этим заниматься.

— Это почему? — поинтересовался он.

— Я знаю, это звучит довольно по-дурацки, Джон, но эти предметы мне слишком нравятся. Наверное, я просто не хочу лишиться этого удовольствия и волшебства.