Старая кузница - Семён Андреевич Паклин

сила у мужика — в хозяйстве-то… Крепкое оно — ни перед кем шапку гнуть не будешь. Ослабеешь… — отец горестно оглядел семью, на мгновенье задержал взгляд на младшем, Степке, и сморщился не то от боли, не то от горя, — разлетитесь вы, как воробьята, по белому свету, не будет семьи Кузнецовых… Э-эх, возрадуются!..

Он скрипнул зубами и уже с закрытыми глазами сквозь клокот в горле сказал что-то тихо и непонятно. Был ли это еще один, последний наказ, или, быть может, имена убийц, подкарауливших его на улице, хотел назвать отец, — Андрей так и не разобрал.

Вернувшись с улицы поздно вечером, бочком, чтоб не попасть под руку, пробирается Степка к столу. Сегодня надо быть особенно настороже: ни за что влетит. Мать с Андреем опять спорят. И опять о «разведке».

Мать не по годам сгорбленная, усталая. На широком добром лице навсегда застыло выражение кроткой покорности. И с Андреем она скорее не спорит, а увещевает его.

— Не гнался бы ты, Андрюша, за богатством. Жили четыре года без отца, проживем и еще. По миру не пойдем, и ладно.

— Ну да! Только по миру еще и не хватало. Это нам-то, Кузнецовым! Встал бы отец, посмотрел, до чего мы дожили!

— Да что ж поделаешь, — вздыхает мать. — Нужда. Сироты ведь мы.

— Нужда, нужда! — горячится Андрей. — Вот я с этой нуждой и хочу разом управиться.

— Да ведь даль-то какая! Тыща верст. Да все пешком. Это не на неделю-две. На два года. А мы-то тут как? Ты об нас подумал бы, Андрюша. Я ведь хворая. Поясница отнимается. А случись со мной беда, куда они одни? Наталья, Федор, Степка?

— Ну, не могу я, мама, понимаешь? Не могу! Глаза бы мои не глядели. Все смотрят… смеются…

— Да с чего ты взял, Андрюша? — ласково спрашивает мать, подходя близко к Андрею. — И не смеется никто над нами. Бедные мы, да честные. Это с тобой что-то-неладное творится. Все тебе кажется, что смеются над нами да косятся на нас. Деревню невзлюбил. С Тосей вон, говорят, раздружился. Что ты с ней поссорился-то? Ведь девушка-то какая! Красивая! Скромная! И достаток немалый, в случае ежели…

— Эх, мама! Достаток… Достаток… Не знаешь ты: ничего! — Махает Андрей рукой, встает и снимает с гвоздя фартук, чтобы снова идти в кузницу.

Степка, уписывая за обе щеки картошку, смотрит на него сочувственно. Он-то понимает брата!

Было это не так уж и давно.

Теплый летний вечер. После горячего, страдного дня мирная тишина объяла уснувшую деревню. Словно отблеск догорающего вдалеке костра, розовая полоска вечерней зари окрасила далекий горизонт. На мосту, соединяющем два разделенных небольшим ручьем края деревни — Озерный и Замостье, слышны сдержанные возгласы молодежи да звуки гармоники, такие же мирные и задумчивые, как весь этот летний вечер с еле слышным журчаньем ручья и развесистыми ветлами, склонившимися к нему в тихой дремоте. Хотя время и позднее и, конечно же, маленьким пора домой, Степка с приятелями толкутся около старших. На перилах моста рядом с деревенским гармонистом, тихим, застенчивым Алешей Кудряшем, сидят Андрей и Тося. На Тосе дорогая шелковая кофточка. Узкие плечи покрыты светлым узорчатым полушалком, красиво оттеняющим смуглое, продолговатое лицо ее с мягким, нежно очерченным подбородком. Темно-русые волосы заплетены в толстые тугие косы.

Большие темно-карие глаза Тоси, всегда необыкновенно серьезные и задумчивые, сегодня кажутся удивительно теплыми, живыми.

Она негромко подпевает Алеше, который, склонясь к гармони, тихо наигрывает песню о разлуке, о милом, уехавшем в дальние края, о девушке, тоскующей по нему, а сама украдкой взглядывает на Андрея. И в глубине ее глаз угадывается ласковый упрек, невысказанный, с трудом удерживаемый вопрос: отчего ее Андрюша, еще недавно такой нежный, внимательный, с каждой встречей становится все более холодным, угрюмым… не берет ее за руку, не заглядывает в глаза, как бывало?..

А перед Андреем, как при каждой встрече в последние дни, снова всплывает в памяти, кажется, еще совсем недавнее время, когда он, гордясь своей самой красивой и нарядной девушкой, сам ни в чем не уступал никому из сынков «почтенных» хозяев. Разве что один Федька-Ребрышко мог похвалиться перед ним сапогами или каким-нибудь необыкновенным поясом с кистями… А теперь…

Андрей видит в глазах Тоси робкий невысказанный упрек, с болью в сердце замечает морщинку, залегшую на ее высоком чистом лбу, и брови его снова скорбно сдвигаются.

И лишь обаяние теплого ласкового вечера да присутствие Тоси, которая откровенно радуется их встрече, расправляют его брови.

Андрей на мгновение забывается.

Твердые, всегда сжатые губы его складываются в рассеянную улыбку, большие серые глаза с откровенным восхищением смотрят на Тосю. Андрей ведь тоже красив. Продолговатое, еще не утратившее юношеской мягкости лицо его открыто и выразительно. В нем, как в светлом зеркале пруда, отражается малейшее движение чувства, то освещая лицо кроткой радостной улыбкой, то затуманивая его грустью.

Но вот он случайно бросает взгляд на уместившиеся рядом с кокетливыми Тосиными полусапожками столько раз чиненые свои сапоги, из которых вот-вот вылезут наружу пальцы и, словно внезапно затянувшая небо туча отразилась в потемневшей воде пруда, так помрачнело лицо Андрея. Он прячет ноги дальше под перила. И глаза его опять смотрят печально.

Вдруг из Замостья послышалась разухабистая песня, резкие переборы другой гармошки.

Вы, товарищи мои, Товарищи любезныя… —

запевал сын Матвея Сартасова, драчун и гуляка Федька-Ребрышко, растягивая багровые меха новенькой тальянки.

Вы не бойтеся тюрьмы, Решеточки железныя! —

подхватывают идущие в обнимку парни.

Смех и шутки на мосту внезапно стихли. Все повернулись в сторону Замостья.

Компания взошла на мост.

Оборвав песню, Федька останавливается и, стоя все так же в обнимку с парнями, начинает вызывающе оглядывать присмиревших девчат.

На нем — черные городские брюки, напущенные на новые хромовые сапоги, городской пиджак нараспашку. На рыжих кудрях — набекрень фуражка с лаковым козырьком.

— Антониде Фоминишне наше